Сложный жанр. Интервью будущего Святейшего Патриарха Кирилла

Сегодня внимание многих людей приковано к личности нового Предстоятеля Русской Православной Церкви. Мы публикуем воспоминания Патриарха Кирилла о своей жизни, которыми он поделился в фильме "Митрополит", снятом к его 55-летию. "Сложный жанр" – так мы назвали этот текст, потому что именно так будущий Патриарх назвал интервью в самом начале фильма

Родился я в первый послевоенный год в Ленинграде. Отец в то время был инженером на военном заводе, мать – учительницей немецкого языка в средней школе.

Через год после моего рождения в семье произошли очень большие перемены: отец становится священником. В то время это было довольно неожиданным поворотом в судьбе человека. Но у всего этого была своя предыстория. Дед (отец моего отца) был человеком глубокой веры, сильный духом. В послереволюционные годы он оказался на Соловках, и был одним из первых соловчан. После этого судьба его сложилась трагически. Дед около 30 лет провел в тюрьмах и ссылках, имея семью в 8 человек детей. И конечно, он очень сильно повлиял на всю семью и на моего отца.

Папа с мамой познакомились в храме Киевского подворья в городе Санкт-Петербурге. Они оба пели в хоре, полюбили друг друга и решили вступить в брак. А за несколько дней до свадьбы отца арестовывают и отправляют на Колыму. Получилось так, что и он прошел путем деда... После армии отец закончил институт и стал военным инженером. В 1947 году Владыка Григорий его рукоположил, направив в храм Смоленской иконы Божией Матери на Смоленском кладбище, находящемся неподалеку от нашего дома. Мы жили на Васильевском острове.

У папы и мамы было трое детей – старший Николай, я и младшая сестра Елена. Все мы встали на путь служения Церкви. Отец наш был книголюбом. Мы жили очень скромно, в коммунальной квартире, но папа сумел собрать прекрасную библиотеку. Она насчитывала более трех тысяч томов. В юности я прочитал то, что большинству наших сограждан стало доступным только уже в период перестройки и в советское время. И Бердяева, и Булгакова, и Франка, и замечательные творения нашей русской религиозной и философской мысли начала 20 века. И даже парижские издания...

Я учился – и неплохо – в передовой школе. По всем статьям должен был стать пионером. Но не считал это возможным. Помню, меня пригласила для разговора директор школы. А я сказал ей: "Если Вы согласны с тем, чтобы я в галстуке ходил в Церковь, то готов его повязать". Она, конечно, ответила: "Нет". Можно себе представить ситуацию – тысяча детей в школе, и один мальчик без галстука. Я все время находился в состоянии постоянной готовности ответить – почему этого не сделал...

Атмосфера в нашей семье была удивительной. Я почти не помню, чтобы папа с мамой ссорились. Это был очень счастливый брак. Думаю, что и атмосфера, царящая дома, и ситуация в школе, сопровождающаяся некоей конфронтацией, все это и привело меня к принятию решения стать священником.

Уже в 15 лет у меня были четкие убеждения и представление о будущем. В этом возрасте я ушел из дома и стал жить самостоятельно. Но ушел не потому, что было что-то не так. Я не мог, чтобы родители все время заботились обо мне материально. Испросив у них благословение, я поступил работать в Ленинградскую комплексную геологическую экспедицию. Одновременно продолжал учиться в вечерней школе. Я оказался в среде глубоко верующих людей. Это была петербургская интеллигенция, давшая мне достаточно много. Эти люди приучили меня к серьезной музыке. Мы часто ходили в Мариинский театр, в филармонию. Общение с ними людьми усилили мой интерес к поэзии и к художественной литературе.

Помню, был троллейбус № 1, который шел по всему Невскому проспекту. Никогда не забуду этого момента – я ехал и отсчитывал эти остановки. С трепетом священным вошел я тогда в здание духовной семинарии на Водном канале. Здесь тогда размещалась епархия. Владыка Никодим ютился в маленьких комнатках. Войдя в кабинет и увидев его, я очень поразился. Было впечатление, что он меня уже давно-давно знает. А я как будто с другом встретился. Помню этот пронзительно-проницательный взгляд. Передо мной был очень сильный человек, с невероятной силой воли и ума. Поскольку я хотел вначале пойти учиться в университет, то спросил его: "Как мне поступить, Владыка?" Он задумался и сказал: "Знаешь, я бы тебе не рекомендовал. Физиков очень много в нашей стране, священников мало. Поступай прямо в семинарию". Никогда-никогда я не жалел о том, что послушался.

