Забытый путь опытного Богопознания

Испытывайте самих себя, в вере ли вы; самих себя исследуйте.

Или вы не знаете самих себя, что Иисус Христос в вас?

Разве только вы не то, чем должны быть.

(2Кор. 13, 5).

Вот что говорит в одном из своих Писем о христианской жизни(4) известный подвижник и ученый доктор богословия епископ Феофан.

"Всякому должно испытать и несомненно увериться, истинна ли та вера, которой он держится, и если она окажется не истинною, отыскать, где та единая, истинная, которая истинно ведет к истинному Богу и дарует, несомненно, вечное спасение. Это так обязательно и понудительно, как исхищать себя из огня. Господь ...не переставал свидетельствовать о Себе (Деян. 15, 17), а равно, и о единой своей истинной вере; но когда Он попустил, чтоб близ нея на сей земле существовали другие веры и, как бы, вступали с нею в соперничество, то тем самым, на всех наложил обязательство не без смысла держаться веры Его, а по несокрушимым основаниям, ради которых с полным убеждением, отвергается все прочее. Этим испытанием воздается честь вере и удерживается истинное достоинство человека, лица разумного, сознательного, совестного. Вера наша в нашу веру, т. е., убеждение в истине православного христианского исповедания должна быть разумная. Посему Господь, чтобы расположить к вере в Себя и Свое учение, говорил: исследуйте Писания (Ин. 5, 39), убеждал к тому проповедью Иоанна Крестителя и своими чудесами. Апостолы в проповеди тоже всех убеждали и только одним убеждением приучали к вере, а не насилием. Сама твердость исповедания зависит от сего убеждения, а далее и вся жизнь в духе своей веры. На это указывают бесчисленные опыты, от которых видно, как сильно иные возбуждаются к сообразной с верою деятельности, с минуты сознания её истинности единственной, и напротив, как многие спят в беспечности от того, что не привели в ясность сего сознания. Сколько оснований к тому, чтобы испытать и увериться, какая вера есть вера истинная!

Как же увериться и каким путем испытать? К сему два способа: один внешний, научный, а другой внутренний, путь веры. Первый предлагается, обыкновенно, в систематическом изложении Богословия. Он действителен, и для ученых существенно необходим; но, очевидно, не всеобщ, ибо в основании своем содержит знания, не для всех доступные.... Нельзя (кроме того) не видеть, что сей путь очень, очень долог и труден, и, что особенно замечательно, помещаясь в голове, оставляет сердце самому себе, своему своенравию и свободе (т. е. тому, что главным образом разъединяет человека с Богом. Ср. св. Исаака: Сирина: "Вера по науке не освобождает человека от гордости и сомнения"). Путь веры искреннее, внутреннее, живее, многоплоднее и общедоступнее. Это молитва к единому истинному Богу о вразумлении. Есть Бог истинный. Он сказал волю Свою нам в наше спасение, с желанием, чтоб она была понята и выполнена. Теперь мудрованиями людскими она скрыта, или запутана до того, что тот или другой не имеет достаточно сил найти исход из сего лабиринта. Когда, в чувстве сей кровной нужды, с воплем, стенанием, болезнью сердечною, обратится кто к Богу, истинному Отцу всех человеков, Богу, желающему, чтоб вера Его была действенною, может ли быть, чтобы Он не дал такому решительного указания к убеждению в истине её?... Примеры убеждения в вере сим путем почти повсюдны. Корнилий сотник испросил себе веру... Множество было таких, кои приходили к пустынникам вопрошать о вере, а они, вместо всех доводов, заставляли их молиться, и Бог открывал им истину, например святой великомученице Екатерине. В смутные времена ересей, Бог воздвигал людей с отличной святостью, облекал их силою чудодейственною и ставил на виду всех, как свечи на подсвечнике, да светят всем; так как они были сосуды веры и силы Божией, то и служили для всех сомневающихся решительными указателями истины. Все ожидали или желали знать, как исповедует тот и тот святой муж, и держались его исповедания.... Один говорил о себе: когда я смотрю на нетленные останки, источающие целебную Божественную силу, и помышляю, что дух, освятивший сие тело, исповедал именно ту веру, которую я содержу, то у меня исчезает всякое сомнение, которое иногда навевает враг истины, и я не могу не радоваться тому, что Богу угодно было дать нам такой решительный и вместе такой доступный способ убеждения в истине святой веры.... Так вот где успокоительная проповедь об истине веры!... Но блаженнее из всех тот, кто, вместе с Иеронимом Греческим, может сказать: "истинна вера, исповедуемая мною, ибо ею я сподобился принять Божественную некоторую силу, действующую во мне ощутительно. И язычники имеют писания и храмы, и жертвы, и учителей, и книги, и отчасти Боговедение, и некоторые добрые дела, и праздники, и перемену одежд, и молитвы, и всенощные бдения, и священников, и много другого; но сей сокровенной в сердце христианина благодати и действия Св. Духа никто в целом свете не получает. а получают верою только одни правильно крестившиеся в Отца, Сына и Святого Духа". Так вот прямейший путь к открытию истинной веры именно: вера же, молитва, непрерывность чудодейственности в церкви, и особенно, внутренняя сила, доставляемая в вере.

Вот этот-то последний путь познания Истины Божией, отмеченный преосвященным Феофаном, путь внутреннего опыта и забыт нами, настолько забыт, что при указании на него многие, почитающиеся христианами, приходят в недоумение и так высказываются относительно этого пути, что, в свою очередь, приводят в недоумение говорящего. Да, и в самом деле, не мнение ли это одного или немногих лиц, – все эти ссылки на какие то неясные, таинственные переживания души, на эти ощущения, столь субъективные, что их и понять не может громадное большинство немудрствующих лукаво христиан? Не придаток ли это к христианству, насколько личный, настолько и не общеобязательный? Не есть ли это лишь для полноты изложения вставленное, не имеющее особенной цены, маленькое звено аргументации? Пусть умножится несколько блаженство человека, который ощутит в себе то, о чем свидетельствует блж. Иероним.... Но разве это уж так важно для христианина? Не довольно ли правого исповедания и тех добрых дел, на которые человек наталкивается на каждом шагу жизни? Даже философствующая и богословствующая мысль должна, кажется, быть удовлетворенной этим дружным сочетанием метафизики и морали, догмы и нравственности... Да! но нет ли в этом спасительном ковчеге отверстия, небезопасного для плывущих в царствие Божие?

Заглянем в писания людей, отмеченных печатью святости.

"Одно дело, – говорит Климент Александрийский, – что приобретено упражнением, и учением, и иное, что воспринято через откровение верою. Только последний путь ведет к познанию божественной Истины, и она очень близка от нас, даже в наших жилищах, как свидетельствует боговидец Моисей".

"Научает нас, – утверждает блж. Августин, – внутренний Учитель, научает Христос, божественное вдохновение; где нет этого вдохновения и внутреннего просвещения, там тщетно действие слов извне".

И если Духа Божия нет в сердце слушателя, – подтверждает также Григорий Богослов, – то напрасны рассуждения учителя, ибо, если Тот, Кто научает, не находится внутри, то язык учителя, который вне, трудится понапрасну.

"Потому что, – заключает блж. Иероним, – закон духовен, и нужно откровение, чтобы понимать его".

"Кто слышит только внешний и плотской голос, – поучает св. Лев Великий, – тот слышит тварь; Бог же есть Дух, и Его можно слышать только чрез Духа, так и Иисуса никто не может назвать Господом, как только Духом Святым".

"Лучшее и вернейшее познание Бога не то, которое выработано усилиями рассудка и выпотением мозга, но то, которое возгорается от небесного огня в сердцах наших и вносит в душу божественный свет, свет, – как говорит Ориген, – более ясный и убедительный, чем все рассудочные доказательства. В этом то и состоит познание Истины, как она пребывает во Христе Иисусе, – в том сладостном, кротком, смиренном и любящем духе Иисуса, который, как утреннее солнце, сияет на злых и благих".

"Искать же боговедения лишь в книгах и писаниях значит, – по словам блж. Августина, – искать живого между мертвыми. Intra te queer Deum! Он лучше всего распознается, так сказать, духовным осязанием. Мы должны стремиться видеть Его своими глазами, слышать своими ушами, и наши руки должны осязать Слово жизни. Ведь душа наша, как и тело, имеет свое чувство: вкусите и видите, как благ Господь!"

Достаточно и сих свидетельств, утверждающих то положение, что божественное, внутреннее откровение Духа есть основной источник Богопознания.

Приведу теперь свидетельства, не только утверждающие и раскрывающие только что высказанное мною положение, но с особенной силой настаивающие на необходимости и безусловной общеобязательности того пути Богопознания, который, повторяю, оставлен и забыт нами на великое горе нам, на великое, – ибо в забвении пути сего кроется причина главнейших недугов наших и нашей неспособности исцелить их.

Начну со св. Исаака Сирина, этого величайшего, по мнению Киреевского, философа-христианина.

"Пока душа не придет в упокоение верою в Бога, приятием в себя силы ея ощущения, дотоле не уврачует немощи чувств, не возможет с силою попрать видимого вещества, которое служить преградою внутреннему".

"Хочешь ли умом своим быть в общении с Богом, приять в себя ощущение этого услаждения, не порабощенного чувствам? Послужи милостыне".

"Кто целомудрен, смиренномудр, гнушается вольностью в словах, и изгнал из сердца раздражительность, тот (уверен я в этом), как скоро станет на молитву, видит в душе, своей свет Св. Духа".

Различая три степени ведения св. Исаак пишет:

"Первая степень ведения охлаждает душу для дел шествия по Богу.

Вторая согревает душу для скорого течения к тому, что на степени веры.

Третья же есть упокоение от делания (что есть образ будущего) в едином упражнении ума, наслаждающегося тайнами будущего... Все святые, сподобившиеся обрести житие сие (а это есть восторжение к Богу) по силе веры, пребывают в услаждении оным превышеестественным житием. Веру же разумеем не ту, какую человек имеет в рассуждении различия достопокланяемых Божественных Ипостасей, все превосходящего и особенного естества в самом Божестве, чудного домостроительства в воплощении восприятием нашего естества (хотя и сия вера крайне высока), но веру, воссиявающую в душе, от света благодати, свидетельством ума подкрепляющую сердце, чтобы не колебалось оно в несомненности надежды, далекой от всякого самомнения. И вера сия обнаруживается не в приращении слуха ушей, но в духовных очах, которые видят сокрытые в душе тайны, невидимое и божественное богатство, сокровенное для очей сынов плоти, и открываемое Духом питающимся с трапезы Христовой, в поучении законам Христовым, как сказал Господь: если заповеди Мои соблюдете, пошлю вам Утешителя, Духа Истины, Его же мир не может принять и Он вас научит всякой истине (Ин. 16, 17, 26). Он указывает человеку сию святую силу, обитающую в нем во всякое время,... которая познаётся святыми (более) в опытном приобщении к ней".

