На исповеди

Если первоначальные впечатления от посещения Лавры лишь вспыхивали яркими огоньками, украшая серые будни, вдохновляя, утешая и согревая душу, то последующие заставляли о многом задуматься. Прежде всего – о духовной жизни и о том, как она возможна в наши дни. Было желание духовного руководства, очень большое и искреннее. Хотелось каяться одному исповедующему, чтобы он, уже что-то зная, мог и посоветовать, и предупредить вовремя, и удержать от неверного шага, если надо. Сохранились записи, очень короткие, вопросов и ответов на исповеди тех лет, часть которых хочется теперь переписать.

Обычно считают, что иметь молитвенное правило – самое необходимое для духовного роста. Чтобы не остаться без этого, спрашиваю на исповеди. Конкретного, тем более большого, правила не дается, разумеется, в дополнение к необходимым молитвам. Помню, что твердо было сказано, что это "по силам, с разумом все надо".

Вопрос взаимоотношений даже среди вроде бы единомысленных, единоверных, как бы стремящихся к единой цели, – всегда трудный. Когда особенно трудно понять, разобраться, что мешает миру и согласию, спрашиваю и получаю совет: не браться перебирать всё, все мелочи обдумывать, отыскивая кто в чем виноват, а лучше помолиться за них, недовольных, обижающихся. Как? – "Хотя бы акафист почитай".

"Девочки", какими мы тогда все были, хотя уже каждой было к двадцати или больше, передали вопрос: как быть, если надо идти вечером темной дорогой и от страха душа уходит в пятки? Ответ мне понравился и запомнился: "Надо читать "Богородицу ". А вообще – надо всегда охранять себя молитвой и стараться ничем не отгонять благодатной помощи Божией".

Трудный вопрос всегда о молитве. Мысли разбегаются, внимание рассеивается, нельзя не сознаться, что только место занимаешь. Не получается лучше... На это такой ответ: "Молись хоть через силу, заставляй себя, ну хоть как-нибудь, но обязательно молись".

Очень редко вместе с кратким ответом можно было услышать какой-то пример. Обычно примеры запоминаются лучше. Так, однажды батюшка привел в пример одного из лаврских схимников, который усердно молился, чтобы Господь сподобил его причаститься в день смерти. И выпросил. "И ты проси".

Еще реже можно было услышать пример собственного преодоления каких-либо трудностей, какой батюшка приводил бы, когда речь шла о слабостях. Как-то, жалуясь на собственную лень, расслабление какое-то, охлаждение, услышала: "Вот и мне, бывает, не хочется идти (на послушание), а надо. Встану, прочитаю главу Евангелия – и иду почти с охотой...". Да, это конечно так, только будет ли время, когда можно встать спокойно, помолиться, почитать Евангелие не спеша, не оглядываясь на часы, не боясь, что опоздаешь на работу? Или это от себя – от привычки сразу же опускаться в свои дневные заботы с первой минуты пробуждения?

Расстройств всегда хватало, иногда от них и сердце болело. Как-то при этом батюшка сказал: "Зря-то не расстраивайся. Береги сердечко для Господа". Конечно, когда это кажется, что расстраиваешься зря? Всегда есть причины, есть основания. И все они чаще всего зряшные. Потом только понимаешь, что это так. И расстройство до боли в сердце – от маловерия, от самолюбия, от гордости, от многих-многих своих грехов, а более всего – от забвения Господа.

Обращаясь к прошлому, поневоле сожалеешь о потерянном времени, возможностях. И грехов все больше и больше, и сил бороться с ними все меньше и меньше... Говорю на исповеди, что делаюсь только хуже, а в ответ так грозно звучит: "Не твое дело – лучше или хуже. Делай, а результат на волю Божию".

Без смирения нет спасения. Это везде – в проповеди, в словах святых отцов, слышишь на исповеди, читаешь. А как быть, если его нет? Спрашиваю у батюшки и получаю ответ: "Учись у Преподобного. Смирение – в служении ближним". Да, ближние пока научат – намучат. Но и без их помощи не обойтись. Считать себя грешником – мало, хотя и без этого нельзя. Попробуй-ка не только простить недостатки других, но и не возмутиться, не раздражиться, не позволить себе обид, требовательности, желания одобрения, тайного тщеславия... Этого без помощи ближних не одолеть.

