История Славяно-греко-латинской академии в XVIII веке (1700-1775)

XVIII век – наименее исследованный период в истории Славяно-греко-латинской академии. Между тем, именно на протяжении первых ста лет своего существования Академия братьев Лихудов получила не только международное признание, но и действительный статус высшего учебного заведения. О генезисе русской богословской школы, первых ректорах и выдающихся выпускниках Академии – статья А.А. Ларионова на портале "Богослов.Ru".

Судьба Московской Славяно-греко-латинской академии в XVIII веке – до сих пор недостаточно исследованная область истории отечественного образования. Как ни парадоксально, но вниманием ученых пользуется лишь начальный период существования Академии – от времени ее возникновения во второй половине XVII века при братьях Лихудах (1685) до оставления ими своих учительских трудов в ней (1694) и начала ректорства первого русского доктора философии и богословия Палладия Роговского (1700). Однако XVIII век, вплоть до эпохи митрополита Платона (Левшина), начавшейся в 1775 году с поставления его на Московскую кафедру, часто обходится учеными стороной. Отчасти это объясняется крайней скудостью и разрозненностью архивных источников, а отчасти – мнимой неактуальностью самой темы среди отечественных исследователей (за редким исключением, примером чего является замечательная работа А.И. Рогова[1]); во времена советского государства она не была популярной даже в академической научной среде. Тем не менее, эта тема заслуживает внимания уже хотя бы потому, что вставшая на ноги Академия этого периода, как первое высшее учебное заведение России, дала огромное количество образованных людей, обессмертивших ее имя и оказавших неоценимые услуги государству и Церкви. И именно этот период, особенно начальная его часть (до появления Духовной Коллегии в 1721 году, переименованной позднее в Святейший Синод), является ключевым для понимания процессов становления высшей школы в России. Хотя, если интересоваться только историей ради истории, то достаточным является единственное на данный момент полное и систематическое описание Славяно-греко-латинской академии ректором Московской духовной академии С.К. Смирновым[2], изданное в 1855 году. Эта работа была написана полтора столетия назад, но до сих пор не теряет своей научной актуальности в силу соприкосновения его автора с источниками, а также из-за отсутствия в современной науке такого всеобъемлющего описания Академии. Однако, несмотря на все достоинства указанной монографии, она обладает серьезными недостатками – в частности, устаревшей системой библиографических и источниковедческих ссылок XIX века (что сильно снижает ценность работы для современного исследователя), ограниченным составом использованных источников, практически полным отсутствием сравнительного анализа Академии с другими учебными заведениями и общественными институтами. Все эти обстоятельства (особенно последнее), не имевшие принципиального значения в XIX веке, в XXI веке выходят на первый план. Современные историографические исследования университетского образования в Европе, акцентирующие свое внимание на связях университетов с обществом, государством, церковными институциями и между собой, позволяют сделать открытия, актуальные и полезные не только для узкого круга специалистов, но и для всей современной системы высшего образования, в том числе и духовного. В связи с этим обстоятельством понимание процесса становления Славяно-греко-латинской академии, исследование ее связей с другими учебными заведениями и общественными и государственными учреждениями, а также выявление ее статуса представляется крайне актуальным.

Недостаточное освещение также получили многие, хоть и частные, но важные вопросы: как изменялось соотношение светских и духовных дисциплин, какое влияние оказывали на общество ученые труды профессоров Академии, какие учебники и методики преподавания использовались в образовательном процессе, и даже каков был быт академических воспитанников. И ведь все это происходило на фоне огромного числа зачастую малоизвестных или даже забытых судеб начальствующих, учащих и учащихся – всех, кто, однажды связав свою жизнь с Академией, навсегда стал ее частью.

Указанные темы еще ждут своих исследователей. Настоящий же очерк является лишь предварительным наброском долженствующей быть картины; скорее, это постановка задачи, а не ее решение.

Россия стала преемницей Византийской империи после взятия Константинополя турками в 1453 году. Это преемство, прежде всего, касалось православной веры, которая была принесена на Русь за многие века до этого и закрепилась после судьбоносного Крещения Руси князем Владимиром. Но поскольку религия, вне зависимости от своей формы, всегда играет фундаментальную роль в жизни личности и всего общества, то православие стало культурообразующим для русского народа. Это касалось всех сторон жизни государства и общества, но особенно – области образования.

После страшной эпохи Смутного времени Россия возобновляет государственное созидание во всех сферах общественной жизни. Необходимость существования высшей школы в Москве осознается и на православном Востоке, оккупированном мусульманской Турцией и католическим Западом. Там ощущали острую неудовлетворенность уровнем духовного образования и систематической богословской науки. В Константинопольском патриархате, уже более столетия находившемся под властью Османской империи, до середины XVI века образование среди православных ограничивалось начальным обучением, а столичная богословская школа пребывала в плачевном состоянии, временами вообще прекращая свое существование. И хотя византийские образовательные традиции, включая высшее образование, у греков были все-таки сохранены, реально использовать их не представлялось возможным. Еще хуже обстояло дело с регулярным духовным образованием в других Восточных патриархатах. Из значительных православных государств лишь Россия остается суверенной державой, и на нее ложится ответственность защиты Православия, что, не в последнюю очередь, подразумевает защиту мечом науки. В середине XVI века Католическая Церковь в условиях острого соперничества с протестантами за влияние в христианском мире принимает ряд мер для усиления прозелитизма в православных странах. Созданный в 1534 году орден иезуитов отводил образованию исключительно важную роль в деле утверждения католического вероисповедания. В 1577 году в Риме была учреждена Коллегия святого Афанасия, специальное учебное заведение для греков, в котором за 20 лет получили образование 125 студентов. В Юго-Западной Руси, находившейся под властью польского короля-католика, повсеместно возникали католические и униатские училища и коллегии с высоким уровнем преподавания, так что православная шляхта предпочитала отдавать своих детей туда. Но даже на этих территориях католическая экспансия вызвала реакцию – там стали возникать православные школы с преподаванием в них грамматики, риторики, логики и других "свободных искусств", то есть средние учебные заведения[3]. Многие будущие деятели православного духовного просвещения Малороссии получили богословское образование в западных католических университетах и иезуитских коллегиях[4] – например, Киевские митрополиты Иов (Борецкий), Петр (Могила), Сильвестр (Коссов), архиепископ Полоцкий Мелетий (Смотрицкий), иеромонах Епифаний (Славинецкий) и другие. Не явились исключением и малороссы, судьбы которых стали краеугольным камнем системы образования и в Великороссии – митрополит Рязанский Стефан Яворский и архиепископ Псковский Феофан Прокопович.

С борьбой Реформации и Контрреформации, а также с попытками Православной Церкви защититься от прозелитизма обеих этих сторон сопрягается процесс, первоначально не имевший отношения к богословским и, тем более, к военным спорам, однако использованный всеми сторонами для достижения своих целей. Тогда в Европе происходило становление и распространение системы высшего образования в виде университетов. В XVI-XVII веках это движение захлестнуло Восточную Европу и достигло границ Московского царства. Киевская коллегия, преобразованная позже в Академию, и Московская Славяно-греко-латинская академия возникли при пересечении этих феноменов. Современная историография приводит вполне обоснованный механизм постепенного распространения университетов из Италии и Франции на Восток[5]. В дополнение к объяснению причин, почему в Восточной Европе и Московском царстве университетов раньше не возникло, отметим, что сложившиеся в Западной Европе в XVII веке так называемые "доклассические" университеты обладали чрезвычайно характерной чертой своего времени: все они имели свойства средневекового цеха, чего не знала Московская Русь. Поэтому в том виде, в котором университеты возникли в Европе, в России до XVIII века, когда было прорублено пресловутое "окно", они не могли возникнуть.

Западноевропейская университетская идея, несомненно, несла на себе все отпечатки влиявшей на ее становление западнохристианской культуры, со всеми свойственными ей плюсами и минусами. Содержательно и на Западе (в Европе), и на Востоке (бывшая Византия) научная методология оформилась во времена античности. Язык Аристотеля и там, и там был одинаково общепризнан богословием и естествознанием (миропонимание науки Нового времени еще не успело достаточно укорениться). Однако проводником научного знания на Западе была латынь, язык схоластов, а на Востоке – греческий, язык отцов Восточной Церкви и Нового Завета. В силу политических причин византийская научная традиция не могла реализовать себя непосредственно на образовательном поле, но, как зерно, упавшее в землю, умерев в Константинополе в 1453 году, она принесла плоды и на Западе (трансформировавшись в дополнительный импульс наступавшему Ренессансу), и на Востоке (передав будущей империи главное сокровище – святых отцов). Научная же традиция на Западе развивалась более-менее самобытно. И вот восточная и западная традиции, прошедшие через испытания временем, встречаются не в Константинополе и даже не в Киеве, а уже в Москве.