"Утверждение веры в Бога не то, что здравое исповедание, хотя оно и матерь веры, напротив того, душа видит истину Божию по силе жития".

"Несомненность веры в людях высоких душою открывается по мере того, как нравы их внимательны к житию по заповедям Господним".

"Что такое ведение? – вопрошает св. Исаак. И дает ответ: '' Ощущение бессмертной жизни'' . – ''Что такое бессмертная жизнь?'' – ''Ощущение в Боге''".

"Исполни, Господи, сердце мое жизни вечной!" – восклицает святой.

"Истина есть ощущение по Богу, какое только вкушает в себе человек ощущением чувств духовного ума".

"Проси у Бога, чтобы дал тебе прийти в меру веры. И если ощутишь в душе своей наслаждение сие, то нетрудно сказать мне при этом, что ничем уже не отвратить тебя от Христа... Об этом молись неленостно, сего испрашивай с горячностью, об этом умоляй с великим рачением, пока не получишь".

"Когда Бог усмотрит в тебе сию волю, что со всею чистотою мыслей доверился ты самому Богу более, нежели себе самому....тогда вселится в тебя оная неведомая сила, и ощутительно почувствуешь, что с тобою несомненно сила, та сила, которую ощутив в себе, многие идут в огонь, и не боятся, и ходя по водам, не колеблются в помысле своем опасением потонуть, потому что вера укрепляет душевные чувства, и человек ощущает в себе, что как будто нечто невидимое убеждает его не внимать видению вещей страшных и не взирать на видение, невыносимое для чувств.

Конечно, думается тебе, что душевным (умовым, рассудочным) ведением иной приемлет оное духовное ведение? Не только невозможно душевным ведением принять это духовное, но даже нет возможности ощутить его и чувством, или сподобиться его кому-либо из ревностно упражняющихся в ведении душевном. И если некоторые из них желают приблизиться к этому духовному ведению, то, пока не отрекутся от сего душевного и от всяких изворотов его тонкости, и многосложных его способов, и не поставят себя в младенческий образ мыслей, до тех пор не возмогут приблизиться, хотя бы немного, к ведению духовному. Напротив того, великим препятствием бывают для них навык и понятия душевного ведения, пока не изгладят сего мало по малу. Это духовное ведение просто, и не просиявает в помыслах душевных.

Пока разум не освободится от помыслов многих (неразрывных с душевным ведением) и не прийдет в единую простоту чистоты, до тех пор не возможет ощутить духовного ведения.

Вот порядок сего ведения – ощутить наслаждение этою жизнью этого века.... Но такого духовного ведения никто не может принять, если не обратится, и не будет, как дитя. Ибо с сего только времени ощущается это услаждение небесным царствием. О царствии небесном говорят, что оно есть духовное созерцание. И обретается оно не делами помыслов (т. е. не усилиями рассудка), но может быть вкушаемо по благодати. И пока не очистит себя человек, не имеет он достаточных сил и слышать о нем, потому что никто не может приобрести этого изучением. Если ты, чадо, достигнешь чистоты сердца, производимой верою в безмолвии от людей, и позабудешь знание мира сего, так что не будешь и ощущать его: то внезапно обретается пред тобою духовное ведение, без розыскания о нём... Если же удерживаешься веревкой душевного знания, то уместно мне сказать, что удобнее тебе освободиться от железных оков, нежели от этой веревки; и всегда будешь не далек от сетей прелести, и никогда не уразумеешь, как возыметь дерзновение перед Господом и упование на Него, на всякий же час будешь ходить по острию меча, и никоим образом не возможешь быть без печали".

"Душа, пока болезнует страстями, не ощущает чувством своим духовного и не умеет желать его, желает же только по слуху ушей и по писаниям".

"...Обучение и ведение при страстях не приносят пользы, и недостаточны к тому, чтобы отверзать дверь, заключенную перед лицом чистоты. Если же отняты от души будут страсти, то ум просветляется и поставляется на первом месте естества, и не имеет нужды в вопросах, потому что ясно видит блага, обретаемые на своем месте. Ибо, как внешние наши чувства, не вследствие обучения и вопросов ощущают соприкосновенные им естества и вещи, но каждое чувство естественно, а не с помощью вопросов, ощущает встречающуюся ему вещь (потому что нет учения посредствующего между ощущающим и ощущаемым; слепому сколько ни говори о славе солнца и луны, о сонме звезд, о блеске драгоценных вещей, – и приемлет, и судит, и представляет себе красоту, какую имеют они, только по названию; знание же и рассуждение его далеки от удовольствия, доставляемого самим видением); так, подобным сему образом, представляй себе и о созерцании духовном. Ибо ум, прозирающий в сокровенные тайны духа, если он в своем естественном здравии, вполне созерцает славу Христову, и не спрашивает, и не учится, но наслаждается тайнами нового мира".

"Желать посредством исследования и расспросов дознавать тайны есть неразумие души".

"Начало, средину и конец духовного жития составляет следующее: отсечение всего единением о Христе"

"...За сохранение заповедей ум сподобляется откровений духовного ведения".

"Я же, крестившийся Духом Святым и исполненный благодати (св. Исаак говорит об Апостоле Павле), хочу внутрь себя принять ощущение живущего во мне Христа".

"При томлении гортани рождается в душе плод – ведение таин Божиих".

"При чистоте ума человек приходит в ведение таин Божиих".

"Подвижничество есть матерь святыни, от него происходит первое изведание ощущения таин Христовых, что называется первою степенью духовного познания".

"Живущий в любви... в этом еще мире, в ощущаемом здесь, обоняет оный воздух воскресения".

"...Когда вера будет сопровождать дела, и постепенно придет в делание, тогда рождает духовное ведение, о котором сказали мы, что рождается оно от веры.

Естественное ведение, т. е. различение добра и зла, вложенное в природу нашу Богом, само убеждает нас в том, что должно веровать Богу, приведшему всё в бытие. А вера производит в нас страх; страх же понуждает нас к покаянию и деланию. Так дается человеку духовное ведение, т. е. ощущение таин, которое рождает веру истинного созерцания. А таким образом, не просто от одной голой веры рождается духовное ведение, но вера рождает страх Божий, и при Божием страхе, когда в нем начнем действовать, от действия сего страха рождается духовное ведение, как сказал святый Иоанн Златоуст: "Когда приобрел кто волю, соответствующую страху Божию и правильному образу мыслей, тогда скоро приемлет он откровение сокровенного. Откровением же сокровенного называет он духовное ведение"...

..."Духовное ведение есть ощущение сокровенного. И когда ощутит кто сие невидимое, и во многом превосходнейшее, тогда приемлет оно от сего именование духовного ведения, и в ощущении его рождается иная вера, непротивная вере первой, но утверждающая ту веру. Называют же ее верою созерцательною. Дотоле был слух, а теперь созерцание; созерцание же несомненнее слуха".

От богоносного сирского философа перейдем к преподобному Симеону, Новому Богослову.

"Поистине, одна только есть печать Христова, – пишет преподобный, – осияние Духа Святого, хотя много есть видов воздействий Его и много знамений силы Его".

"Только тот ум, который соединяется с Богом посредством веры и познает Его через делание заповедей, только такой, наивернейше сподобляется видеть Его и созерцательно; ибо через посредство веры, какую имеет он во Христа, вселяется Христос внутрь него и делает его обоженным".

"Если здесь сподобимся мы познать Его чувством души своей, то не умрем, смерть не возобладает нами. Не будем дожидаться узреть Его в будущей жизни, но здесь, в этом мире, поподвизаемся увидеть Его".

"Истинный христианин есть тот, который искренно исповедал перед Богом и Ангелами во время крещения своего, что отрекся диавола и всех сатанинских дел его и дал обет служить Христу Господу, исполняя все святые заповеди Его, и таким образом сподобился таинственно принять благодать Божию сокровенную, и ощутить ее в духе, т. е. сознать духом, что принял ее".

"Постараемся сохранить божественные заповеди и очистить сердца свои слезами и покаянием, да узрим самого Христа – сей свет божественный, и да стяжаем Его еще здесь, в настоящей жизни, в Обитателя в нас, да животворит Он души наши благодатью Всесвятаго Духа, и да питает их сладостью ожидаемых благ Царствия Своего".

"Тщетно именуется христианином тот, кто не имеет в себе благодати Христовой ощутительно, т. е. так, чтобы опытно знал, что имеет в себе таковую благодать".

"Надлежит человеку здесь на земле родиться свыше от божественной благодати, и тогда возможет он увидеть Царствие Божие. Кто не видит в себе, царствия небесного, т. е. не видит, что в нем царствует Бог, тот не родился еще свыше от божественной благодати, и надлежит ему всячески взыскать того, чтоб родиться свыше, да узрит Царствие Божие еще здесь на земле".

"Кто как должно верует во Христа, тот имеет жизнь вечную в себе, которая есть благодать Господа нашего Иисуса Христа. Кто же верует во Христа, а жизни вечной в себе не имеет, того тщетна н бесполезна вера".

"Таков закон новой жизни во Христе Иисусе, что Христос Господь благодатью Св. Духа приходит к нам и воскрешает умерщвленные души наши, и дает им жизнь, и дарует очи видеть Его Самого бессмертного и нетленного живущим в нас".

"Итак, христиане, которые не видят умно Господа, не освещаются явственно и знательно Его Божеским светом, не видят Его пребывающим в себе, пусть не говорят, как неверные, что невозможно Его видеть; но каждый из нас, возлюбленные мои, пусть испытает совесть свою, и конечно найдёт, что сам виноват, что не имеет в себе Бога и не видит славы Его".

"Великое благо есть веровать во Христа, потому что без веры во Христа никому невозможно спастись; но надобно и научиться слову истины и познать его. Благо есть научиться слову истины, и знать его необходимо; но надобно и крещение принять во имя Святой и Живоначальной Троицы, для оживления души. Благо есть крещение принять и чрез него новую жизнь духовную, но надобно, чтоб и чувством ощущена была сия таинственная жизнь, или умное в духе просвещение".

"Воскресению Христову верят премногие – многие; но мало таких, которые бы чисто зрели Его. Те же, которые не зрят так воскресения Христова, не могут поклоняться Иисусу Христу, как Господу. Почему священная песнь, которую часто имеем мы в устах своих гласит: Воскресение Христово не веровавши, а что? Воскресение Христово видевши, поклонимся Святому Господу Иисусу, единому безгрешному. Как же это Святый Дух подвигает нас петь: Воскресение Христово видевши, т, е., что мы видели воскресение Христово, – когда мы не видали его, так как Христос воскрес больше тысячи лет прежде, да и тогда никто не видал, как Он воскрес? Уж не хочет ли песнь церковная научить нас говорить ложь? Да не будет! Перестань злословить! – Напротив, она завещала нам возглашать этими словами совершенную истину, напоминая о том воскресении Христовом, которое бывает в каждом из нас верных, и бывает не просто, но светоносно, блистая сияниями Божества Его и нетления. Светоносное присутствие Духа показывает на совершившееся в нас воскресение Господне, и еще более – дает нам благодать видеть самого воскресшего Христа Господа. Почему и поем: Бог Господь и явился нам; и желая показать второе Его пришествие, прибавляем вслед затем: благословен грядущий во имя Господне. Итак, в тех, в которых явился Христос воскресший, всеконечно Он и виден бывает духовно, и видится духовными очами. Ибо, когда приходит в нас Христос благодатью Святого Духа, то воскрешает нас из мертвых, какими бываем до того, и животворит, и делает, что мы видим в себе, живым Его Самого, бессмертного и нетленного".