Семинарию и академию готовили к закрытию. Осуществлялся довольно жесткий отбор студентов. Делалось это при активном вмешательстве властей. И, начиная с 1960 года, в семинарию брали очень мало слушателей. Причем принимали людей очень низкого интеллектуального уровня, и чаще всего – душевно больных. А те, кто учился в академии и заканчивал ее, это были молодые, здоровые, симпатичные, достаточно развитые люди. И эта граница воспринималось мною видимым образом. Входишь, бывало, на трапезу: за столами "гудят" полные академические курсы: 4-й, 3-й, 2-й. 1-й – уже поменьше. А за семинарскими столами – мрак и уныние. Мне было очень тяжело. Неизвестно, чем бы дело закончилось, если бы опять-таки не Владыка Никодим. Пока он был жив, мы не чувствовали давления власти, о котором поговаривали все. Владыка всех нас защитил от этих холодных ветров. Мы были как в оранжерее с очень доброжелательной атмосферой, благоприятствующей нашему росту. Когда он умер, эта атмосфера в мгновение разрушилась. И я почувствовал не просто дуновение, а штормовой удар этих ветров. Только тогда понял, чем же был Владыка Никодим. Чем же он был...

Человек жил такой глубокой литургической, такой подвижнической жизнью... Будучи уже совсем больным, Владыка Никодим не мог стоять перед престолом. Но молитву не оставлял. И мы принесли престол к нему в келью. Учиненный им иеромонах каждый день совершал Литургию, и Владыка причащался. Он пользовался абсолютной поддержкой и любовью народа. Это особенно проявилось, когда он умер. Это было что-то потрясающее. В моей памяти десятки тысяч людей в атеистическом Ленинграде...

Я пришел в очень трудное время. Практически все профессора Санкт-Петербургской Духовной академии, столпы наши сошли... Отблески былой славы, конечно, присутствовали в жизни академии 60-х годов. И по ним мы могли понять, что такое Петербургская богословская школа. Она была более миссионерской, а значит, и более открытой. Если смотреть с точки зрения диалога цивилизаций Петербург – это интересное место. Здесь русское Православие лицом к лицу встретилось с западно-европейской культурой, с этим мощным партнером. Что могло произойти? А то, что западная культура, кстати, и инославие, присутствовавшее в Санкт-Петербурге, могли если не раздавить Православие, то оттенить или оттеснить, показать ему его место. А ведь ничего подобного не произошло. Православие соединилось с этой культурой. И оно не изменилось, не перестало быть русским. Стало ясно, что Православие – это вселенское явление, не привязанное к одной культуре или одному народу. Это вселенская вера, вселенская Церковь, которая может работать, действовать и оплодотворять любую культуру – вот опыт Петербурга. Подобная нацеленность на диалог с миром подталкивала соответствующее богословское развитие. Надо было сохранить эту связь времен. А с другой стороны – уже дать импульс для нового развития школы. И мы делали это. Сокровенно, но с полным пониманием того, что это необходимо сделать. И результат, думаю, был положительный. Да, было недопонимание. Но это была не оппозиция, которой вообще в Церкви не было. Достаточно сказать, что в то время председателем учебного комитета был Святейший Патриарх Алексий. Тогда еще митрополит Таллиннский и Эстонский, Его Святейшество, находясь в Москве, полностью поддерживал все происходящее в академии. Я к нему приезжал с учебными планами, показывал, и он со всем был согласен.

Я был ректором 10 лет. А перевели в Смоленск в один день. Это, конечно, была отставка. Кстати, первый человек, который меня правильно настроил, был Святейший Патриарх Алексий, бывший тогда управделами. Когда я приехал к нему, Святейший сказал слова, которые я до сих пор помню: "Владыка, никто из нас не может понять, почему это произошло. С точки зрения человеческой логики этого не должно было быть, но это произошло. И только потом мы узнаем, зачем все это нужно было". Сейчас из архивных источников стало известно, что инициаторами моего внезапного перевода из Ленинграда в Смоленск были светские власти.

В Смоленске, в соборе, особенно возле чудотворного образа Одигитрии я многое понял. Все мое существо охватил тогда какой-то духовный трепет. Я подумал – Господь меня привел сюда совсем неслучайно. Я вспомнил, как в детстве стоял перед чудотворным образом Смоленской иконы Божией Матери – на левом клиросе храма Смоленской иконы Божией Матери на Смоленском кладбище в Ленинграде... Тогда у этой иконы я обратил свои первые молитвы к Богу. Рядом стояла мама. Помню отца, совершающего Литургию...