Восточные патриархи еще с XVI века начинают обращаться в Москву с просьбами об открытии высшей школы греческого типа. Однако серьезные шаги стали предприниматься только во времена царя Алексея Михайловича, который начал приглашать с Востока в Москву учителей для организации школ. Можно сделать вывод, что в открытии высшей школы в Московии были заинтересованы как народы восточные (прежде всего греки), так и многие думающие люди в самой России. Уже на Московском Соборе 1666-1667 гг. этот вопрос серьезно обсуждался, и прибывшие тогда же Восточные патриархи убеждали царя предпринять шаги для его разрешения[6]. В 1668 году Московский патриарх Иоасаф, а также находившиеся тогда в Москве Восточные патриархи Александрийский Паисий и Антиохийский Макарий дали грамоты на открытие славяно-греко-латинского училища[7]. Современный исследователь греческо-русских связей Б.Л. Фонкич убедительно показывает, что Иерусалимский патриарх Досифей вынашивал планы создания в Москве греческой типографии (для сохранения и распространения византийского культурного наследия в оригинале), а также соответствующей школы при ней[8]. Так в 1681 году возникла знаменитая греко-славянская школа на Московском Печатном дворе, под руководством иеромонаха Тимофея, которая явилась все же средним учебным заведением[9], хотя задумывалась как высшая школа, типа греческого фронтистирия[10]. По мысли патриарха Досифея, для высшей школы фундаментом должна была стать греческая концепция образования. Он перечисляет достоинства эллинской школы: на греческом языке написано Священное Писание Нового Завета, деяния Соборов, а также правила и творения святых отцов. Кроме того, такой подход уберегает от латинских влияний, "иже исполнени суть лукавства и прелести, ереси и безбожства"[11]. Однако сторонники европейской образовательной традиции, в свою очередь, не хотели оставаться в стороне. Их ярчайший представитель Симеон Полоцкий отразил эту традицию в знаменитой "Привилегии на Академию". Значение этого важнейшего документа будет обсуждаться ниже. Сейчас следует подчеркнуть, что в последней четверти XVII века Церковь и государство были готовы к открытию высшей школы. Так или иначе, но 6 марта 1685 года в Москву приезжают ученые монахи Софроний и Иоанникий Лихуды, потомки жившего еще в XI в. профессора Константина Лихуда, который преподавал право в константинопольском университете[12]. Братья Лихуды одновременно были носителями и европейской образованности, и греческой святоотеческой традиции. Их деятельностью и было положено начало Славяно-греко-латинской академии, в которую в 1687 году влилась в полном составе Типографская школа. Таким образом, у истоков отечественной высшей школы стояли обе традиции образования: как западноевропейская, так и восточно-византийская[13].

Однако Славяно-греко-латинская академия не смогла избежать серьезных испытаний: после нескольких успешных лет преподавания началась полоса неприятностей. В 1690 году скончался патриарх Иоаким; его преемником стал Адриан. В 1693 году разразилась интрига с участием архимандрита Хрисанфа, племянника Иерусалимского патриарха Досифея, который по приезде в Москву ожидал некоего вспомоществования от Лихудов, однако не получил его. Он пожаловался своему дяде, и с Востока пришли обвинения против братьев. Все это происходило на фоне борьбы сторонников латинского и греческого образования. Но если ранее эта борьба носила чаще теоретический характер, то после открытия школы, когда появилась возможность судить о ее первых конкретных плодах, критики Лихудов (а братьев все относили к прогреческой партии) решили перевести борьбу в практическую плоскость[14]. Положение усугублялось еще и неприятными для братьев обстоятельствами – прежде всего, делом о наследстве умершего иеродиакона Мелетия. Когда Лихуды в качестве душеприказчиков получили в свое распоряжение все его имущество, появился кредитор Мелетия, некий Юрий Юрьев и затеял тяжбу, приведшую к отчуждению большей части суммы[15]. Врагами греческой партии была также использована близость братьев к князю В.В. Голицыну, который тогда оказался как раз в опале. В частности, непосредственно Иоанникия Лихуда обвинили в спекуляциях и превышении полномочий во время осуществления им, по поручению Голицына, дипломатической и торговой миссии в Италии. Очевидно, многие обвинения не соответствовали действительности, иначе бы, при справедливости нападок, патриарх Адриан применил по отношению к ним весьма строгие меры. В итоге Лихуды во второй половине 1694 года покидают Академию и перебираются в типографию, где начинают обучать желающих итальянскому языку[16].

Однако обучение в Академии не прекратилось. По благословению патриарха места наставников заняли ученики Лихудов Николай Семенов и Федор Поликарпов, которые пять с половиной лет до 1699 года преподавали грамматику, пиитику и риторику на греческом языке. По требованию Иерусалимского патриарха латынь в Академии не преподавалась. В 1699 году и они ушли по своему желанию в типографию. Их место несколько месяцев занимал Чудовский монах Иов. Патриарх Адриан просил с Востока новых учителей, но их присылка затягивалась в связи с войной между Австрией и Турцией; по крайней мере, так об этом писал патриарх Досифей патриарху Адриану. Наконец были рекомендованы родосский грек Панагиот и иеромонах Дионисий, получивший образование в Венеции, Падуе, Риме, Англии и Голландии, в совершенстве знавший греческий с латынью, а также богословие и философию. Но ни Панагиот, ни Дионисий в Москве так и не появились.

Конечно, после оставления Лихудами начальствования и преподавания Академия переживала не лучшее время – студенты ученых греков не успели еще сами превратиться в полноценных наставников и учителей. К такому же выводу приходит и исследователь начала XX века А. Галкин. Философия и богословие не преподавались, поскольку Н. Семенов и Ф. Поликарпов сами не успели их прослушать. Положение было настолько серьезно, что в 1798 году царь Петр Алексеевич предложил Патриарху Адриану посылать молодых людей в Киевскую коллегию, поскольку "хоть и есть своя школа, да мало в ней пользы"[17]. Однако в 1699 году в Москву возвращается из заграничного путешествия иеромонах Палладий Роговский, ученик Лихудов еще по Богоявленской школе. Он стал первым ректором Академии.

Палладий был чистокровным великороссом из города Кашина, под Тверью; первоначально он носил фамилию Рогов[18]. Руководствуясь образовательными целями, во время своих странствований Палладий провел год в Вильно в иезуитской школе, год – в силезском городе Нейссе, и год в Ольмюце. Обучение в католических учебных заведениях обязывало к принятию, по крайней мере, униатства. Этот шаг открыл Палладию дорогу в Рим, где за семь лет ему удалось пройти полный курс греко-униатского училища, и достичь звания доктора философии и богословия. Затем Роговский возвратился в Москву, и, исповедовав патриарху Адриану свой грех принятия униатства, написал "Исповедание веры", в котором описал отступления от Православия, а также обличил погрешности римского учения. Кроме того, сохранились его челобитная патриарху и перевод с греческого "Истории церковной" Каллиста Ксанфопула, а также приписываемые ему два безымянных сочинения: "Описание Рима" и "Поучения на праздники Господские и Богородичные"[19].

Второй фигурой, с которой связаны коренные преобразования в обновляемой школе, был патриарший местоблюститель митрополит Стефан Яворский, назначенный Петром I в 1701 году протектором Академии. 7 июля 1701 года последовал его знаменитый указ протектору "завесть в академии учения латинския". Очевидно, царя интересовал подъем науки безотносительно к культурно-духовным особенностям национального образования, а латынь являлась научным языком того времени в Западной Европе. Во исполнение этого указа Стефан Яворский, сам выпускник Киевской коллегии, вводит в Академии полный круг преподавания, административных и бытовых порядков, ориентируясь исключительно на киевскую традицию. С этого времени Славяно-греко-латинская академия более тридцати лет, вплоть до времени митрополита Платона (Левшина), находилась под исключительным и преобладающим влиянием латыни, в то время как греческая школа и, по-видимому, греческая традиция были от нее отделены, хотя даже в самые непростые годы их связь все же не прерывалась. Когда Софроний Лихуд в 1708 году вернулся из Новгорода после закрытия там Греко-латинской школы в Москву, то был оставлен преосвященным Стефаном на Казанском подворье, где открыл греческую школу. С 1712 года вместе с Лопатинским он активно участвовал в переводе Библии, а с 1717 года один поддерживал греческую школу после смерти своего брата Иоанникия и был причислен к штатным преподавателям Академии[20]. Известно его обращение в Сенат о произведении жалования учителю греческого языка и содержания студентов от 1718 года, на что 15 марта того же года последовал указ за подписью главы Сената графа Мусина‑Пушкина: "Греческие школы учителю Алексею Барсову за учение греческого языка школьников, ево Великого Государя жалование давать по гривне, а учеником по четыре деньги на день человеку с Печатного двора"[21]. В 1720 году Софроний упоминается в списке учителей непосредственно после ректора Лопатинского, и называется греческим учителем[22]. В 1722 году Софроний переводится в Рязанскую епархию архимандритом Солотчина монастыря, и тогда же представлен к поставлению в Смоленские преосвященные, но по старости не был утвержден, и скончался в том же монастыре 15 июня 1730 года[23].