Говоря о маловерах или полуверах, которые ''не показывают веру свою делами'', св. Симеон называет их веру беспомощною и бесполезною, как веру, по слову Апостола, мертвую. Вера без дел мертва (Иак. 2, 20). "Почему же мертва такая вера?" – вопрошает преподобный. "Потому, – отвечает он, – что не имеет в себе Бога животворящего, – что не стяжает в себя Христа сказавшего: любящий Меня, заповеди Мои соблюдет, и Я и Отец придем и обитель у него сотворим (Ин. 14, 23), чтобы присутствием своим воскресить из мертвых того, кто стяжает такую деятельную веру, оживотворить его и дать ему видеть самого Христа, воскресшего в нем и его воскресившего".

"Господь так скажет: ''0 человеки! Познали ли вы Меня? Видели ли свет Мой? Приняли ли вы Меня внутрь себя? Познали ли действия Духа Моего самим искусом и опытом, или нет?''"

"Я говорю, – пишет тот же святой, – о тех еретиках которые говорят, что в нынешние наши времена и среди нас нет никого, кто бы мог соблюсти заповеди Евангелия и быть, как были святые отцы, во первых, верным и деятельным: ибо вера в делах обнаруживается, как в зеркале является подобие лица, а потом мог бы быть созерцательным или Богозрительным, т. е. зреть Бога чрез просвещение от Духа Святого, или, приняв Духа, благодатью Его зреть Сына со Отцем. Так те, которые почитают это невозможным, еретики и имеют не одну какую либо частную ересь, но, можно сказать, все ереси; поскольку эта ересь нечестием и богохулением своим превосходит и затмевает все другие, и кто говорит так, низвращает все Божественные Писания".

"От заповедей рождаются добродетели, а от добродетелей явными делаются таинства, сокрытые в букве Писания. Тогда преуспевают в добродетелях, когда хранят заповеди; и опять тогда хранят заповеди, когда ревнуют о добродетелях; а посредством добродетелей и заповедей открывается для нас дверь ведения, или, лучше сказать, она открывается Иисусом Христом, Который сказал: Кто имеет заповеди Мои и соблюдает их,. тот любит Меня... И Я возлюблю его и явлюся ему Сам (Ин. 14, 21). Таким образом, когда вселится в нас Бог и откроет нам Себя заведомо (знательно, осязательно), тогда и мы прозрим к ведению, т. е., уразумеем действенно те божественные таинства, которые сокрыты в Божественных Писаниях. Другим же каким либо способом достигнуть этого невозможно. И пусть никто себя не обманывает, думая, что открыл иначе как этот сундучок ведения и вкусил благ, которые внутри его, т. е., достиг причастия их и созерцания их".

"Удостоверение в действенности спасения одно, это духовное чувство благодати Всесвятаго Духа, даруемой от Бога ради веры духовной силе ума".

"Все это, – заключает преп. Симеон, – надлежит тебе, возлюбленный, познать самим делом и испытать всем чувством души твоей, чтоб стяжать в себя Бога, Который возводил бы тебя вместе с Собою на небеса, теперь в сей жизни без тела, а после в другой жизни воскресил бы тебя и тело сие, соделав его вседуховным, и потом уже царствовал над тобою нескончаемые веки, тебя носил и Сам тобою был носим, сущий над всеми Бог".

Из далеких от нас келий богоносного философа, отшельника Сирии, и преподобного богослова, наставника Греции, перенесемся в близкие к нам, почти современные палаты государственного деятеля. Не услышим ли в них голоса, родственного и философу, и богослову?!

"Возвращайтесь, о, возвращайтесь, любезный друг, к этим (трем) упражнениям, и смею вас уверить от имени Того, чья радость состоит в жизни и общении с людьми, что Он не замедлит явиться. Он придёт излить свет свой на ваш разум, очищать чувство ваше, руководить вашими действиями. Вы ощутите в себе силы, до сих пор вам неизвестные. Томления ваши рассеются, ибо Он придет не в виде мысли, отвлеченного понятия, как испытывали вы доселе, но столь же действительно, столь же физически (существенно – еп. Феофан) как сегодня восходящее солнце. Ибо, когда раз раскроется пред нами зрелище духовного мира, невозможно не чувствовать солнца, им управляющего. Но спрашиваю вас: что действительнее – мир духовный, или вещественный?

Не говорю, чтобы все было сделано, как только достигнешь этого состояния ощущаемого общения. (Этим полагается только начало новой степени, или нового периода христианской жизни, – еп. Феофан). О нет, остается еще сделать многое, чтоб достигнуть иного общения, которое отрешено не только от всякого образа, но и от всякой мысли, общения, почти неизъяснимого словом, хотя весьма действительного.

Так пишет своему другу-протестанту граф М. М. Сперанский.

Примечайте, – говорит он же в своем письме к П. А. Словцову, – всякая добрая мысль, всякое доброе движение воли, есть и движение Христово. Без Меня не можете творить ничего (Ин. 15, 5). По мере того как вы будете примечать в себе эти движения и относить их ко Христу, в вас действующему, Он будет в вас возрастать, и наконец, вы достигнете того счастливого мгновения, когда в состоянии будете ощутить Его с такою живостью, с таким внутренним убеждением в действительном Его присутствии, что с непостижимою вам самим радостью скажете: ''так, это точно Он, Господь мой и Бог мой!''"

"Живое и действительное обращение со Христом, – продолжает граф, спустя несколько страниц, – откроет вам первую возможность разуметь Св. Писание. Без сего обращения все усилия тщетны, всё это пустые умствования, душевная, а не духовная ученость, и одно суесловие. Слова Мои дух суть и жизнь суть. Но кто же откроет дух Христов кроме Него Самого? Св. Писание вообще не что иное есть, как изображение или представление в разных формах и видах одной и той же истины,. а именно того, как Бог беседовал и сообщался с людьми, сперва чрез пророков (Завет Ветхий), Потом ближе и яснее в образе Сына Своего Слова (Новый Завет). Это изображение начертано единственно для того, чтобы означить нам, что мы и в себе то же самое испытать можем и должны. Искать в Св. Писании наших бесплодных и пустых истин и суесловного порядка нашей бедной, пятичувственной логики – это значит ребячиться, забавлять себя безделками учености или литературы. Еще, повторяю: тут ничего не должно искать, кроме образа и представления Божиих с человеком сообщений. Но как понять, как поверить этим сообщениям, когда не знаем и не чувствуем их в себе, на самом опыте? А чувствуем в себе, – то какое приумножение веры и любви видеть, что тысячи других людей на необъятном расстоянии времен и языков, то же самое чувствовали и видели, что чувствуем и видим мы в сию минуту, и что все эти отдаленные изображения со всею точностью, действительно наяву в нас совершаются!"

Я ограничился лишь двумя выдержками из духовных Писаний М. М. Сперанского, но их можно бы предложить гораздо больше...

На смену широкообразованному, великому государственному человеку выступает один простой, лишь довольно грамотный странник.

"Вот теперь так и хожу, да беспрестанно творю Иисусову молитву, которая мне драгоценнее и слаще всего на свете... Нет у меня ни о чем заботы, ничто меня не занимает, ни на что бы суетливое не глядел, и был бы все один в уединении; только по привычке одного и хочется, чтобы беспрестанно творить молитву, и когда ею занимаюсь, то мне бывает очень весело. Бог знает, что такое со мной делается... В сие время читал я мою Библию и чувствовал, что начал понимать ее яснее, не так, как прежде, когда весьма многое казалось мне непонятным, и я часто встречал недоумение. Справедливо говорят св. отцы, что Добротолюбие (а я читал его в это время) есть ключ к отверзению тайн в Св. Писании. При руководстве им я стал отчасти понимать сокровенный смысл Слова Божия: мне начало открываться, что такое внутренний потаённый сердца человек, что царствие внутрь нас, что неизреченное ходатайство совоздыхающаго Духа Святого, что будете во Мне, что дай Мне твое сердце, что значит облечься во Христа, что значит обручение Духа в сердцах наших, что взывание сердечное: Авва! Отче! и прочее. Когда при этом я начинал молиться сердцем, всё окружающее меня представлялось мне в восхитительном виде: деревья, травы, птицы, земля, воздух, свет, всё как будто говорило мне, что существует для человека, свидетельствует любовь Божию к человеку, и всё молится, всё воспевает славу Богу. И я понял из этого, что называется в Добротолюбии '' ведением словес твари'' и увидел способ, по которому можно разговаривать с творениями Божиими".

"Я также опытно узнал, что значит рай, и каким образом разверзается Царствие Божие внутри сердец наших".

"С месяц шел я потихоньку, – продолжает свой рассказ странник, – и глубоко чувствовал как назидательны и поощрительны бывают добрые живые примеры; часто читывал Добротолюбие и поверял все то, что я говорил слепому молитвеннику. Его поучительный пример воспламенял во мне ревность, признательность и любовь к Господу; молитва сердца столько меня услаждала, что я не полагал, есть ли кто счастливее меня на земле, и недоумевал, какое может быть большее и лучшее наслаждение в Царствии небесном. Не только чувствовал это внутри души моей, но всё и наружное представлялось мне в восхитительном виде, и всё влекло к любви и благодарению Бога... всё было мне как родное, на всем я находил изображения имени Иисуса Христа"(5).

Оставим странника совершать путь свой и прислушаемся к тому, что говорит совсем современный интеллигентный человек.

"Ты задумайся всею мыслью и всем сердцем прочувствуй: никто на всем свете, – и менее всего ты сам, – не может поручиться, что завтра, завтра ты встанешь с постели живым, безбедно переплыв ночь". Так пишет студент университета своему бывшему приятелю – толстовцу, – и продолжает: "живее и чаще думай о твоей личной смерти: ежедневно хотя бы 15 минут на ночь. Куда же мы пойдем, вышедши из тела? Неужели мое тело – это ''я''?" "Нет, – слышен где-то из-под спуда тела голос. – Тело уснет, но ''я'', вышедши, буду жива". Вот то ''я'' и есть настоящее, подлинное. И если ты ежедневно настойчиво будешь допрашивать это придавленное телом ''я'' и будешь допрашивать, поставив его под угрозу завтра предстоящей смерти, то узнаешь от него нечто поразительное, что тебя сначала ужаснёт, но потом обновит, как обновило меня: ты узнаешь, что ты, истинный ты, бессмертен, что смерть лишь дверь в новую бесконечную, блаженную или ужасную жизнь, которую лишь одну и достойно человеку иметь ежеминутно в виду и к ней готовиться. Ты узнаешь ощутительно, что эта жизнь лишь странствование, и что не надо ничего любить в этом мире, ни к чему привязываться, ибо всё может быть отнято завтра. Не имеем здесь постоянного града, но ищем будущего (Евр. 13, 14)".