Словом, то, что во всем была рука Божия, я почувствовал буквально с первого дня своего пребывания в Смоленске. Благодарю Бога за то, что Он провел меня через этот опыт архиерейства в бедной епархии. Через все это надо было пройти. Лицом к лицу я столкнулся с разрушенной церковной жизнью нашей провинции... Эти полупустые и пустые деревенские храмы с разбитыми стеклами, проломанной крышей. До них приходилось добираться пешком по колено в грязи или на какой-нибудь телеге. С Божьей помощью к началу перестройки мы восстановили все деревенские храмы Смоленщины. Потом начали открывать и новые приходы.

Если есть в народе желание построить храм, он будет построен. Потому как бы в воле народной отображается воля Божия. С каким же энтузиазмом, с каким рвением люди приступили к строительству этого храма – живого символа, объединяющего всех смолян...

Отдел внешних церковных сношений был создан в 1945 году, когда перед Россией и Церковью встала задача возродить и вернуть русское православное влияние в мире. Возглавивший отдел митрополит Николай Крутицкий взял на себя, скажет историк, труднейший подвиг, и нес его, не сгибаясь.

А вот когда Владыка Никодим возглавил отдел, начался рост учреждения. Ведь отделу нужно было, в первую очередь, защитить Церковь перед властью. Он оказался в этой пограничной сфере церковно-государственных отношений. В основном оборона на общецерковном уровне осуществлялась именно из этих "окопов". Главной задачей епископов 60-х годов было остановить гонения. Вспомним Владыку Никодима, Святейшего Патриарха Алексия, Владыку Питирима, Владыку Минского Филарета, Владыку Ювеналия, Владыку Гермогена (Орехов). Я мог бы еще и еще называть многие имена. Люди были отчасти разных взглядов и убеждений. Одни – больше традиционалисты, другие более динамичны в своей миссии и в диалоге с миром. Но это была группа единомышленников. И благодаря этому мы выжили.

Если все это выразить в военных категориях, то перед тем, как пойдут передовые отряды в наступление, должны быть приготовлены театральные действия. Должны быть данные военной разведки, изучение местности, нужно навести, так сказать, соответствующие орудия, а потом уже пускать передовые отряды. Все то, что предшествует собственно миссии Церкви, – это отдел внешних церковных сношений.

Мы живем не в эпоху Иоанна Златоуста, эпоху секуляризации. Не формальной секуляризации, отделения, так сказать, светского от духовного. Фактической секуляризации сознания, жизни людей. Церковь даже религиозными людьми нередко оттесняется на периферию. Для многих Церковь – это только храм, в который они ходят раз в неделю, в лучшем случае. Некоторые, считая себя верующими людьми, приходят сюда иногда раз в месяц, раз в год, даже раз в жизни... И сейчас обращение к людям должно быть уже иным. Нужно исцелять сознание, человеческие сердца. Церковь должна открыть себя навстречу этим, во многом духовно больным, людям. В другую эпоху мы живем.

...Один очень мудрый ленинградский священник, Царствие ему Небесное, отец Евгений Амбарцумов, который преподавал у нас в духовной академии, узнав, что я подал прошение о монашестве, сказал мне:

– Володя, ты отдаешь себе отчет, что ты сделал?

– Да, но не до конца.

– Ты же решил судьбу, не только за себя, двадцатидвухлетнего мальчика. Ты сказал "да" и за тридцати-, и сорока-, и пятидесятилетнего мужчину. И за шестидесятилетнего, и семидесятилетнего старика. Ты за всех за них сказал "да". А не может получиться так, что вот этот семидесяти-, шестидесятипятилетний будет потом плеваться на тебя?

– Не знаю. На это у меня нет ответа.

Тогда я отдал себя в руки Божьи. Как бы проведя черту, сказал себе: "27 марта 1969 года – это тот день, когда я должен решить. Если к этому времени не женюсь, принимаю монашество". Получилось так, что не женился и принял монашество. Конечно, человек остается человеком, но все зависит от стиля жизни. Владыка Никодим меня учил: "Ты никогда не справишься со своими проблемами, если у тебя будет много свободного времени. Сделай так, чтобы у тебя его никогда не было". У самого Владыки не было, и у меня с тех пор свободного времени нет...

В детстве, а это было во время Причастия, я немного потерял ориентир и случайно прошел через Царские врата. Мама, конечно, ахнула, взяла меня за руку, повела после Литургии к настоятелю и сказала: "Батюшка, произошло что-то невероятное. Вот сыночек вышел из Царских врат на солею". Отец на меня так посмотрел, улыбнулся, замахал руками и сказал: "Архиереем будет"