Энергичные преобразования в социально-экономической сфере жизни России не могли не коснуться образования. Важнейшим этапом в этой области явилась реорганизация Московской Славяно-греко-латинской академии. Петр I ставил перед образовательной системой не только (возможно, не столько) общеобразовательные цели, но и цели утилитарные, основанные на государственном прагматизме и, как следствие, преследовавшие узкую специализацию. Причем процесс реформирования не был стратегически продуман, и изменялся в зависимости от, в свою очередь, постоянно меняющихся потребностей государства[24]. При этом Артиллерийская и Навигацкая школы Якова Брюса и Андрея Фарварсона, открывшиеся в 1701 году, медицинское училище доктора Николая Бидлоо, приступившего к обучению в 1707 году, равно как и "цифирные школы", появившиеся на российском педагогическом горизонте в силу указа от 28 февраля 1714 года, давали лишь начальное, хотя и специально-техническое образование[25]. Следует также отметить довольно многочисленные иностранные учебные заведения, в первую очередь немецкие школы, куда посылали для изучения новейших языков[26]. Но единственным высшим учебным заведением в России в первой четверти XVIII века оставалась Славяно-греко-латинская академия, которая, несмотря на некоторую самобытность, обрела с самого начала XVIII века черты доклассического европейского университета. Позволим себе подробно остановиться на этом тезисе.

Современная историография определяет понятие университетов как "высших учебных заведений, основанных или признанных в качестве университетов или академий равного им уровня властями той территории, где они находятся, а также выдающих дипломы, получающие признание со стороны церковных или гражданских властей"[27]. Кроме того, доклассические университеты обладают определенными свойствами: элементы самоуправления, наличие внутреннего суда (так называемой "академической свободы"), самовосполнение корпорации через выборы (типичная средневековая цеховая черта), определенная финансовая самостоятельность, а также право на производство в ученые степени[28]. Часто подобные учебные заведения характеризовались особенными отношениями с государством, что выражалось, например, в выполнении поручений по цензуре книг, или в некоторых экономических привилегиях – таких как освобождение от различных налогов (таможенных пошлин, городских налогов, экстраординарных военных налогов)[29]. Насколько Славяно-греко-латинская академия соответствовала указанным критериям?

Еще историография XIX века отметила, что Академия в Москве изначально задумывалась "в формах и размерах совершенно университетских"[30], а ее архитекторы "руководствовались уставами западных университетов и академий"[31]. Этот вывод становится очевидным, если обратиться к знаменитому памятнику – "Привилегии на Академию"[32] царя Федора Алексеевича 1682 года. Однако, как убедительно показала современная историческая наука, указанная "Привилегия" не только, несмотря на утверждения С.К. Смирнова[33], никогда не была подписана московскими государями, но и вообще не предназначалась лихудовской Богоявленской школе (самый начальный этап существования Академии длился два года до переезда в новое каменное здание в Заиконоспасском монастыре), которая фактически была открыта не царской, а верховной церковной властью[34]. Автором "Привилегии" следует признать Симеона Полоцкого, не понаслышке знавшего о европейском образовании, в то время как его ученик Сильвестр Медведев осуществил, своего рода, "административную адаптацию под российские условия"[35], и провел общую редакторскую корректуру[36]. Тем не менее, хотя "латинская" образовательная традиция, в лице Сильвестра Медведева, и была устранена от влияния на Академию на первоначальном этапе ее существования, сам факт желания царя Федора Алексеевича устроить Академию по образцу европейского университета в соответствии с "Привилегией" стал широко известен общественности уже вскоре после его смерти[37]. А Академия символически считала своим "отцом-основателем" именно царя Федора Алексеевича – середина второго яруса в каменном здании Академии была занята огромным залом для публичных собраний, выступлений и диспутов, украшенным портретом царя Федора[38]. Уже в 1777 году при составлении проекта реформы Академии Святейший Синод в доношении императрице писал: "Означенная Московская Академия есть первое училище в Великой России, учрежденное благочестивейшим Великим Государем Царем и Великим Князем Федором Алексеевичем по жалованной от него в 1682 году грамоте"[39].

Благодаря новому ректору Палладию Роговскому, не знавшему греческого языка, и протектору митрополиту Стефану Яворскому, носителю малороссийской традиции, сформированной под сильнейшим влиянием Западной Европы, с 1701 года в Академии царила латынь. Последнее обстоятельство знаменовало крупнейшие изменения в укладе учебного заведения, что не соответствовало первоначальному замыслу основателей. Восточные патриархи уже не влияли на Академию, и не только потому, что реформируемая школа могла уже немного дать православному Востоку. "В начале XVIII века изменяются основные направления внешней политики России, греческий Восток лишается на долгое время в глазах русского правительства того значения, какое он имел в XVI и особенно в XVII веке, а вместе с тем почти прекращается (вплоть до начала XIX века) приток в Россию греческих рукописных книг и документов"[40]. И хотя в Академии восторжествовало "латинское" учебно-методическое устроение, дух преданности святоотеческому богословию и любви к восточно-христианской традиции, заложенный Лихудами и их сподвижниками, никогда не покидал ее. Отметим, что отечественная историография XX века, находившаяся под влиянием сначала революционных веяний, а затем советского идеологического пресса, считала противостояние европейского наследия Симеона Полоцкого (латинская партия) и византийской традиции братьев Лихудов (греческая партия) борьбой прогрессивного и реакционного начал. Новейшие исследования показывают неадекватность этой искусственной схемы. По замечанию Б.Л. Фонкича, Лихуды были совершенно самостоятельны в своих действиях по управлению Академией, "были опытными педагогами, докторами Падуанского университета, "учителями высоких наук" и лучше многих в Москве представляли себе, как нужно "строить" академию"[41]. Конфликт Лихудов с Сильвестром Медведевым был спровоцирован исключительно честолюбием последнего, не пренебрегавшего никакими средствами для получения вожделенного начальствования в Академии[42]. Содержательные же идеи европейской концепции Симеона Полоцкого не могли вызывать у выходцев из Падуи отторжения.

Критики университетского статуса Академии справедливо указывают на то, что формально никакой привилегии, закреплявшей ее автономные права, государственная власть так и не дала. Финансирование при этом производилось из Патриаршего казенного приказа, а не за счет доходов с собственности, как в Европе; полный курс высшей школы хотя и был провозглашен, однако богословие Лихуды прочитать не успели, а философию прочли лишь частично. Однако делать отсюда вывод о несостоятельности отечественной высшей школы все-таки преждевременно. Конечно, Академия, тем более в период своего интенсивного становления, не могла приобрести все свойства настоящего доклассического университета, которые в Европе складывались веками, особенно специфически средневековые (цеховая корпорация). Но мешало ли ей это в полной мере выполнять все функции высшей школы России? Очевидно, нет. Первые русские доктора наук и ученые с мировым именем вышли именно из Лихудовской школы. Это и упомянутый выше первый русский доктор богословия Палладий Роговский, и первый русский доктор медицины П.В. Постников (получивший, кстати, свою степень в Падуанском университете[43]), и великий математик Л.Ф. Магницкий, и директор Московской Типографии Ф. П. Поликарпов-Орлов. Трудно представить себе доктора наук, не имеющего высшего образования, особенно в конце XVII века. Однако существует достаточно большое количество фактов, позволяющих отождествить понятия "университет" и "академия" применительно к Славяно-греко-латинской школе. Перейдем к их рассмотрению.

Академия имела официальное признание высшей церковной власти в лице патриарха Иоакима, а затем и патриарха Адриана, поскольку этой властью и была учреждена. Неофициальное признание было получено и от государства, которое вряд ли стало бы строить первое в Москве каменное общественное здание, если бы оно не было предназначено для некоторой уникальной цели, каковой является высшее образование. К тому же после смерти царя Федора Алексеевича вершины государственной власти оказались поколеблены всевозможными интригами, доходившими до вооруженных столкновений (стрелецкие бунты). Очевидно, в этих условиях образование было не на первом месте ни у царевны Софьи, ни у совсем молодого и еще не обретшего полноту власти Петра.