"Когда ты поймешь и чувством опознаешь, что завтрашнего дня может для тебя и не быть, тогда ты поймешь, что от Кого-то твоя жизнь зависит всецело, от Кого-то Сущего (т. е. Живаго) вне этого мира, Всемогущего, – и это именно Тот, к Которому, вышедши из тела, мы пойдем. И это Тот, Которого надо назвать уж по одному этому, – по подвластности Ему, Бог мой, Господин, мой (Ин. 20, 28). И ты поймешь с ужасом, спасительнейшим ужасом (если он по навету дьявола не перейдет в отчаяние и самоубийство, от чего избави тебя, Боже!), как страшно выйти из тела (а это завтра может быть, ибо неизвестны день и час), не приготовившись, не узнав про то, что там. А там мир духовный, там все души умерших отцев наших и братий здесь лежащих и повсюду православных. Там Бог Живой, а страшно впасть в руки Бога Живаго, не примирившись с Ним уже здесь, пока Он дает время. А это время лишь для того и дано, а отнюдь не для удовольствий. Ты ощутительно узнаешь от души своей (а не от меня), если будешь её допрашивать истязательно, что в этом мире живет враг наш дьявол, дух бесплотный (т. е. без тела), невидимый нам и оттого страшный и сильный против нас. И вот, мой друг, этот враг старается убедить нас, что его нет, чтобы ему против нас действовать..."

"И знай истину: мы не умрем, смерть лишь дверь, открывающаяся в ту жизнь, жизнь же здесь во плоти, в теле мимолетная, и плоть занавеска, загораживающая то, что там есть. А что там есть, про это сказано в вере святой, окропленной кровью бесчисленных мучеников. И что там есть, узнаешь ощутительно в душе своей, если допросишь её истязательно, как сказано".

"А если бы ты познал, – заканчивает письмо свое автор, – сладость одного имени Иисусова, сладость того мига, когда Он в страшном таинстве причащения вселяется в наше сердце, и мы ощутительно опознаём, что Христос истинно воскрес, не умер, а жив... И таинство это после муки очистительной, благодетельной, целительной муки покаяния и исповедания грехов (при свидетеле – иерее, но первоначально в сердце), таинство причащения воистину страшно, ибо под видом хлеба и вина приемлем в свою убогую утлую храмину тела, храмину едва-едва подметенную, Самого Великого Бога, нашего Создателя и Промыслителя (Не чудо ли! Не страшное ли чудо!)".

"Но обо всем этом говорю с великой робостью, боясь за тебя, как бы ты не согрешил из-за того, что раньше времени я говорю о том, что есть для меня святое святых, а для тебя – неясно, недостоверно, сомнительно, странно..."

"Но прославляйте Господа, ибо Он благ, ибо во век милость Его, Вкусите и видите, как благ Господь. Пока опытом не узнаешь, если Господь благословит (а буди! буди!), до тех пор твое сердце не будет биться однозвучно с моим. Святым Духом всякая душа оживляется, и чистотою возвышается, и священнотаинственно Троицею Единосущною просвещается".

"Мои дохристианские воззрения слишком тебе известны, – пишет чрезвычайно образованный человек, бывший революционер, пришедший через толстовство к Церкви, – напомню лишь о нашей теории самоспасения: "человек по существу, добр, добр собственно его умопостигаемый характер, а если его эмпирический(6) характер, обусловливающий все дурные поступки и зол, то изменить этот последний и уничтожить в себе эгоистические навыки, ставшие второй природой, дело возможное: стоит только протереть ''стекла фонаря'', и свет, заключенный в нём, польется на все окружающее. Но, несмотря на протирание стекол своего ''фонаря'', я радикальной перемены в сердце своем не чувствовал и смутно сознавал, что au fond(7) оно по прежнему остается ''каменным''. Сознание своей ''ветхости'' жестоко мучило меня, а выхода из этого ''тупого угла'' я не находил. Но вот раз, когда я углублялся в самого себя, точно молния прорезала мое сознание, и я увидел, что зол не эмпирический, а мой умопостигаемый характер, что зла сама моя природа в основании, зла моя духовная область, лежащая за пределами моего сознания. Само – исправление, стало быть, дело невозможное, равно как и само – спасение: из зла добра не выведешь. Совесть! Но она явственно говорит, обличает и судит только по совершении дурного дела. Да к тому же совесть, как отголосок Суда Божия, не так-то легко отличить от совести, как отголоска суда человеческого, сословного, личного (как нарушения собственных принципов). Мне стало ясно, что мои злые влечения, мысли, дела свидетельствуют лишь о характере источника, из которого они проистекают..."

"Так вот почему, – шептал я, – она, эта ''искра'', несмотря на все усилия, не возгоралась в душе моей! Так вот откуда это самочувствие Каина, приносящего жертвы, но непринимаемые Богом! И все мои внешние добродетели представились мне не более, как жалкими пустяками, как богопротивным лицедейством... Это открытие, в его целом, потрясло мою душу до основания. Я чувствовал, что не только топчусь на одном месте, но что я погибаю... Что же это такое, и что такое ''я'', наконец?"

"И я самоопределился так: ''Ты, – отвечал мне мой внутренний голос, – стоик, драпирующийся в дырявую мантию своих самодельных добродетелей; ты – полубуддист, полупантеист, насильственно приплетший к своему миросозерцанию заповеди Христа; но главное, ты – кающийся интеллигент, но, в безумии своем, кающийся не перед Богом спасающим, а перед народом, этими голодными и холодными, которые так же не могут отпустить тебе твоих грехов, как не властен ты сам изменить свое злое настроение на доброе; словом, ты христианин без Христа!''"

"3атем, как я уверовал в Воскресшего, ты знаешь: напомню только, что в тот момент, когда я почувствовал прикосновение в сердце моем, я сразу узнал (ибо более реального я ничего не испытывал в жизни), что это Он, Господь мой воскресший. Это было впервые, что я назвал Иисуса Христа Господом и, не переставая называть Его этим именем, я чувствовал в том неизъяснимую сладость.

Хотя разум мой и долго бунтовался против сей истины, но, имея в центре своего существа несокрушимую веру в Воскресшего, мне уже не трудно было и разум привести в послушание вере".

Из боязни оказаться излишне многословным я ограничился краткой, сравнительно с громадным письмом, выпиской, хотя и все письмо представляется в высшей степени интересным и значительным... К тому же, на смену революционеру поспешает учительница, дочь шестидесятника, воспитанная в традициях эпохи реформ. И из её чрезвычайно поучительного и многознаменательного письма беру лишь немногие строки.

"Христос воскресе, дорогой... Я член церкви Христовой, мне прощены мои грехи, и я причастилась Св. Таин. Я поражена и уничтожена всепрощением Божиим. Простил, всё простил, потому что нет больше муки в моей душе; и солнце, и небо, весна и природа, всё для меня, как и для других; любовь родных, близких и детей (моих учениц) всё вернулось ко мне, хотя могло казаться, никогда и не отнималось. За что такая милость Божия? И я еще смела не прощать грехи другим, когда сама хуже всех, а Бог мне всё простил".

Упомянув о волнении, вызванном исповедью, девушка продолжает:

"Причастие Св. Таин успокоило меня... Я почувствовала себя в общении с Богом моим Иисусом Христом. Я теперь верю, что Он взял на Себя грехи Мира, что Он приходил на землю и был распят за нас всех и за меня, и искупил все прошедшие и будущие грехи людей".

"Чудны дела Твои, Господи! – радостно восклицает крещенная в детстве, но только через 25 лет узревшая Свет Христов, наставница юношества. – Да будет благословенно имя Господне отныне и до века!"

Посмотрим., согласно ли все это со Словом Божиим?

...И уже не я живу, но живет во мне Христос, – пишет к Галатам Ап. Павел. Что же это значит? А вот что. "Я умер, – изъясняет это место еп. Феофан, – но не с тем, чтобы мертвому быть, а чтобы жить иною жизнью, совершеннейшею. Я сораспялся Христу, и Христос, живой и в распятии, жизнью Своею меня исполнил: стал жить во мне. Теперь уже не я живу, но живет во мне Христос. Это не нравственно только, в том смысле, что я Ему всецело предан и всё Ему посвящаю – и мысли, и чувства, и дела, и слова и внешнее мое всё, как и внутреннее, – ничего для себя не загадываю, всё для Него – так что меня будто нет, а есть только Он во мне, и угождать Ему единственная моя забота; но и самим делом, существенно, Он во мне".

Так у великого Апостола. Но бывает ли это с заурядными христианами, не призванными к великому служению учительскому?

...Да даст вам (Отец Господа Иисуса Христа) по богатству славы Своей, крепко утвердиться Духом Его во внутреннем человеке, верою вселиться Христу в сердца ваши... (Еф. 3, 16-17), – вот пожелание Апостольское христианам Ефеса.

Преосвященный Феофан сопоставляет с этим пожеланием Апостола обетование Самого Господа и приводит слова Господни: "Кто имеет заповеди Мои, и соблюдает их, тот любит Меня; а кто любит Меня, тот возлюблен будет Отцем Моим; и Я возлюблю его и явлюся ему Сам. (Ин. 14, 21)...Кто любит Меня, тот соблюдет слово Мое; и Отец Мой возлюбит его, и Мы придем к нему и обитель у него сотворим. (-23). Когда вкоренится в вас любовь, тогда проявится в вас полнота вселения Христова, – Он исполнит вас, как огонь преисполняет железо. И все узрим живущего в вас Христа. – Этого желаю вам; об этом, преклоняя колена, молюсь к Отцу Небесному". – Так излагает мысль Св. Апостола Павла еп. Феофан.

Он же в своем толковании на 1Кор, 1, 20, говоря о слове крестном, замечает:

"Спасительности его отвергать нельзя, ибо опыты этого у всех перед глазами: слышат слово крестное, веруют, принимают крещение и являются новой тварью; новыми себя ощущают, новыми видят их другие..."

Говоря далее о принявших проповедь о кресте, еп. Феофан поясняет их душевное состояние:

"Подлинно они удостоверялись в сей силе и премудрости, когда в крещении спогребались распятому Господу и вкушали спасительность креста".