Финансирование Академии из средств Патриаршего казенного приказа, на наш взгляд, не следует считать аргументом против ее университетского статуса. Хотя этот же приказ финансировал и Типографскую школу, бывшую средним учебным заведением, однако в то время и вообще многие другие средние школы, открывавшиеся, как правило, при архиерейских домах, финансировались отнюдь не государством, а Церковью. Известен также случай, когда обеспечение средних (возможно и начальных) губернских школ осуществлялось Церковью и государством одновременно: учителя получали государственное жалование, однако сами школы располагались при монастырях и архиерейских домах, откуда, очевидно, получали пропитание учителя и студенты. Согласно указам 1714, 1716 и 1719 годов такие школы были открыты в Москве, Новгороде, Вологде, Пскове, Ярославле, а присылкой учителей ведал патриарший местоблюститель преосвященный Стефан Яворский[44]. Таким образом, материальное обеспечение системы образования, сложившиеся в Западной Европе в Средние века, значительно отличалось от отечественных форм, поэтому проведение прямых аналогий некорректно. Возможно, применительно к Московской академии следует говорить об определенных чертах уже не "доклассических", а "модернизированных" университетов Нового времени, пользовавшихся в Европе прямым покровительством государства, в первую очередь финансовым. Но эта черта проникла в европейское образовательное пространство только после Реформации, а воплотилась в полной мере во второй половине XVIII века в Германии. Государство с середины XVII века (когда заработал Монастырский приказ) стремилось к монополии на финансовый контроль над всеми общественными институтами – в первую очередь, церковными. Постепенно Церковь теряла свои позиции крупнейшего собственника и переходила на содержание государства, т.е. в полную зависимость. В таких условиях было невозможно говорить о финансовой самостоятельности любой школы – однако повторим, это были российские особенности. Но фактически (правда с оговоркой на петровскую бюрократию), эту особенность следует относить не к недостаткам, а к достоинствам: в то время как в Европе до этого дошли за шесть веков, у нас сразу оценили пользу государственного финансирования высшего образования. Это же относится и к содержанию студентов: тогда как в "доклассических" университетах ученики сами платили за лекции, в Академии студенты находились преимущественно на государственном иждивении, а прослойка "своекоштных" студентов образовалась чуть позже. К тому же, скрупулезный анализ расходных книг Патриаршего казенного приказа позволил Б.Л. Фонкичу обнаружить два важнейших факта: 1) "как только прибывшие в Москву Лихуды открыли Богоявленскую школу и стали, подобно Тимофею (директор упоминавшейся Типографской школы – А.Л.), получать вместе со своими учениками регулярные денежные выдачи из Патриаршего Казенного приказа, сразу же обозначилась разница в именовании учителей Богоявленской и Типографской школ: Лихуды несколько раз называются "учителями высших наук", тогда как Тимофей характеризуется теми же самыми словами, что и в записях о нем за все предыдущее время" [45] , и 2) "с момента основания училища Лихудов, т.е. с 1 июля 1685 года, их ученики стали ежедневно получать по 3 денги кормовых денег, тогда как выдача учащимся I статьи Типографской школы была уменьшена с 3 до 2 денег, и оставалась на этом уровне вплоть до закрытия школы Тимофея"[46]. Это позволяет нам сделать два вывода. Московская академия с точки зрения государства (Патриаршего казенного приказа) имела статус, превосходящий статус средней школы, т.е. фактически являлась высшей школой. Ее финансирование, как и финансирование Типографской школы, имело общегосударственное значение.

Указ Петра I от 7 июля 1701 года "завесть в академии учения латинския" явился своего рода привилегией для Славяно-греко-латинской школы: ее академический (т.е. университетский) статус признается государством. Это подразумевало упоминавшиеся "академические свободы", прежде всего судебную автономию. Нам удалось обнаружить до сего времени не встречавшийся в историографических исследованиях документ, подтверждающий у Академии такую судебную автономию. 20 ноября 1706 года Петр I подписал указ, по которому если "будет в котором приказе или в канцеляриях и в ратуше всяких чинов люди станут бить челом в каких нибудь делах Славянолатынских школ, которые в Спасове монастыре, что за Иконным рядом на учеников, учащихся, чтоб тех учеников ни в каких исцовых делах ни в котором приказе и в канцеляриях и в ратуше опричь Преосвященного Стефана, митрополита Рязанского и Муромского судом и росправою не ведать. Потому что по имянному Ево Великого Государя указу те школы и учеников ведает он Преосвященный Стефан митрополит"[47]. Бить челом следовало государю, а подавать эти челобитные митрополиту Стефану[48]. Это одно из главных доказательств судебной автономии ранней истории Славяно-греко-латинской академии, и без сомнения, оно свидетельствует о ее университетском статусе. Не следует, однако полагать, что эта автономия осталась лишь на бумаге: документы свидетельствуют о ее реальном действии. Так еще в 1703 году отпущенных префектом иеромонахом Рафаилом двух учеников Софрона Арикова и Григория Уарова (очевидно, на каникулы – это произошло 7 августа) чуть было не записали в драгуны, но они обратились к митрополиту Стефану Яворскому, и после его вмешательства их отпустили и послали обратно в Академию, о чем писал Т.Н. Стрешневу новый префект иеромонах Иосаф Туровойский[49]. Особняком стоит происшествие, чуть не приведшее к крупному скандалу, когда в 1711 году студентов Академии на дворе польского резидента Шпрингера избили поляки[50]. Поскольку дело имело международный характер, пострадавшие подали челобитную в Сенат, и по его указу было заведено расследование Посольским приказом[51]. Шпрингер пошел в Академию к ректору мириться, но после достаточно теплого приема у самого ректора, на академическом дворе "префект с другими старцами и студенты, которых было человек с двадцать, нападши на него паки били и увечили дубьем, и бив замкнули его в особую келью, в которой он начевал"[52]. Били, видимо, за дело, поскольку, несмотря на то, что "под левым глазом подбито и синя, на лбу ободрано, правая нога в колене розбита и роспухла синя, да левая нога в шести местех бита знатно дубьем и синя ж"[53], посол предпочел замять конфликт. Виновных же в нападении на студентов поляков после допроса было велено выслать из России[54]. Уже гораздо позже, несмотря на активное вмешательство государственных бюрократических институций в дела Академии, судебная автономия все-таки соблюдалась, примером чего служит инцидент, произошедший 23 ноября 1743 года. Пошедший за хлебом студент Академии Иван Миронов оказался невольно втянут в потасовку на Тверской улице, и, в ходе разбирательства, был заподозрен в побеге из Академии, однако после дознания "по резолюции Московской Полицмейстерской канцелярии велено онаго школьника Ивана Миронова отослать в вышеозначенную Московскую академию"[55] в распоряжение академических властей.

Пополнение преподавательской корпорации кадрами осуществлялось протектором митрополитом Стефаном Яворским практически исключительно за счет Киевской коллегии, которой 26 сентября 1701 года также была дарована привилегия в виде жалованной грамоты, т.е. признан ее академический статус[56].

Кратко остановимся на уровне преподаваемых в Академии дисциплин. Согласно университетской традиции, образовательная система высшей школы представляла собой последовательную совокупность классов, каждый из которых давал знания по отдельной дисциплине. Начальной ступенью обучения в Академии являлась славяно-русская школа, где учили читать и писать по-русски и по-славянски, как правило, с использованием Псалтири и Часослова. Эта школа всегда стояла как бы особняком, хотя там обучалось большинство студентов. В этом проявилась особенность образования XVIII века – начальная и средняя школа были интегрированы в университетскую систему. Далее по возрастанию шли классы фары или аналогии[57], инфимы[58], грамматики[59], синтаксимы[60], пиитики[61], риторики[62], философии[63] и богословии[64] (богословие тогда было женского рода) – полный круг наук того времени[65]. Конечно, в каждом классе учились не один год. После полного возвращения греческого языка в Академию в конце первой трети XVIII века, а также для изучения еврейского языка, был введен особый класс под названием еврео-греческой школы. Преподавание в нем велось параллельно с остальными классами: до обеда в нем изучали еврейский язык ученики риторики и философии, а после обеда студенты синтаксимы и пиитики собирались для изучения греческого языка[66]. В середине XVIII века Святейший Синод по представлению ректора определил изучать греческую и латинскую грамматику с класса фары до класса пиитики, историю как самостоятельный предмет – с класса пиитики, географию и арифметику – с класса риторики, еврейский язык – в философском классе. Чтение и толкование греческих текстов осуществлялось в богословском классе[67].

С 1704 года к чтению лекций по философии приступает иеромонах Феофилакт (Лопатинский), который скоро становится префектом, а затем и ректором Академии (с 1706 года). Будущий архиепископ Тверской Феофилакт родился на Волыни, обучался в Киевской академии, продолжил образование за границей. После ректорства в Академии он был советником Святейшего Синода, епископом, затем архиепископом Тверским, вторым вице-президентом Синода. Преосвященный поддерживал митрополита Стефана Яворского и не сочувствовал пропротестантскому направлению своего однокурсника по Киевской академии Феофана Прокоповича, против трактата которого – "Об иге неудобоносимом" – выступил даже с опровержением "Иго Господне благо и бремя его легко". В его критике усмотрена была политическая неблагонадежность, и в 1735 году Феофилакта вызвали в Петербург, обвинили "в злоумышленных, непристойных и продерзостных рассуждениях и нареканиях", и в 1738 году присудили к лишению архиерейства, монашества и заключению в выборгском замке. В неволе Феофилакт оставался до 31-го декабря 1740 года, когда был освобожден и даже восстановлен в архиерейском сане. Однако через несколько месяцев, 6 мая 1741 года, он скончался[68].

Кроме указанного выше трактата, Феофилакту принадлежит еще довольно внушительный ряд богословских, исторических, полемических и литературных сочинений. А. В. Панибратцев, тщательно анализировавший его творчество, особенно его труды в качестве преподавателя, приходит к выводу, что именно этот ученый муж заложил основы профессионального философского образования в Академии. И хотя в истории русской философии творчество Лопатинского оценивалось по-разному, последние исследования позволяют сделать вывод, что он был не только профессиональным ученым и неплохим администратором, но, прежде всего, благочестивым человеком. Об этом свидетельствует и о. Георгий Флоровский[69]. Научный потенциал Феофилакта (Лопатинского) заметно выходил за рамки торжествовавшей тогда схоластики. Оказалось, в частности, что он обладал знанием многих языков: из древних свободно владел латинским, греческим, древнееврейским, сирийским, из новых – польским, французским, немецким, итальянским. В его библиотеке насчитывалось немногим менее полутора тысячи книг, не считая тех, что были изъяты при аресте или пересланы в библиотеки Московской академии и Тверской семинарии. Полная же библиотека насчитывала около 3,5 тысячи томов, и не имела аналогов среди русских книгохранилищ первой четверти XVIII века[70].

По мнению современных исследователей, рукописный курс логики Феофилакта (Лопатинского) явился итогом формирования русского логического знания XVII века. Небезынтересна и нравственная оценка его научной работы. Об этом писали о. Георгий Флоровский и В. В. Зеньковский[71]. Последний считал Лопатинского своеобразным борцом за свободомыслие. Однако более важным для оценки значимости его научного творчества явилось содержание составленных им лекций, прежде всего по философии и логике[72]. На основании их анализа А. В. Панибратцев признал таковые первым в России настоящим философским курсом, успешно прочитанным в Академии и усвоенным слушателями. Именно из него возникает традиция профессионального преподавания философии, не прерывающаяся до настоящего времени. Конечно, честь первопроходцев здесь принадлежит братьям Лихудам, однако они, во-первых, не полностью прочли свой философский курс, во-вторых, у них не было непосредственных продолжателей в этом деле. Тогда как Феофилакт (Лопатинский) оставил своих прямых учеников, которые после него, согласно традиции, должны были бы читать философию в Академии: это Стефан Прибылович, Иоанн (Иоасаф) Томилович, Феофил Кролик, Иннокентий Кульчицкий, Гавриил Бужинский, Гедеон Вишневский, Гедеон Гробецкий и Платон Малиновский. Правда, утверждать что-либо определенное можно лишь относительно Стефана Прибыловича и Гедеона Вишневского, ибо только их курсы дошли до нашего времени[73]. По замечанию А. В. Панибратцева, Феофилакту (Лопатинскому) принадлежит также честь создания первого в России философского словаря, в котором был объяснен (на латыни – единственном в то время языке науки) 141 термин. Этот словарь предварил собой словарь Г. Теплова, составленный в 1751 году и объяснявший всего 27 терминов[74]. Итак, уровень преподавания в Академии действительно соответствовал университетскому.

Источники свидетельствуют, что архимандрит Феофилакт не за страх, а за совесть исполнял возложенные на него ректорские функции; именно его административному таланту и ревностному служению Академия обязана своим развитием в первой четверти XVIII века. Именно благодаря его усилиям на 50% было увеличено жалование с 1 июля 1710 года[75], именно он хлопотал о ежедневных нуждах преподавателей и студентов, отстаивая их интересы перед бюрократическим Монастырским приказом[76], именно он был инициатором ремонта крайне обветшавшего здания Академии[77].

По составу Славяно-греко-латинская академия в первой половине XVIII века являлась, безусловно, всесословной. Об этом свидетельствует специальное исследование А. И. Рогова и некоторые другие работы, среди которых интересен сравнительный анализ ведомостей учеников за 1727 и 1729 годы[78]. Но к середине и, особенно, к концу XVIII века среди студентов Академии все в большем и большем числе оказываются выходцы именно из духовного сословия. Это подтверждает простое выборочное сравнение академических ведомостей[79]. Очевидно, государство нуждалось в образованных служащих, и Академия обслуживала довольно широкий круг государственных потребностей. Ее выпускники, ее студенты и даже не окончившие курс ученики находили применение своим знаниям в самых различных сферах российской жизни. Наиболее же способные молодые люди оставались преподавать. Несмотря на всесословность и светскость (как последняя тогда понималась!), школа готовила кадры и для Православной Церкви – значительное число питомцев распределялось в епархиальные ведомства. Ректоры Славяно-греко-латинской академии, сами выросшие в стенах руководимой ими школы, носили сан архимандритов и нередко становились епископами. Например, упоминавшийся Платон (Малиновский), бывший в свое время префектом Академии и пострадавший от тайной канцелярии вместе с преосвященным Феофилактом (Лопатинским), стал Московским архиепископом (1748-1754)[80], а Иннокентий (Кульчицкий), после неудачной попытки возглавить Пекинскую миссию, был назначен на Иркутскую кафедру[81]. Ее преподаватели состояли, как правило, в иноческом чине. И хотя монахов в числе академических студентов было немного, среди них встречались личности неординарные – например, Даниил Сеченов, впоследствии архиепископ Новгородский Димитрий[82]. Многие выдающиеся ученики отправлялись в заграничные миссии для апостольского служения. В то время была основана Пекинская миссия, когда в Китай был назначен посланником граф Савва Владиславич Рагузинский, с которым в 1725 году отправились трое учеников Академии: Лука Воейков, Федор Третьяков и Иван Шестопалов. Пекинская миссия не пустовала: в течение XVIII века туда постоянно посылались выпускники Академии[83]. В 1733 году была открыта Камчатская миссия, куда был направлен миссионером архимандрит Варфоломей (Филевский), с которым поехали иеромонах Заиконоспасского монастыря Александр и 12 академических студентов[84]. Не без инициатив высших государственных лиц лучшие из них совершали также путешествия с целью дополнительного обучения. Ломоносов не был единственным, кто ездил учиться за границу. Применительно к рассматриваемому периоду источники указывают на несколько случаев таких "ученых" поездок – это и Франкфурт, и Амстердам, и Париж, и Геттинген, и Персия, и Швеция[85]. Особую роль сыграли студенты Славяно-греко-латинской Академии в открытии Академии Наук в Петербурге. Еще Петр I подумывал о вызове некоторых из них в Петербург для обучения, однако первая поездка академических учеников в Петербургскую Академию по ее открытии состоялась только в 1735 году. Это вошло в правило, и в 1747 году в новоизданном регламенте Академии Наук было указано непременно выписывать учеников Московской академии в Академию Наук[86]. Вместе с тем многие из них поступали в Московский госпиталь, часто даже против воли начальства. Это было несложно, поскольку у ректора следить за сбежавшими не хватало сил, а наставник госпиталя доктор Н. Бидлоо нуждался в знатоках латинского языка и возмущениям академического начальства противопоставлял указ Петра I[87]. Процесс "общения" с госпиталем особенно активно протекал в 30-е и 40-е годы XVIII века. Известны случаи поступления академических студентов и выпускников в другие ведомства[88].

Государство часто возлагало на Славяно-греко-латинскую академию важные поручения. Кроме выполнения переводов различного назначения, преподаватели составляли множество учебных пособий. Значительное время уделялось цензуре, сличению и исправлению книг, увещанию иноверцев, раскольников и отступников от веры[89]. В обязанность учащих также вменялись катехизические поучения и церковная проповедь. Ученики часто экзаменовались путем проведения публичных диспутов, также могли продемонстрировать свои знания, умения и навыки на торжественных собраниях, когда исполнялись песнопения, стихи и ставились комедии.

Таким образом, мы приходим к выводу, что Славяно-греко-латинская академия обладала большинством университетских черт сразу с момента ее основания братьями Лихудами, и всеми университетскими чертами, начиная уже с ректорства Палладия Роговского. Итак, это был первый полноценный университет России, даже с точки зрения Европы.

Следует отдельно поведать о замечательных выпускниках Академии рассматриваемого периода, хотя трудно представить, в кратком очерке полный список. Ограничимся самыми яркими примерами.

Повествуя об академических начальствующих, нельзя не упомянуть в высшей степени благоприятное для Академии ректорство архимандрита Порфирия (Крайского). Как и его славный предшественник Лопатинский, Крайский заботился о повышении преподавательского жалования, хлопотал о необходимом ремонте зданий школы[90]. В связи с предполагавшимся из-за ветхости зданий переездом Академии в Донской монастырь 12 мая 1747 года он был назначен его наместником с оставлением в должности ректора и архимандрита Заиконоспасского монастыря. В 1748 году хиротонисан в епископа Суздальского, в 1752 году определен для присутствия в Синодальную контору, через три года переведен на коломенскую кафедру, а в 1763 году назначен Белоградским преосвященным. В этой епархии он и преставился 7 июля 1768 года[91].