И далее:

"Блага сии уготованы любящим Бога, т. е., тем, которые, оставя всё, к Богу прилепляются сердцем, и в сердечное живое общение и единение с Ним входят путем, от Него указанным и предписанным". "Посему-то внушается нам: взыщите Господа, взыщите лица Его всегда (Пс. 26, 8 и 104, 4). Пророк Моисей поставляет зрение лица Божия краем своих желаний и после того уже, как Бог явил через него и в нем столько чрезвычайных действий Своей благости и всемогущества: если обрел благодать пред Тобою, яви мне Тебя Самого, да разумно вижу Тебя (Исх. 33, 13), молился он. – С каким страхом взывал ко Господу Пророк Давид: не отвергни меня от лица Твоего (Пс. 4, 13), зная, что удаляющие себя от Него погибнут (Пс. 77, 27). С каким желанием устремлялся он всегда к Богу: возжаждала душа моя к Богу (Пс. 62, 2); как стремится олень на водные источники, также желает душа моя к Тебе, Боже (Пс. 11, 2). С какою теплотою упокоивался в Нем едином: Мне же прилепляться Богу благо есть (Пс. 72, 28)".

"Но не в этом одном устремлении всех желаний к Богу – наше благо, – продолжает преосвященный, – Жажда без утоления, алчба без насыщения, потребность без удовлетворения есть скорбь, болезнь, мучение. Ища Бога, мы хотим обрести Его, хотим обладать Им и быть обладаемыми от Него, преискренно приобщиться Его, быть в Нём и Его иметь в себе. В этом-то живом, внутреннем, непосредственном общении Бога с человеком и человека с Богом и есть его последняя цель. Таким это общение изображается в слове Божием. Так Сам Бог об одних говорит: не может Дух Мой пребывать в этих человеках, потому что они плоть (Быт. 6, 3), а другим обещает: вселюсь в них и буду ходить в них (2 Кор. 6, 16). ''Внимай, – говорит на это место Св. Златоуст, – кто обитает в тебе! Ты Бога носишь в себе ''. Св. Иоанн Богослов учит, что, когда кто пребывает в любви, то не только он пребывает в Боге, но и Бог в нём пребывает (1Ин. 4, 16). – Это живое общение с Богом доводится у Св. Отцов до обожения человеков. Так Св. Григорий Богослов изображает человека ''живым существом, чрез стремление к Богу достигающим обожения''. У св. Макария почти в каждой беседе можно находить напоминание о живом общении души с Богом. Так в 46-ой беседе он учит, что Бог сотворил душу человека такою, чтобы быть ей невестою и сообщницей Его, и чтобы Ему быть с нею единым растворением и единым духом. ''Для человека нужно, – говорит он в другом месте, – чтобы не только сам он был в Боге, но и Бог был в нём''".

"Но не подумал бы кто, что, когда Богообщение поставляется последнею целью человека, то человек сподобится его после, в конце, например, всех трудов своих". "Нет, – решительно заявляет автор ''Писем о христианской жизни'', – оно должно быть всегдашним, непрерывным состоянием человека, так что, коль скоро нет общения с Богом, коль скоро оно не ощущается, человек должен сознаться, что стоит вне своей цели и своего назначения. Состояние, в котором человек сознает, что Бог истинный есть его Бог, и сам он есть Божий, т. е., говорит в сердце своем Богу: Господь мой и Бог мой (Ин. 20, 28), как апостол Фома, и к себе: я Господень, я Господень (Ис. 44, 5) – такое состояние есть единое истинное состояние человека, есть единый, решительный признак присутствия в нем начала ветви истинно-нравственной и духовной жизни".

Чтобы не заслужить упрека в подборе свидетелей одного какого–либо типа и этим не ослабить силы свидетельств, я, нарочно, собрал воззрения на данный предмет и отцов-общественных деятелей, и наставников монашеских общежитий, и созерцателей-пустынников, и современных людей разного пола, возраста, образования и общественного положения. Утверждения всех этих разнородных лиц (которым все они придают существенное значение), находясь в полном согласии одно с другим, в таком же согласии находятся, как показано, и со свидетельством Слова Божия.

Все эти люди свидетельствуют, говоря вообще, о религиозном опыте, как необходимом, существенном признаке истинно духовной жизни – в начале, средине и конце её. Все они сходятся в этом друг с другом, различаясь лишь глубиною и широтою личного опыта, при чем одни из них оставили нам лишь отрывочные свидетельства о своей жизни во Христе, другие, наиболее одухотворенные, изложили свой внутренний опыт восхождения к Богу в цельной системе, преподали нам не только метод Богопознания, но и теорию познания вообще (Св. Исаак Сирин).(8)

Наше школьное богословие, на почве которого ведется и борьба с противниками Церкви, чуждое религиозного опыта, не только никого не одухотворяет и не возводит к Богу, а убивает и те живые начатки религиозной жизни, которые воспринимаются в благочестивой семье и храме. Отвращение или недоверие, которое вызывает к себе богословие во многих питомцах наших духовных (а иногда и светских) учебных заведений, – едва ли для кого тайна. Равнодушие к вере или отрицание её – вот достояние наше.

Посмотрите: кто руководит умом и пробужденной совестью сознательного русского человека? Литература, философия, наука, – только не богословие, которое в своем крайнем схематизме решительно не видит живой души человеческой с ея запросами, муками, сомнениями. Оно не берет человека с его наличными духовными требованиями и не возводит его, осторожно и проникновенно пестунствуя на высшую ступень самосознания и самочувствия. Эту роль взяла на себя литература светская, к несчастию не всегда стоящая в согласии с христианскими идеалами.

Кто и в чисто религиозной сфере мысли имеет у нас добрый успех? Владимир Соловьев, Хомяков, Самарин, Киреевский, Несмелов, т. е., люди, особенно чуждые приемов школьного богословствования.

Чем привлекают к себе и такие духовные писатели (имеющие впрочем значение больше для тех, кто уже не далек от церкви, и еще более для живущих в ней), как еп. Феофан, еп. Антоний Уфимский, о. Иоанн Сергиев(9) (имею в виду его книгу ''Моя жизнь во Христе'')? Да тем, что отреклись они от стереотипного, мертвого и мертвящего, формально-диалектического метода мышления и пошли по новому пути богословской мысли, пути, который, кажется, лучше всего назвать ''психологическим''.

Обрушиваясь на рационализм наших протестантских сект, мы сами в сущности стоим на почве того же рационализма, что и наши противники. Мы с ревностью, достойной лучшей участи, храним догматическую скорлупу, настолько закалив или, вернее, заморозив её холодом научной рассудочности, что ищущим питательного зерна Христова, доступ к нему оказывается решительно прегражденным. Вместо запрятанного нами зерна мы предлагаем скорлупу, необходимую правда для роста и здоровья зерна, характерную для него, но саму по себе вовсе не утоляющую голода и не возбуждающую ни малейшего духовного аппетита.(10)

Я невольно вспоминаю, какое чувство вызывали во мне школьные руководства, когда я, сознательно придя к церкви и прожив некоторое время в недрах её, решил заглянуть в учебники и академические лекции. Я чувствовал, что чтение это умаляет моё религиозно-нравственное достояние. Это наблюдение даже смутило меня, но по счастью одно авторитетное духовное лицо успокоило мою смятенную душу...

Какие же положительные выводы можно и должно сделать. стоя на почве ''опытного Богопознания?''

Первое, чрезвычайно важное и существенно необходимое следствие пользования указанным методом – собственное душеспасение каждого из нас. Разве не громадной, единственной, можно сказать, важности дело – опытно познать то, что принималось раньше по вере слуха? Разве не великое благо собственными очами узреть ту страну, в которую предлежит нам переселиться по оставлении храмины тела, если, конечно, Царь той страны примет нас к Себе? Разве не безмерное счастье видеть, слышать, осязать Того, общение с Кем должно служить источником нескончаемого блаженства? Разве не великая радость достичь непостыждающей надежды, которая держится не на легкомысленном ''авось'', а на глубоком приобщении к Самому Источнику спасения?

Второе следствие то, что и ближних наших мы сможем, призывать в чудный свет животворящей и обновляющей, в Боге сокровенной, но верным рабам Христовым ощутительно открывающейся истины, а не к сухим и малопонятным. (без указанного опыта) умозрениям, не к голой морали или богослужебной эстетике.

Стоя на указанном пути мы, естественно, с большим разумением, проникновением, смирением и кротостью будем относиться и к противникам нашим.

Если легко произнести суд над другим, с точки зрения правоверия, то гораздо труднее сделать это с точки зрения православия. Если при первом легко поддаваться мусульманскому фанатизму, то при втором не трудно с сокрушением взирать на себя и с кротостью относиться к другому.

Конечно, легче на основании отвлеченных формул определить степень виновности подсудимого, чем вдунуть в него дыхание жизни Христовой. Но значит ли это, что нужно и позволительно первое предпочитать второму?

Ведь в сущности, всеми противниками Церкви владеет тот или иной дух. И противопоставлять ему можно дух же, а не слово. Каждый из нас знает по собственному опыту, как бездейственно чужое слово, если оно дисгармонирует с нашим настроением, не будучи само полно сильнейшего настроения. Оно, как пробка из воды, выталкивается этим настроением. Чтобы победить несогласного, нужно заразить его известным самочувствием. Если нет последнего, тщетно слово...

Я, например, читал одному пашковцу из творений Св. Симеона Нового Богослова, и он приходил в изумление и умиление от слов этого богоносного мужа...

Один врач, бывший революционер, говорил мне, что "когда он думал, что уже нет нигде новых источников жизни, случайно прочитанная им фраза Исаака Сирина приковала к себе его ум своей глубиной, а сердце своей силой". Св. Исаак показал ему, по его словам, ''реальность бытия иного мира''. Вот он – дух истинного миссионера-отшельника, из пустыни VI века пробивающего брешь в сердце современного интеллигента!

Та же черта опытного Богопознания в писаниях святоотеческих поразила Киреевского, который так выразился в одной из своих статей: "Свв. Отцы говорят о стране, в которой были".

Ища для себя в Церкви прежде всего правильного устроения души по Богу, истинного обновления и возрождения, действительного приобщения Самому Христу Господу, мы встанем в более правильные отношения, разумнее, глубже, проникновеннее отнесемся и к людям чуждым христианства, и, тем более, к исповедующим Христа, пришедшего во плоти, но не согласным с нами в путях следования Ему.

Ведь собственно, каждое христианское общество ставит главной своей задачей – наилучшее устроение души человеческой, т. е., наиболее согласное с волей Божией. Следовательно, существенная сторона задачи есть нечто сокровенное, не поддающееся никаким рассудочным определениям, ускользающее от них, как ускользает чувство из рамок холодной формулы.

Стоя на почве психологической, т. е., на почве православного(11) религиозного опыта, мы достигнем двоякой цели и оградим себя от двоякой неправды – по отношению к себе и относительно других.

Себя мы неизбежно должны будем тщательно испытывать и истязательно вопрошать: "в вере ли мы (2Кор. 12, 15)? Точно ли прославляется Господь в душах и в телах наших (1Кор. 6, 20)?" Должны будем заботливо простираться вперед, забывая задняя (Фил. 3, 13), дабы не утратить живого критерия истины, который хранить и изощрять можно только путем трезвенной жизни и непрестанного внимания себе.