Знаменитый архитектор Василий Иванович Баженов родился 1 марта 1737 года в Москве и умер в Санкт-Петербурге 2 августа 1799 года, в должности вице-президента Академии Художеств. В Славяно-греко-латинскую Академию поступил с юных лет. В.И. Баженов, имел природный талант к искусству, который обнаружил еще в детстве – он срисовывал различные здания в древней столице. Эта страсть к рисованию была замечена архитектором Д.В. Ухтомским, в Архитектурную школу которого юноша поступил в 1751 г., по окончании Академии. Из школы Ухтомского В.И. Баженов перешел в Академию Художеств. В сентябре 1759 В.И. Баженов был отправлен для окончательного развития таланта в Париж. Основательно ознакомившись со своим искусством теоретически, В.И. Баженов стал одним из лучших практиков-строителей своего времени, отличаясь и искусством планировки, и изяществом формы проектируемых зданий. Ему принадлежали декорация главного фасада здания Академии Художеств с Невы и проект здания дворца в Екатерингофском парке – с оранжереями, зверинцем, каруселями и прочими затеями роскоши того времени. В должности главного архитектора артиллерийского ведомства В.И. Баженов построил в Петербурге здание арсенала на Литейной улице, в московском Кремле – здание арсенала и Сената на Знаменке, дом Пашкова (теперь принадлежит Российской Государственной Библиотеке), а в окрестностях столицы – дворец в Царицыно и Петровский дворец, построенный его помощником Казаковым. В Кремле вместо стен, служащих оградой святынь и дворцов, В.И. Баженов проектировал сплошной ряд зданий, но их сооружение было отложено и потом совсем оставлено. Такая же судьба постигла Царицынский дворец. В 1792 году В.И. Баженов был принят вновь на службу по адмиралтейств-коллегии и перенес свою деятельность в Петербург. Он строил на Каменном острове дворец и церковь наследнику и проектировал разные специальные постройки для флота в Кронштадте. По вступлении на престол император Павел I назначил его вице-президентом Академии Художеств и поручил ему составить проект Михайловского замка, приготовить собрание чертежей русских зданий для исторического исследования отечественной архитектуры и, наконец, представить объяснение по вопросу, что следовало бы сделать, чтобы сообщить надлежащий ход развитию талантов русских художников в Академии Художеств. В. И. Баженов с жаром принялся выполнять поручения монарха, покровителя отечественного искусства, и многое бы, без сомнения, мог сделать, если бы смерть совершенно неожиданно не пресекла его начинания [92].

Весьма славно, но недооценено имя Николая Николаевича Бантыш-Каменского. Он родился в городе Нежине 16 декабря 1737 года. Кроме Московской академии, учился в академии Киевской, затем в Московском университете. Еще будучи студентом, перевел первую часть "Истории Петра Великого" Вольтера. В 1765 году назначен помощником историографа Герарда (Федора Ивановича) Миллера, управляющего московским архивом Коллегии иностранных дел, под руководством которого занялся разбором и описанием хранившихся там древних актов. В 1766 году молодой ученый составил по поручению Миллера для императрицы Екатерины II шесть рукописных трактатов о разных вопросах историко-дипломатического характера. Позднее, в 1780, 1781 и 1784 годах, им было опубликовано описание: "Дипломатическое[93] собрание дел между российским и польским дворами, с самого оных начала по 1700 год". После этого Н.Н. Бантыш-Каменский был определен вторым управляющим архива. В этой должности он составил "Дневную записку" (в тринадцати томах) всем делам коллегии иностранных дел с 1727 по 1738 год, а также известие о хранящихся в архиве бумагах. Занимался также составлением "Дипломатического собрания дел между Российским и Китайским государствами, с 1619 по 1792 год" (данный труд, отправленный в Коллегию иностранных дел, остался без внимания и не был представлен императрице). В 1794 году Н. Н. Бантыш-Каменский получил поручение от государыни доставить ей подробные сведения об униатах. В 1797 году он окончил описание дел греческих духовных и светских лиц Китайского двора, Молдавии и Валахии. В 1798 году описал "Дела о выездах в Россию иностранцев", а в следующем году составил "Реестр и описание малороссийских и татарских дел". В 1800 году был утвержден в должности управляющего московским архивом Коллегии иностранных дел. Тогда же опубликовал "Сокращенное дипломатическое известие о взаимных между российскими монархами и европейскими державами посольствах, переписках и договорах, хранящихся государственной Коллегии иностранных дел в московском архиве, с 1481 по 1800 год", в 4-х томах. По поручению канцлера, графа Александра Романовича Воронцова, Н.Н. Бантыш-Каменский занимался сочинением "Акта о российско-императорском титуле" и составлением "Выписки из конференций иностранных министерств, находившихся при российском дворе", а также "Выписки из всех конференций, бывших в России иностранных министров, дворов: австрийско-цесарского, английского, гишпанского, Голландских штатов, датского, прусского, французского и шведского, с 1742 по 1762 год". В 1805 году последовало высочайшее разрешение на издание его "Истории об унии". За несколько дней до вступления французов в Москву Н. Н. Бантыш-Каменский, уложив архивные материалы в 105 сундуков и коробов, выехал с ними из Москвы, сначала во Владимир, потом в Нижний Новгород, где узнал, что архивные здания уцелели. В январе 1813 года он с архивными бумагами вернулся в Москву и продолжал по-прежнему ходить в архив "для того только, – говорил он, – чтобы среди этой сокровищницы восстановлять упадающее здоровье, а с ним погасающую жизнь". Последний труд его состоял в приготовлении к напечатанию "Государственных грамот и договоров", прежде им описанных и приведенных в хронологический порядок, из которых первая часть издана под его надзором в 1813 году. Ему принадлежат также: описание дел турецкого двора, пограничных с Польшей, сербских, славянских и других соседних с ними народов, а также азиатских, "Реестр делам бывшей между Россией и Пруссией войны с 1756 по 1768 год", описание дел царствования императрицы Елизаветы Петровны, "Алфавит всем входящим и исходящим делам архива, с 1720 по 1811 годы" (94 книги архивных дел). Помимо указанных трудов нужно отметить, что ученый немало сделал и для своей alma-mater, и для духовных школ вообще. Кроме большого числа сочинений по русской истории, он издал с собственными дополнениями почти все классические учебные книги своего времени, в которых особенно нуждались тогда духовные семинарии, а также многие творения святых отцов – например, изложение веры преподобного Иоанна Дамаскина, послания священномученика Игнатия Богоносца, огласительные поучения святителя Кирилла Иерусалимского. Он занимался и переводами, погибшими в 1812 году вместе с собранием писем его к разным лицам и с ответами последних. Участвовал также в разных научных предприятиях, таких как: "Древняя Российская Вивлиофика", "Географический словарь Российского государства" и других. Он подарил родному архиву 30 рукописей, в числе которых находились известный под названием Архивского "Летописец Ростовский", которым руководствовался Карамзин, "Степенная книга российской истории", "Псковский летописец"[94]. 20 января 1814 года Н.Н. Бантыш-Каменский скончался.

Среди выпускников Славяно-греко-латинской академии множество профессоров Московского университета. Это и ординарный профессор красноречия Антон Алексеевич Барсов, и ординарный профессор логики и метафизики Андрей Михайлович Брянцев, а также доктор медицины Семен Герасимович Зыбелин (бывший братом ректора Академии Антония Зыбелина) и профессор философии Николай Никитич Поповский. Немало знаменитостей дала Академия для развития русской академической науки. Например, математика Леонтия Филипповича Магницкого, который учился еще при Лихудах, и занявшего профессорскую кафедру естественной истории в Академии Наук Степана Петровича Крашенинникова. Кроме того, с Академией было связано немало известных литераторов, переводчиков, издателей: князь Антиох Дмитриевич Кантемир, Василий Петрович Петров, Ермил Иванович Костров, Степан Иванович Писарев, Василий Григорьевич Рубан[95]. Конечно, одно из первых мест среди выпускников Академии занимает Михаил Васильевич Ломоносов, вступивший под ее своды в 1731 году во время ректорства архимандрита Германа Концевича, а затем уже другим ректором, архимандритом Стефаном Калиновским, направленный в Академию Наук[96]. Источники подробно описывают его отправку в Петербург и дальнейшее назначение в Марбург и Фрейберг, для обучения химии и металлургии[97]. Из Германии Ломоносов вынес не только обширные познания в области математики, физики, химии, горном деле, но в значительной степени и общий характер всего своего мировоззрения. На лекциях Христиана Вольфа Ломоносов мог выработать свои взгляды в области тогдашнего так называемого естественного права в вопросах, касающихся государства. В июне 1741 г. Ломоносов вернулся в Россию и вскоре назначен был в Академию адъюнктом химии. В 1745 г. он хлопочет о разрешении читать публичные лекции на русском языке; в 1746 г. – о наборе в Академию Наук студентов из семинарий, об умножении переводных книг, о практическом приложении естественных наук. В то же время Ломоносов усиленно ведет свои занятия в области физики и химии, печатает на латинском языке длинный ряд научных трактатов. В 1748 г. при Академии возникают Исторический Департамент и Историческое Собрание, в заседаниях которого Ломоносов вскоре начинает вести борьбу с Герардом Миллером, обвиняя его в умышленном принижении в научных исследованиях русского народа. Он представляет ряд записок и проектов с целью "приведения Академии Наук в доброе состояние", усиленно проводя мысль о "недоброхотстве ученых иноземцев к русскому юношеству", к обучению оного. В 1749 г., в торжественном собрании Академии Наук, Ломоносов произносит "Слово похвальное императрице Елизавете Петровне", имевшее большой успех. С этого времени Ломоносов начинает пользоваться большим вниманием при дворе. Он сближается с любимцем царицы Иваном Ивановичем Шуваловым. В 1756 г. Ломоносов отстаивает против Миллера права низшего русского сословия на образование в гимназии и университете. В 1759 г. он занят устройством гимназии и составлением устава для нее и университета при Академии Наук. В то же время идут занятия Ломоносова по Географическому Департаменту, под влиянием его сочинения "О северном ходу в Ост-Индию Сибирским океаном", в 1764 г. снаряжается экспедиция в Сибирь. В конце жизни Ломоносов был избран почетным членом Стокгольмской и Болонской академий наук[98]. Отметим также интересный, но малоизвестный факт жизни великого ученого – в 1734 году М.В. Ломоносов подумывал принять священство и отправиться в Оренбургскую экспедицию, однако источники не позволяют однозначно интерпретировать его мотивы[99].

Во времена Ломоносова Славяно-греко-латинская Академия уже окончательно сложилась в высшую школу. К этому времени срок обучения составлял 12-13 лет и существенно зависел от успеваемости учеников. Как уже упоминалось, греческий язык систематически стал преподаваться только при митрополите Платоне (Левшине), однако и в предыдущий период греческая школа в Московской академии вполне существовала. Она была основана в 1708 году при Типографии и финансировалась сначала из Монастырского приказа, а с 1711 года – из Приказа книгопечатного дела. В 1725 году школа была окончательно передана в ведение ректора Академии, и просуществовала до 1732 года[100]. Преподавание греческого языка в Академии полностью восстанавливается в 1738 году.

Существенным недостатком было поверхностное изучение Священного Писания, поскольку Славянская Библия была большой редкостью, даже после издания 1751 года[101]. Тем не менее, постепенно Академия превращается в узкосословное учреждение, функции же полноценной высшей школы передаются Московскому университету.

Пока Академия была открыта для всех сословий, она с честью несла возложенные на нее функции высшей школы. Это было в высшей степени полезно для государства, но от этого страдало русское академическое богословие, ведь в Академию часто попадали люди, отнюдь не собирающиеся связывать свою жизнь с церковным служением. И хотя ситуация изменилась, в богословии еще долго преобладали чисто образовательные задачи. "Нужно было прежде всего создать кадры образованного духовенства, умеющего мыслить, способного разобраться в духовных исканиях личности и общества, религиозных движениях и философских системах. Пройдет много десятков лет, прежде чем русское богословие, переварив огромное количество западных систем и учений, начнет делать первые самостоятельные шаги, возвращаясь к идеалу святоотеческого духовно-опытного богопознания, с его глубоким пониманием духовной сущности слова"[102].

Изменился и качественный состав преподавателей, о чем свидетельствуют ведомости Академии: "Господство монашества в преподавательской среде, усилившее строго церковный дух образования, пришло из Киевской Академии... Постепенно сложилась прослойка ученого монашества, имевшего определенные привилегии". Оно "восполняло ряды иерархов, обеспечивало развитие духовного образования и науки"[103].

Пересмотр и переиздание славянского перевода Библии, инициатива чего принадлежала еще Лихудам, не только способствовали распространению Священного Писания, но и дали толчок развитию богословской мысли, особенно экзегетики – что, в свою очередь, послужило импульсом к развитию церковной проповеди, а это имело огромное значение для народного просвещения[104].

Еще до перемещения в Троице-Сергиеву Лавру между Академией и Троицкой семинарией, открытой в 1742 году на территории обители преподобного Сергия в здании "царских чертогов", завязались тесные связи. "В обоих учебных заведениях постоянно руководили и преподавали одни и те же лица, которые нередко переводились из Академии в Семинарию и наоборот. Программа Семинарии не уступала академической"[105]. Например, 8 октября 1742 года указом Святейшего Синода преподаватель школ грамматики инфимы иеродиакон Арсений (Могилянский) был переведен в Лавру "для заведения в Троицком Сергиеве монастыре семинарии и в ней обучения студентов"[106]. Это был пролог слияния семинарии и Академии, который произошел уже в XIX веке. Сам Арсений скоро был возведен в сан архимандрита, 31 июля 1744 года был рукоположен в архиепископа Переяславль-Залесского[107], а в 1752 году по болезни удалился на покой в Новгород-Северский Спасский монастырь[108].

Рассмотренные факты из жизни Славяно-греко-латинской Академии в период с 1700 по 1775 год позволяют сделать вывод, что она прекрасно справилась с задачей высшей школы, поставленной перед ней Церковью и обществом, воспитала множество достойных граждан и верных сынов отечества, заложила фундамент своей собственной научной школы, послужила развитию и становлению науки и образования во всей России, сыграв не последнюю роль в становлении Академии Наук и Московского университета. Академия создала ту духовно-интеллектуальную среду, которая в скором будущем позволит ей обрести еще большее значение для развития не только русской церковной, но и русской светской науки – прежде всего, в ее гуманитарных составляющих.

[1] Рогов А.И. Новые данные о составе учеников Славяно-греко-латинской академии. // "История СССР", 1959, №3, с. 140-147.

[2] Смирнов С.К.. "История Московской Славяно-Греко-Латинской Академии", Москва, в типографии В.Готье, 1855, 432с.

[3] Подробнее об этом см. Харлампович К. Западнорусские православные школы XVI и начала XVII века, отношение их к инославным, религиозное обучение в них и заслуги их в деле защиты православной веры и церкви. // Казань, Типо-литография Императорского Университета, 1898, 576с.

[4] Священник Максим Козлов. Духовное образование в России. XVII-XX века. // Православная энциклопедия. Русская Православная Церковь. ЦНЦ "Православная энциклопедия", 2000, сс. 407-426.

[5] См., напр., Андреев А.Ю. Российские университеты XVIII – первой половины XIX века в контексте университетской истории России. // 2008, в печати.

[6] Смирнов С.К. Указ. соч., с. 7.

[7] Об открытии этого славяно-греко-латинского училища см. Фонкич Б.Л. К истории организации славяно-греко-латинского училища в московской Бронной слободе в конце 60-х гг. XVII в. // Москва, Очерки феодальной России, 1998, вып. 2.

[8] Фонкич Б.Л. Греко-славянская школа на Московском Печатном дворе в 80-х годах XVII века (Типографская школа). // Москва, Очерки феодальной России, 1999, вып. 3, сс. 149-246. О намерениях патриарха Досифея см. сс. 166-167.

[9] Фонкич Б.Л. Там же, с. 227.

[10] Фонкич Б.Л. Там же, с. 229.

[11] Смирнов С.К. Указ. соч., с.10.

[12] История Византии. / под ред. С.Д. Сказкина // Москва, изд. "Наука", 1997, в 3 томах, т. 3, с. 356.

[13] С этим выводом согласны и С.К. Смирнов (указ. соч., с. 25), и Б.Л. Фонкич (указ. соч., с. 230).

[14] Галкин А. Академия в Москве в XVII столетии. // Москва, 1913, с. 87.

[15] Галкин А. Указ. соч., с. 88.

[16] Смирнов С.К. Указ. соч., с.30-36.

[17] Галкин А. Указ. соч., с. 94.

[18] Воскресенский Г. Ломоносов и Московская Славяно-греко-латинская Академия. // Москва, 1891, типография М.Г.Волчанинова, с.9, примечание.

[19] Его краткая биография см. Русский биографический словарь. // http://rulex.ru/01160090.htm или статью "Палладий (Роговский)" // Русский биографический словарь: В 25 т. /А.А. Половцов. – М.,1896-1918. – Т. "Павел – Петрушка". – C. 151.

[20] Смирнов С.К. Указ. соч., с. 215.

[21] РГАДА, ф. 248, оп. 9, кн. 530, л. 177.

[22] Смирнов С.К. Указ. соч., с. 215.

[23] Смирнов С.К. Указ. соч., с. 216.

[24] Рождественский С.В. Очерки по истории систем народного просвещения в России в XVIII – XIX веках. // С.-Петербург, типография М.А. Александрова, 1912, т.1, сс. 70-74.

[25] Рогов А.И. Указ. соч., с. 140-147.

[26] Флоровский А.Г. Латинские школы в России в эпоху Петра I. // Восемнадцатый век, Москва-Ленинград, 1962, выпуск 5, 335с.

[27] Цит. по Андреев А.Ю. Начало университетского образования в России: точки зрения российской и зарубежной историографии. // Отечественная история, 2008, №6 (в печати).

[28] Андреев А.Ю. Российские университеты XVIII – первой половины XIX века в контексте университетской истории России. // 2008, в печати.

[29] Андреев А.Ю. Российские университеты XVIII – первой половины XIX века в контексте университетской истории России. // 2008, в печати.

[30] Надеждин Н.И. Палладий Роговский, первый русский доктор. // Сын Отечества, 1840, т.4, с.607.

[31] Смирнов С.К. Указ. соч., с.15.

[32] "Привилегия" опубликована в "Древней российской вивлиофике", ч. VI, сс. 390-420 Н. Новиковым, рукопись хранится с ГИМ, Синод. Собр. № 44, имеется также копия в РГАДА, ф. 18 Духовное ведомство.

[33] Смирнов С.К. Указ. соч., с.16.

[34] Фонкич Б.Л. К вопросу о соотношении академии Симеона Полоцкого – Сильвестра Медведева и академии братьев Лихудов. // Новгород, Лихудовские чтения, 2001, с.29. Обстоятельный анализ этой важной проблемы проведен Б.Л. Фонкичем в его работе ""Привилегия на Академию" Симеона Полоцкого – Сильвестра Медведева". // Москва, Очерки феодальной России, 2000, вып. 4, сс. 237-297.