К своим собеседникам или противникам мы необходимо должны будем проявлять особенное внимание, терпение, проникновение, чтобы определить степень их реального приобщения Истине, т. е. жизни Христовой.

Конечно, повторяю, легче, а потому и соблазнительнее устраивать для несогласных Прокрустово ложе и, прилагая к ним мерку внешних догматических определений, одних растягивать, а других укорачивать, легче, чем, вникая в их действительное религиозно-нравственное содержание, исправлять ложное и восполнять недостающее. Легче, но какой плод приносит собою этот легкий путь?!

Измена наша истинному пути Богопознания имеет своим следствием то, что, с одной стороны, мы не способны бываем видеть положительного и ценного достояния одних наших противников (напр. католиков и отчасти протестантов),с другой – мы нередко вступаем в борьбу с другими недругами нашими, стоя с ними на различной почве, и потому обрекаемся на взаимное непонимание. Если в первом случае, когда мы, например, упускаем из вида в католичестве положительные типы святости, мы совершаем вредную несправедливость, то во втором, как например, в отношении к Толстому, неверующим людям науки и некоторым сектантам, мы впадаем в не менее вредную нелепость, подобную измерению кубического тела плоскостью.

Например, ведется с Толстым спор на почве догмата, вне всякой связи этого последнего с нравственностью, когда для Толстого суть христианства в морали.

Или: неверующему эмпирику предлагается догматическая система, отрешенная от всякой мысли об опыте.

Или: хлысту, всем существом своим утверждающему свое равенство со Христом или Богородицей, живо (хотя и иллюзорно) чувствующему это равенство, холодно разъясняется правовое учение о втором лице Св. Троицы и о лице Богоматери.

Вместе с утратой истинного пути к Богу (в науке и жизни) риза Христова стала раздираться. Но Господь, хранящий Церковь Свою и из злого выводящий благое, самое раздирание обращает в укрепление. И толстовство, и пашковщина, и всякое иное сектантство, философский и экономический материализм, и многое другое являются печальным, но неизбежным коррективом современного христианства, частнее сказать – православия. И мы – православные обязаны, вдумавшись в эти явления, принять их к сведению, как урок и как упрек себе.

Нечего скрывать, что Толстой, например, всколыхнул стоячую воду нашей богословской мысли, заставил, встрепенуться тех, кто спокойно почивал на подушке, набитой папирусными фрагментами и археологическими малонужностями. Он явился могучим протестом, как против крайностей учредительных увлечений 60-х годов, так и против мертвенности ученого догматизма и безжизненности церковного формализма. И спаси, и просвети его Бог за это! – Как ни однобоко(12) почти всё, что вещал нам Толстой, но оно, это однобокое, было нужно, так как мы – православные забыли эту, подчеркнутую им, сторону Христова учения, или, по крайней мере, лениво к ней относились. Призыв Толстого к целомудрию (тоже, правда, однобокому), воздержанию, простоте жизни, служению простому народу и к ''жизни по вере'' вообще – был весьма своевременным и действительным.

И мы должны, отвергнув всё неправое в его писаниях, принять к сведению и, главное, к исполнению то доброе, что он выдвигал в Евангелии в укор нам, а вместе с тем, должны показать, что истинное разумение, а тем более достижение нравственного идеала Евангелия возможно только при условии правой веры, т. е., в Церкви.

Сектантам с их исканием живого Христа и естественным протестом против крайностей обряда, за которым они проглядели, – не без нашей опять таки вины, – истинное сокровище Церкви, мы должны отвечать не отрицанием законности этого искания, якобы только плода гордости и повода к прелести(13), а указанием бе зобманного пути, на котором обретается подлинный живой Христос, обещавший сотворить Себе обитель в любовно преданном Ему сердце (Ин. 14, 23).

Всем им, ищущим живой веры и благой жизни, мы должны отвечать тем, в чем искренние искатели того и другого нашли бы осуществление своих законных стремлений.

Безрелигиозным радетелям о материальном благосостоянии труждающихся и обремененных телесно мы должны ответить не обвинением их в ''социализме'', а, не прибегая к подобным ''жупелам''(14), противопоставить их предприятиям образование христианской общественности и истинно христианскую, не конечную, а определяемую мерою нужды благотворительность, как это и было в первоначальном христианском обществе, когда у верующих было одно сердце и одна душа (Деян. 4, 32). Мы теперь подозрительно смотрим и на попытки сектантов устроиться экономически на началах, чуждых нашему языческому строю жизни, забывая, что в пример нам передано в Деяниях Апостолов, что из верующих никто ничего из имения своего не называл своим, но всё у них было общее (Деян. 4, 32). А возможно это было потому, что все они – верующие имели общего Христа Господа подлинно живущим в сердцах своих.

Суровым, часто, может быть, несправедливо-придирчивым, но благожелательным обличителям нашего государственного порядка мы должны ответить не злобным упреком в неблагонамеренности, а искреннею ревностью о водворении у нас действительно христианского политического строя жизни, что возможно лишь при условии, если государственные деятели, большие и малые, будут не только в личной жизни, но и в своем государственном служении ''ходить пред Богом'', носить Христа в сердце своем, действовать во имя Его... Если пошлет Господь таких делателей на ниву нашей государственной жизни, что свершится, конечно, не без нашей сердечной (а не показной и заказной) молитвы (Лк. 10, 2) и не без нашего добросовестного содействия, то действительно только завистливая, преступная Корео-Дафано-Авироновская неблагонамеренность осмелится поднять голос против вождей народа Божия.

Людям внешнего знания мы должны ответить не противопоставлением пятичувственному опыту веры, как доверия к внешнему авторитету, а указанием на возможность иного опытного знания, вводящего человека в иной реальнейший мир бытия, при условии следования методу, выработанному и хранимому во Вселенском училище, Ипостасною Премудростью основанном: в недрах этого нового мира предлежит человеку почерпнуть новое ведение и относительно этой текущей и преходящей, но столь любезной ему действительности...

И в самом деле, ведь если все многочисленные ученики и воспитанники названного училища, упомянутые нами и не упомянутые, прославленные Богом и не прославленные, правы в своем единодушном утверждении, что в воскресение Христово мы не только верим от слышания, но можем зреть его собственными очами(15), иначе сказать, что воскресение Христово есть опытно дознаваемая истина, то тогда, значит, единственный по важности исторический факт, оспариваемый, однако, лженаучной критикой, оказывается опытно удостоверенным.

Примечательно, что необычайности события соответствует необычайность метода исследования. Обыкновенно явление, о котором говорит верующая молва, проверяется свидетельством очевидцев и современников, психологический факт ищет себе подтверждения во внешнем удостоверении, в свидетельском показании; в данном единственном случае историческое свидетельство, оспариваемое рационализмом, опирающимся на контр-свидетельства, подтверждается не сильнейшими современными свидетельствами и не (одними) соображениями исторического прагматизма, а психологией лица, – и какого лица?! Не чудесное ли дело: простолюдина, почти младенца, еле умеющего отличить правую руку от левой! Ибо то, о чем свидетельствует разнородный сонм святых Божиих, может быть достоянием всякого простеца. (Вспомним Св. Павла. ученика Св. Антония Великого). Где, как не тут, в этом центральном пункте христианства, воскресении Христовом, посрамлена мудрость книжников и совопросников всех веков?!

Если же мы удостоверительно знаем, что Христос воскрес, то отсюда следует не только то, что вера наша не тщетна, и мы можем выйти из-под власти греха (1Кор. 15, 17) в свободу славы детей Божиих (Рим. 8, 21), но и то, что сокровищница всякой премудрости и ведения открыта перед нами (Кол. 2, 3).

Ведь если Христос воскрес, то весь клубок истин Писания раскатывается сам собой. Недаром такой талантливый и ученый противник Христа, как Штраус, полагал, что оставить не опровергнутым факт воскресения, эту твердыню христианства, значит оставить все здание его. Не без разума другой талант, антихрист в жизни и исповедник Христа в слове, Наполеон говорил генералу Бертрану, что с признанием воскресения Христа, т. е., Его Богочеловечества, христианство является математически стройной, несокрушимой системой.

Итак, если Христос воскрес, и следовательно, Св. Писание истинно, то историку уже нельзя верить в бесконечный прогресс на земле; экономисту – считать желудок основным двигателем (исторической) жизни, а производительность земли – независимой от религиозно-нравственного состояния человека; зоологу нельзя признавать неизменной нормой борьбу за существование; астроному – видеть в движении планетной системы бездушную механическую силу, управляемую слепым роком; физику – утверждать всеобщность закона тяготения, не выпускающего из-под своей железной руки и свободно-разумного существа человека; моралисту нельзя строить правила поведения человека на основании выводов, сделанных из наблюдений над животными; психологу и историку литературы нельзя обозревать движений человеческой души, смены типов и характеров вне их отношения к Солнцу Правды – Христу; философу нельзя и теорию познания, и все здание философии опирать на познавательные силы одного лишь ''натурального'' человека, мудрствовать по стихиям мира, а не по Христу (Кол. 2, 8); серьезному политику нельзя с высокомерной снисходительностью относиться к указанию на теократический строй царства Еврейского.

Изображение процесса и финала всемирной истории по указаниям Слова Божия не должно уже вызывать насмешки историка.

Молитвы о дожде, раннем и позднем, об умножении плодов земных, об избавлении от голода не должны удивлять экономиста.

Лев, послушный старцу Герасиму, и медведь, питающийся от трапезы преп. Сергия,. не должны вызывать недоверия со стороны зоолога.

Солнце, остановившееся над долиною Аиалонскою, не должно вызывать иронической улыбки на устах астронома.

Мария Египетская, переходящая реку по поверхности воды, не должна казаться существом фантастическим физику.

Отрешение сотен и тысяч людей не только от брака, но и от каких-либо чувственных влечений не должно представляться странным или невозможным моралисту и безумным психиатру.

Изучение не только ''естественной'', но и ''возрожденной'' во Христе души человеческой не должно ли входить в обязанность психолога?

Попытка оценивать писателей, этих руководителей человеческой мысли и совести, с точки зрения идеала Христова, с точки зрения пестунствования людей во Христа, не есть ли прямой долг историка литературы?

Не надлежит ли истинному ''другу мудрости'', минуя ''сциллу'' рационализма и ''харибду''(16) эмпиризма, устремляться в тихие, бесконечно глубокие и необозримо широкие, текущие в жизнь вечную воды ''духовного ведения''?

Возлюбленный певец и раб Иеговы, типичный царь теократического царства, не должен ли приковывать к себе внимание того, кому вручаются судьбы родного государства?

А все это, вместе взятое, должно быть очень близко уму, сердцу и совести христианского богослова, не того, конечно, богослова, который, смертельно ранив сначала себя холодным ножом бесплодного анализа, затем совершает ту же жизнеубийственную операцию над живыми душами, будто бы, просвещаемых ими собратий, а того, который, непрестанно припадая жадными устами к вечнотекущему Источнику воды живой, напояет ею и оживляет даже замирающие сердца человеческие...

Свое немощное и весьма несовершенное слово я позволю себе закончить сильным, глубоким и сладостным обращением к Господу Св. Отца нашего Исаака Сирина:

"Сподоби нас, Господи, познать и возлюбить Тебя не тем ведением, какое приобретается чрез упражнение с расточением ума, но сподоби нас того ведения, в котором ум, созерцая Тебя, прославляет естество Твое в созерцании, похищающем у мысли ощущение мира... Исполни сердца наши жизни вечной; да воссияет в них Истина Твоя, Христе, полнота истины, и да познаем, как по воле Твоей ходить путем Твоим!"

(4) Здесь и далее: полужирный шрифт – выделение автора.

(5) Странник, записки которого подарил мне за полгода до своей кончины Влад. С. Соловьев, невольно напоминает мне своими речами одно из последних слов, которые я слышал от покойного философа-христианина. На мой вопрос: "что самое важное и нужное для человека?" он ответил: "быть возможно чаще с Господом", "если можно, всегда быть с Ним", – прибавил он, помолчав несколько секунд.

(6) эмпирический – опытный, основанный на опыте (прим. ред.)

(7) au fond – в основании (прим. ред.)

(8) Следует заметить, что высшее созерцательное Богопознание доступно только твердо верующим и подвизающимся, которые уже вступили в область чистоты, где единственно зрится Бог (Мф: 5, 8) и познаются пути Его промышления..

(9) Еп. Антоний Уфимский – митр. Антоний (Храповицкий); о. Иоанн Сергиев – Иоанн Кронштадский. (Прим. ред.)

(10) Я охотно принимаю предложенное мне одним лицом сравнение догмата со скелетом, а ''сокровенной в Боге жизни внутреннего человека'' с живою плотью и кровию. В некоторых отношениях последнее сравнение имеет преимущество перед первым. Недурно уясняет дело сравнение догмата с нотами, а внутренней жизни с мелодией. Впрочем все сравнения не вполне определяют суть и требуют добавочных разъяснений.

(11) Который имеет точно определенные черты, отличающие его от внутренних переживаний человека, стоящего вне Церкви. (См. ''Добротолю-бие'', соч. еп. Феофана, еп. Игнатия /Брянчанинова/ и др.)

(12) Глубоко и остроумно осветил эту однобокость Вл. С. Соловьев в своих ''Трех разговорах''.

(13) ''Впасть в прелесть'' можно и живя в Церкви. Чтобы избежать сетей её, надежнее всего иметь опытного в духовной жизни руководителя, а за неимением такого следует неуклонно руководиться писаниями православных подвижников (См. книгу: ''Что потребно покаявшемуся'' еп Феофана и ''Устав'' преп. Нила Сорскаго), каковы: ''Добротолюбие'', ''Путь к спасению'' еп. Феофана, ''Письма о духовной жизни'' его же, сочинения еп. Игнатия /Брянчанинова/, особ. 1 и 2 тт. и др.

(14) Жупел – то, что внушает страх, ужас, чем запугивают кого-нибудь /Большой энциклопедический словарь/. (Прим. ред.).

(15) Конечно, с весьма различной степенью ясности и отчетливости.

(16) Сцилла и харибда (скилла и харибда), в греческой мифологии два чудовища, жившие по обеим сторонам узкого пролива и губившие проплывающих между ними мореходов. "Находиться между сциллой и харибдой" означает подвергаться одновременно опасности с разных сторон. (Прим. ред.).

Печатается по Новоселов М. А. Письма к друзьям. Предисловие, комментарий и научная подготовка текста Е. С. Полищука. ПСТБИ, М. 1994.

Об авторе: МУЧЕНИК Михаил (Новоселов)

Мученик Михаил родился в 1864 году в селе Бабье Тверской губернии, в семье, корнями своими тесно связанной с сельским православным духовенством. Его мать Капитолина Михайловна была дочерью священника Михаила Васильевича Зашигранского; отец Александр Григорьевич (1834–1887) также был сыном священника села Заборовье Вышневолоцкого уезда той же губернии – Григория Алексеевича Новоселова, но избрал для себя светскую стезю – окончил Петербургский университет и стал известным педагогом, директором тульской, а затем и 4-й московской классической гимназии.

Михаил Александрович Новоселов

Получив под руководством отца прекрасное образование в гимназии, Михаил Новоселов продолжил его затем на историко-филологическом факультете Московского университета. К этому времени относится его горячее увлечение идеями Л. Н. Толстого, с которым он был знаком через своего отца еще с детских лет. Искренний, идеалистически настроенный юноша решил на практике осуществить пропагандируемое Толстым учение – жить на земле трудом своих рук. На деньги, оставшиеся после смерти отца, он покупает землю в селе Дугино Тверской губернии и создает одну из первых в России толстовских земледельческих общин. Эта коммуна просуществовала всего два года: интеллигенты не были приспособлены к физическому труду и не могли себя прокормить крестьянским трудом.

Но не только крах толстовских идей на практике повлиял на отход Новоселова от своего учителя. В мировоззрении Толстого имелся пункт, принять который юноша не мог и в период своего самого горячего увлечения религиозными идеями писателя. Пункт этот – непризнание последним божественности личности Иисуса Христа. Согласиться с этим и жить в пустом и холодном мире нравственного долга внук священников никак не мог.

Новоселов задумался об истоках духовной крепости народа, позволяющей безропотно выносить тяжелую жизнь, о вере, дающей силы переносить ниспосылаемые Богом испытания. Внимание Новоселова стало все более привлекать православие, испокон веков бывшее для русских людей духовной поддержкой во всех бедствиях.

В итоге трудной и мучительной внутренней борьбы к тридцати годам Новоселов преодолел соблазн толстовства и вернулся в Церковь. Памятником этого возвращения является "Открытое письмо", с которым он обратился к своему бывшему учителю. С горечью он писал Толстому о его учении: "Слова все хорошие: Бог, Дух, любовь, правда, молитва, а в душе пустота получается по прочтении их... Служить вы хотите не Господу, Которого знает и признает вселенское христианство... а какому-то неведомому безличному началу, столь чуждому душе человеческой, что она не может прибегать к нему ни в скорбные, ни в радостные минуты бытия своего".

Со временем Новоселов сближается с отцом Иоанном Кронштадтским, со старцами Оптиной и Зосимовой пустынь, изучает творения Отцов Церкви и постепенно превращается в твердого в своих убеждениях, сознательного и ясно мыслящего православного христианина. Его жизнь наполняется неустанной деятельностью, связанной с оказанием конкретной практической помощи людям. "Очень верующий, безгранично преданный своей идее, очень активный... участливый к людям, всегда готовый помочь, особенно духовно. Он всех хотел обращать. Он производил впечатление монаха в тайном постриге", – так характеризует Новоселова современник.

Обретя – после долгих лет исканий – истину в лоне Православной Церкви, Михаил Александрович посвятил ей всю свою дальнейшую кипучую деятельность. В 1902 году в Вышнем Волочке, где он тогда жил, Новоселов публикует брошюру "Забытый путь опытного Богопознания", посвященную выяснению важности личного религиозного опыта в деле богопознания. В послесловии к ней он писал: "Идя навстречу пробуждающемуся в нашем обществе интересу к вопросам религиозно-философского характера, группа лиц, связанных между собою христианским единомыслием, приступила к изданию под общим заглавием "Религиозно-философская Библиотека" ряда брошюр и книг, дающих посильный ответ на выдвигаемые жизнью вопросы".

Этим выпуском началось издание новоселовской Библиотеки, книжки которой вскоре стали известны по всей России. Уже название первого выпуска говорило о программе и направлении будущего издательства, желающего привлечь внимание к великим духовным сокровищам, добытым святыми отцами и подвижниками, но забытым и не востребованным потомками.

Главная особенность новоселовских духовно-просветительных брошюр заключалась в том, что они были свободны от пороков рационалистического или протестантского школьного богословия и обращались к первоистокам христианства, выводя читателя на просторы церковного познания через благодать. Словно живой водой брызнули на сухие богословские схемы, будто в душную атмосферу начетнически отвлеченной богословско-философской мысли ворвалась вдруг струя свежего и чистого воздуха – такими словами передавал свое впечатление от новоселовской Библиотеки один из современников.

Новоселовские книги не ограничивались некоей вневременной проповедью, но отвечали на насущные духовные запросы, которые Михаил Александрович хорошо понимал.

Издательская деятельность Новоселова продолжалась до революции – вначале в Вышнем Волочке, а затем в Москве и в Сергиевом Посаде. Заслуги Новоселова в деле духовного просвещения и христианской апологетики были столь несомненны, что в 1912 году он был избран почетным членом Московской Духовной академии. В течение ряда лет он был членом Училищного Совета при Святейшем Синоде. Когда в 1918 году на Поместном Соборе Православной Всероссийской Церкви был учрежден Соборный отдел духовно-учебных заведений, который должен был изыскать новые пути развития духовного образования в стране, Новоселов получил приглашение принять участие в его работе.

События, последовавшие после 9 января 1905 года, показали Новоселову, что Россия идет к краху. Видя рост радикализма в обществе, он писал 26 октября 1905 года Федору Дмитриевичу Самарину – известному государственному, общественному и религиозному деятелю: "Свобода создала такой гнет, какой переживался разве в период татарщины. А – главное – ложь так опутала всю Россию, что не видишь ни в чем просвета. Пресса ведет себя так, что заслуживает розог, чтобы не сказать – гильотины. Обман, наглость, безумие – все смешалось в удушающем хаосе. Россия скрылась куда-то: по крайней мере, я почти не вижу ее. Если бы не вера в то, что все это – суды Господни, трудно было бы пережить сие великое испытание. Я чувствую, что твердой почвы нет нигде, всюду вулканы, кроме Краеугольного Камня – Господа нашего Иисуса Христа. На Него возвергаю все упование свое".

24 марта 1905 года в собрании частного кружка православных ревнителей Церкви, на котором присутствовало около 60 человек, он сделал доклад "О воссоздании живой церковности в России". Всесторонне охарактеризовав ситуацию в Русской Церкви и признав реформы жизненно необходимыми, Новоселов отметил, что "возрождение требуется произвести правильными путями" и недопустимо начальственное введение "соборности... в 24 часа". Он предложил собрать мнения епископов Русской Церкви по вопросу о характере необходимых преобразований, но чтобы не затянуть дело, немедленно образовать Соборное Подготовительное Совещание из нескольких епископов, духовенства и мирян. Именно таким образом и развивались далее события: уже летом того же года император Николай II издал указ, повелевающий архиереям дать к 1 декабря подробные ответы по всем проблемам будущего церковного переустройства, а через год открылись заседания высочайше утвержденного Предсоборного Присутствия, деятельность которого, продолжавшаяся с 6 марта по 15 декабря 1906 года и нашедшая свое отражение в четырех объемистых томах, всесторонне подготовила Собор.