[35] Сильвестр Медведев предполагал ввести монополию Академии на духовную цензуру в широком смысле этого слова и ограничить в нее доступ иноверцев.

[36] Фонкич Б.Л. "Привилегия на Академию" Симеона Полоцкого – Сильвестра Медведева". // Москва, Очерки феодальной России, 2000, вып. 4, с. 268.

[37] Фонкич Б.Л. Там же, с. 253-255.

[38] Смирнов С.К. Указ. соч., с.40.

[39] РГАДА, ф. 18, оп.1, № 47, ч.9, л. 57.

[40] Фонкич Б.Л. Греческо-русские связи XIV-XVII веков. Результаты палеографического и кодикологического исследования. // Диссертация на соискание ученой степени доктора исторических наук (в форме научного доклада), Москва, 1992, 29с.

[41] Фонкич Б.Л. К вопросу о соотношении академии Симеона Полоцкого – Сильвестра Медведева и академии братьев Лихудов. // Новгород, Лихудовские чтения, 2001, с.29.

[42] Яламас Д.А. Столкновение представителей греческой и латинской культур в Москве во второй половине XVII столетия (некоторые эпизоды из жизни братьев Лихудов) // Москва, научные доклады филологического факультета МГУ, 1990, вып.2, с.120-122.

[43] Его краткая биография см. Русский биографический словарь. // http://rulex.ru/01160511.htm или статью "Постников Петр Васильевич" // Русский биографический словарь: В 25 т. /А.А. Половцов. – М.,1896-1918. – Т. "Плавильщиков – Примо". – C. 634.

[44] РГАДА, ф. 248, оп. 9, кн. 530, лл. 455-455об.

[45] Фонкич Б.Л. Греко-славянская школа на Московском Печатном дворе в 80-х годах XVII века (Типографская школа). // Москва, Очерки феодальной России, 1999, вып. 3, с. 232.

[46] Там же.

[47] РГАДА, ф. 158, оп. 1, № 124, л. 1.

[48] Там же.

[49] РГАДА, ф. 210, вязка 33, № 86, л. 1.

[50] РГАДА, ф. 158, оп. 2, № 97а.

[51] Там же, л. 1.

[52] Там же, л. 7 об.

[53] Там же, л. 7 об.

[54] Там же, лл. 11-12.

[55] РГАДА, ф. 1189, оп.1, №332, лл. 142-142об.

[56] Вишневский Д. Киевская академия в первой половине XVIII столетия (новые данные, относящиеся к истории этой Академии за указанное время). // Киев, типография И.И. Горбунова, 1903, см. примечания на сс. 3‑4.

[57] Здесь обучали чтению и письму по-латыни.

[58] В этом классе преподавали основные грамматические правила славяно-русского и латинского языка.

[59] Тут начинали чтение латинской грамматики и завершали полный курс славянской грамматики, при этом использовали тексты по истории и географии, параллельно вводились катехизис и арифметика.

[60] Это высший грамматический класс: завершалось изучение латыни, включая всю грамматику и синтаксис, также продолжалось изучение катехизиса, арифметики, географии и истории.

[61] Основное содержание курса – русское и латинское стихосложение.

[62] Как видно из названия, здесь велось преподавание красноречия с непременными практическими упражнениями в поэзии и произнесении речей.

[63] Философию, как правило, вел префект. Курс включал в себя логику, физику, метафизику и политику.

[64] Это был высший класс. Преподавание вел, по обыкновению, сам ректор. Содержание курса подробно описывает составленный Феофаном Прокоповичем Духовный регламент: см., напр., Духовный регламент Всепресветлейшего, Державнейшего Государя Петра Первого, Императора и Самодержца Всероссийского. // Москва, Синодальная типография, 1897, сс. 51-52.

[65] Смирнов С.К. Указ. соч., сс. 109-110.

[66] Смирнов С.К. Указ. соч., с. 114.

[67] Смирнов С.К. Указ. соч., сс. 111-112.

[68] Чистович И. Решиловское дело. Феофан Прокопович и Феофилакт Лопатинский. Материалы для истории первой половины XVIII столетия. // Санкт-Петербург, "Странник", 1861, 95с.

[69] Флоровский Г., прот. Пути русского богословия. // Вильнюс, 1991, 602с.

[70] Панибратцев А.В. Философия в Московской славяно-греко-латинской академии (первая четверть XVIII века). // Институт философии РАН, Москва, с.29-30.

[71] Зеньковский В.В. История русской философии. // Париж, 1948, т.1, с.50-51.

[72] Панибратцев А.В. Указ. соч.

[73] Панибратцев А.В. Указ. соч., с. 36.

[74] Панибратцев А.В. Указ. соч., с. 37.

[75] РГАДА, ф. 248, оп. 9, кн. 530, лл. 4-5.

[76] См., напр., РГАДА, ф. 248, оп. 9, кн. 530, лл. 1-2.

[77] РГАДА, ф. 248, оп. 3, кн. 124, л. 11.

[78] Вознесенская И.А. Московская Славяно-греко-латинская академия в первой трети XVIII века. // "Россия и христианский Восток", выпуск II‑III, "Индрик", ИВИ РАН, Москва, 2004, сс. 518-523.

[79] ЦИАМ. Ф. 203, оп. 744, № 3080, л. 7-71об.

[80] Розанов Н. История Московского епархиального управления со времени учреждения Св. Синода (1721 – 1821). // Москва, Синодальная типография, 1869, ч. II, сс. 44-73.

[81] См., напр., РГАДА, ф. 248, оп. 9, кн. 530, лл. 553-559.

[82] Вознесенская И.А. Указ. соч., с. 522.

[83] Смирнов С.К. Указ. соч., с. 231-232.

[84] Смирнов С.К. Указ. соч., с. 232.

[85] Смирнов С.К. Указ. соч., сс. 235-237.

[86] Смирнов С.К. Указ. соч., сс. 237-238.

[87] Смирнов С.К. Указ. соч., сс. 239-240.

[88] Смирнов С.К. Указ. соч., сс. 241-244.

[89] Об это кратко упоминает С.К. Смирнов (указ. соч., сс. 130-131), однако в РГАДА сохранилось много документов, подробно описывающих перечисленную деятельность академической корпорации в течение всего XVIII века.

[90] РГАДА, ф. 18, оп. 1, л. 1об.

[91] Смирнов С.К. Указ. соч., с. 199.

[92] Русский биографический словарь. // http://rulex.ru/01020465.htm или статью "Баженов Василий Иванович" // Русский биографический словарь: В 25 т. /А.А. Половцов. – М.,1896-1918. – Т. "Алексинский – Бестужев-Рюмин". – C. 405.

[93] В поздней латыни слово diplomatica означает "относящаяся к дипломам", то есть к таким документам, которые чаще всего имеют вид диплома. Термин, кроме того, распространяется на вспомогательную историческую науку, изучающую происхождение, форму и содержание, функционирование, историю воспроизведения текста и архивную судьбу древних правовых, законодательных и т. п. документов – актов, указов, договоров и т. д.

[94] Русский биографический словарь. // http://rulex.ru/01020868.htm или статью "Бантыш-Каменский Николай Николаевич" // Русский биографический словарь: В 25 т. /А.А. Половцов. – М.,1896-1918. – Т. "Алексинский – Бестужев-Рюмин". – C. 468.

[95] Смирнов С.К. Указ. соч., 246-254; Зубов В.П. Историография естественных наук в России (XVIII – первая половина XIX века). // Издательство АН СССР, Москва, 1956, сс. 17-40.

[96] Воскресенский Г. Ломоносов и Московская Славяно-греко-латинская академия. // Москва, 1890, с. 14.

[97] Белокуров С.А. Об отправлении учеников Славяно-греко-латинской академии, в том числе Ломоносова, из Москвы в Санкт-Петербург в 1735 году. // "Ломоносовский сборник", Санкт-Петербург, 1911.

[98] Русский биографический словарь. // http://www.rulex.ru/01120331.htm или статья "Ломоносов Михаил Васильевич" // Русский биографический словарь: В 25 т. /А.А. Половцов. – М.,1896-1918. – Т. "Лабзина – Ляшенко". – C. 593.

[99] Белокуров С.А.. О намерении Ломоносова принять священство и отправиться с И.К. Кирилловым в Оренбургскую экспедицию 1734 года. // "Ломоносовский сборник", Санкт-Петербург, 1911.

[100] Вознесенская И.А. Указ. соч., сс. 522-523.

[101] Салтыков А.., свящ. Краткий очерк истории Московской Духовной Академии. // Богословские труды. Юбилейный сборник. Москва, издание Московской Патриархии, 1986, с.78.

[102] Салтыков А.., свящ. Указ. соч., с. 78.

[103] Салтыков А.., свящ. Указ. соч., с. 79.

[104] Салтыков А.., свящ. Указ. соч., с. 80.

[105] Салтыков А.., свящ. Указ. соч., с. 81.

[106] РГАДА, ф. 1189, оп. 1, № 332, л. 71.

[107] РГАДА, ф. 248, оп. 14, кн. 806, №13, лл. 410-411об.

[108] Смирнов С.К. Указ. соч., с. 220.