Когда первая революционная волна схлынула, настоящего успокоения в обществе так и не наступило, и Новоселов трезво отдавал себе в этом отчет. "Силы очень нужны, – писал он 3 августа 1909 года Ф. Д. Самарину, – так как работы всякой по горло. Мне последнее время все кажется, что нужно спешить делать добро, как выражался д-р Гааз. То есть и всегда это знаешь, да не всегда чувствуешь. Кругом слишком сумрачно, и громы многие слышатся, и волны вздымаются, – а ковчег наш не устроен и требует внимательной, упорной и энергичной работы. Не знаю, как Вы, а я, видя, что "пашни много", в то же время чувствую, что "дня немного впереди", что впереди, как хорошо о себе в последние годы жизни выразился Владимир Соловьев, впереди "прочее время живота". Если бы Вы спросили, около чего вращается теперь моя мысль по преимуществу, если не исключительно, я твердо бы ответил: около души и Церкви. В сущности эти вещи неразъединимы. Так, по крайней мере, у нас в православии. И это – душа и Церковь – есть то единое на потребу, к чему приложится все прочее, чему приложиться положено волей Божией. Окружающее нас – близкое и далекое – особенно и ценно, и значительно, и поучительно со стороны своего отношения к этому сокровищу, ради которого стоит продать все прочее, чтобы получить его. И хотя нависают тучи и слышны раскаты грома, я все больше и больше, – если хотите – в меру усиления грозы, – чувствую всю несокрушимость того Ковчега, непоколебимость Коего обещана нам Истинным Свидетелем, но тем ответственнее чувствуешь себя за ковчег своей души и за ковчег своей Церкви, которые тогда только могут быть в безопасности, когда прикреплены надежно к Ковчегу вселенскому. Довольно тесное общение, в течение почти 1,5 лет, с протестантствующей молодежью и встреча с заграничными представителями англиканства и баптизма еще больше внушили мне уверенность в несравненной истинности нашей Церкви, несущей в себе предание Духа Истины, и сознание исключительной важности всестороннего служения Церкви. Вот на этом предмете и следует нам всем сосредоточить главные силы".

Для реализации этой цели в 1907 году был организован хорошо известный впоследствии в московской церковной среде "Кружок ищущих христианского просвещения". Конечно, это было в духе времени: широкое распространение различных религиозно-философских объединений (кружков, обществ, братств) было одной из характерных форм духовной жизни предреволюционного десятилетия. На заседаниях этих объединений горячо обсуждались всевозможные проблемы христианского вероучения, а их смешанный состав (духовенство, философы, богословы, ученые, писатели) давал возможность непосредственного диалога между Церковью и интеллигенцией, позволял выдвинуть задачу воцерковления последней. Новоселов придавал большое значение такого рода деятельности и участвовал в ней, начиная с заседаний самого первого из таких объединений – Петербургских "Религиозно-философских Собраний" (1901–1903 гг.), неизменно выступая на них со строго церковных позиций в противовес Мережковскому и Розанову. Участвовал он и в работе Московского религиозно-философского общества памяти Владимира Соловьева (1905–1918 гг.), возле которого сосредоточились в то время основные силы русской религиозной философии.

Заседания новоселовского кружка проходили на квартире Михаила Александровича, жившего напротив Храма Христа Спасителя. Главное, что отличало "Кружок ищущих христианского просвещения", – его строго церковное направление: он принципиально ставил себя внутрь церковной ограды, пользовался покровительством ректора МДА епископа Феодора (Поздеевского) и духовно окормлялся старцами Зосимовой пустыни. На его заседаниях царила подлинно православная атмосфера. Здесь не ставилась задача выработки "нового религиозного сознания", агитации и распространения своих взглядов. Руководящей для деятелей кружка была мысль, что внешними мерами – реформами, новыми уставами и т. п. – ничего не достичь, если не будет внутреннего изменения человека. А достичь такого внутреннего изменения можно было лишь в ходе совместного продумывания основ православной веры, изучения Писания и Предания. Люди, собиравшиеся на новоселовских "четвергах", стремились реализовать хомяковскую идею соборного богопознания. Цель эта постоянно и сознательно "держалась в уме" – какой бы вопрос ни возникал перед членами кружка.

Центром духовной жизни Новоселова была молитва. В письме к Ф. Д. Самарину от 3 августа 1909 года он писал: "Сердечнейшее Вам спасибо за молитвы обо мне. Мы как-то обычно мало придаем значения этой сфере общения и взаимослужения, а между тем что важнее этого, если оно совершается не формально, а по сердечному влечению. Со времени возникновения нашего "Кружка" я поминаю членов его, лучше сказать, собратьев своих, в ежедневной молитве. Кроме того, временами о каждом из них молюсь особо, испрашивая ему у Господа той милости, которая, по моему рассуждению, нужна ему преимущественно... Будем продолжать молитву друг о друге".

Когда в конце 1911 года распространились слухи о возможном рукоположении Григория Распутина, Новоселов выпустил в своем издательстве брошюру "Григорий Распутин и мистическое распутство". Эта брошюра была запрещена и конфискована еще в листах в типографии, а за опубликование выдержек из нее газетой "Голос Москвы" на последнюю был наложен большой штраф.

Приход большевиков к власти знаменовал начало новой эпохи в жизни Русской Православной Церкви – эпохи притеснений, гонений, преследований. Михаил Александрович Новоселов был одним из тех, кто встал на защиту Церкви в это трудное для нее время. Так, он был членом Временного Совета объединенных приходов города Москвы, и мы встречаем его имя на выпущенном этим Советом в начале февраля 1918 года воззвании, которое призывало верующих защищать храмы от посягательств богоборной власти, рекомендуя в случае посягательств власти на церковное имущество "тревожным звоном (набатом) созвать прихожан на защиту церкви. При этом Совет считает безусловно недопустимым, чтобы прихожане в этом случае прибегали к силе оружия. Если есть поблизости другие храмы, то желательно войти с ними предварительно в соглашение, чтобы и в них раздался тревожный звон, по которому население окрестных приходов могло бы придти на помощь и своей многочисленностью дать отпор покушению на церковь".

Понятно, что подобные призывы к сопротивлению власти не могли остаться безнаказанными для их авторов. Для Новоселова, в частности, еще и потому, что он продолжал активно работать на ниве духовного просвещения, предоставив свою квартиру для занятий Богословских курсов, открывшихся весной 1918 г . с благословения Святейшего Патриарха Тихона. "Курсы ставили целью приблизить православных мирян к сокровищам благодатной жизни Церкви, знакомя их с проявлениями церковного духа по первоисточникам (Слово Божие, жития святых, творения Святых Отцов, богослужебные книги и т. д.), и подготовить их к деятельному служению Церкви". На этих курсах Новоселов преподавал и сам. Многое из того, что было подготовлено Михаилом Александровичем для занятий на курсах, было затем использовано им в главном труде его жизни – в "Письмах к друзьям".

Эта непрекращающаяся активность Новоселова неизбежно должна была привлечь к нему внимание органов ГПУ. После распространения весной 1922 года в церковных кругах Москвы резкого воззвания против обновленцев, озаглавленного "Братское предостережение чадам истинной Церкви Христовой", отпечатанного типографским способом в виде листовок и подписанного: "Братство ревнителей Православия. Издание друзей истины", чекистам нетрудно было догадаться о причастности Новоселова к его составлению. Чекисты нагрянули к нему с обыском в ночь на 12 июля, но предполагаемого арестанта дома не оказалось. Однако возвращаться домой Новоселову было уже нельзя, и он переходит на нелегальное положение, "затерявшись" на бескрайних просторах еще помнящей Бога России.

Но и в новых условиях своего существования Новоселов не перестал работать на ниве церковной – вплоть до своего ареста в 1928 году. Памятником этой работы являются его "Письма к друзьям", которые он писал с 1922 по 1927 год – время, когда за горячее слово о христианской вере можно было заплатить не только свободой, но и жизнью. Письма эти предназначались для распространения среди православных, они переписывались и перепечатывались.

Делясь с друзьями по их просьбе мыслями по поводу текущих церковных событий и христианского вероучения, Михаил Александрович писал им письма, беседуя о вере и Церкви. Откликаясь на "злобу дня", он, однако, в своих письмах постепенно переходит к систематическому рассмотрению общего учения о Церкви, ее сущности, ее роли в Божественном Домостроительстве. "Письма к друзьям" – церковно-исторический памятник, спасенный от гибели и дошедший до нас сквозь годы безвременья благодаря подвижническим усилиям и мужеству многих православных верующих.

Последнее письмо, а с ним и вся книга Новоселова завершается следующими возвышенными словами: "Блажен, кто не отступит от Христа среди тяжких искушений, постигающих Церковь, воодушевляясь участием в ее всемирном торжестве, имеющем открыться по скончании мира". К этим блаженным мы, безусловно, должны отнести и самого М. А. Новоселова: вскоре после написания этих строк он был арестован и вступил на крестный путь истинного последователя Христа – Христова исповедника и мученика.

В конце 1928 года Новоселов был арестован. 17 мая 1929 года Особым Совещанием при коллегии ОГПУ он был приговорен к 3-м годам лагеря по статье 58, п. 10 и отбывал срок в тюрьме города Ярославля. Уже в тюрьме 12 сентября 1931 года он получил новый срок – 8 лет, а 7 февраля 1937 года – еще 3 года за контрреволюционную деятельность.

От одного из заключенных, Ахмета Ихсана, чудом вырвавшегося на волю, имеются сведения о пребывании Новоселова в тюрьме. Этот заключенный был турком, обращенным Михаилом Александровичем в православие и ставшим его духовным чадом. Среди своих соузников Новоселов пользовался большим уважением как человек твердый в вере, его почтительно называли аввой и богословом, – против последнего именования Новоселов неизменно возражал. В тюрьме Михаил Александрович продолжал отмечать все православные праздники, память святых. Множество людей тянулись к нему, жаждали его духовного руководства, хотя он и не был священником, просили его молитв.

26 июня 1937 года Новоселова перевели из Ярославской тюрьмы в Вологодскую, где возбудили против него новое уголовное дело за "систематическое распространение среди сокамерников клеветнических сведений по адресу руководителей ВКПб и Советского Правительства с целью вызвать недовольство и организованные действия против установленных тюремных правил и [за продолжение] борьбы в условиях тюрьмы". Как и ранее, Михаил Александрович держался спокойно и твердо, предъявленного ему обвинения не признал и 17 января 1938 года был приговорен Особым совещанием к расстрелу.

ИСТОЧНИКИ:

ОР РГБ. Ф. 265, 195/25–26.

ВЧК. Архивно-следственное Дело № 30819 (Р-25733).

ЦА ФСБ. Арх. № Н7377, т. 2, т. 8.

Таврический церковно-общественный вестник. 1909, № 8.

Новоселов М. А. Письма к друзьям. Предисловие, комментарий и научная подготовка текста Е. С. Полищука. ПСТБИ, М. 1994.