Некогда! Всю жизнь некогда делать все самое нужное. И более всего некогда молиться! Стыд и позор, но правда – молиться приходится больше дорогой. Говорю на исповеди об этом без всякого обещания исправиться. – "Молись дорогой, идешь-то ногами". Конечно, для молитвы нужна голова и сердце, не ноги. Голова, конечно, тоже все время занята, только вот надо понаблюдать за ней – всегда ли нужным она полна? Если последить за тем, сколько времени уходит на дорогу, на ожидание транспорта, на переходы, пересадки, да добавить к нему то время, когда делаешь что-то только руками, где голова не нужна, получится вполне приличное количество, можно успеть помолиться. Не будет внешнего: стояния перед иконами, чтения по книгам... но это – Бог знает – в дороге невозможно. Только б память о Боге была, да душа к Нему не переставала бы тянуться.

Не раз предупреждал батюшка на исповеди о том, что в день причащения надо быть особенно внимательным, особенно стараться беречь святыню. И как это непросто! Но главное, привычка расслабляться, неумение всегда жить собранно, как на страже, легко открывает вход супостату и... Как надо всегда быть бдительным и молиться, чтобы, как в Евангелии сказано, не подвергнуться напасти[1].

Однажды пришлось мне слышать от батюшки такую фразу: "Зарастает тропинка за Господом". Как к ней относиться? На свой счет принять? Услышать в ней намек на собственную неверность, недостаток усердия, маловерие, забвение горячности духа, свойственной лучшим христианам? Широкое поле деятельности – думай как хочешь решай, как знаешь... Если и о себе подумать именно так – не ошибешься, только б в уныние не приходить.

Если батюшка поручал кому-то сказать что-либо нужное, то предупреждал: "Ты не настаивай, скажи, а там...". Что "там" – не договаривал, наверное, надо понимать: "как будет". Мне казалось тогда это очень значительным, потому что в духовной жизни давление исключается. На практике же, к сожалению, оно до сих пор прекрасно сосуществует с хорошими, правильными словами на великое смущение, часто на горе и вред многим.

Когда говорят о разных страхах, просят узнать о том у батюшки. Он отвечает: "С Господом ничего не страшно, везде хорошо". Дай Бог, чтобы жизнью подтвердилось такое убеждение. Пока ничего особенного нет – и не страшно, и проще думается, что с Богом все одолею. Когда же что-то неприятное стрясется, то другие слова и мысли даже у святых: "Вскую мя отринул еси от лица Твоего, Свете Незаходимый, и покрыла мя есть чуждая тьма, окаяннаго". Надо молиться об укреплении веры и на себя не надеяться. Пожалеет Господь – не страшно будет, а оставит на себя – еще как страшно даже там, где применимо замечание: тамо убояшася страха, идеже не бе страх[2].

Иногда знакомые рассказывали, делились советами батюшки. Так, одна знакомая матушка на исповеди сказала батюшке, что читала книгу о молитве Иисусовой, где автор предупреждал: на это нужно особое благословение. Вот она и решила просить себе особое благословение. Батюшка ответил: "Какое тебе особое благословение, это же наш долг". Теперь к этому вспомнились слова отца Алексия Мечева, который говорил, что надо не думать о том, чего достигали прежде великие молитвенники, а все внимание следует обращать на слово "помилуй" и читать эту молитву с чувством покаяния.

Неоднократно батюшка подчеркивал, что необходимо бережно относиться к искорке небесного огня, зажженной Господом. И свою беречь, раздувать, и у ближних и дальних – тоже. Осталось в памяти образное сравнение: "Искорку можно раздуть, а можно и плюнуть на нее, затоптать... и она угаснет". Как конкретно поступать в каком случае – это уж догадывайся сам и прислушивайся к обстоятельствам.

Как-то одной знакомой предстояло ложиться в больницу. Ее беспокоил вопрос поста. Конечно, там никто с ней считаться не будет, а не есть ничего тоже нельзя. Спросила батюшку, как ей быть. Он советовал есть первое, не трогая мяса (если оно там будет), а со вторым – проще. Ее удивило это. Почему так? "Потому, – объяснил батюшка, – что от бульона, супа или щей не останется впечатления вкусового и это не будет смущать: съешь неизвестно что – и ладно. Надо подчиняться – и ешь. От котлеты же или просто кусочка мяса, если его жевать будешь, совесть будет неспокойна". Она так делала, стараясь не думать ни о чем, и была покойна.

Другая смущалась тем, что на работе, когда ей поручались дети, невозможно было соблюдать посты. Батюшка посоветовал ей заменить качество количеством, то есть значительно уменьшить его. Она говорила, что ждала с нетерпением того времени, когда можно постом или в постные дни вволю наесться картошки, да поддобрить ее жареным лучком – и вкусно, и досыта, и с чувством исполненного долга, а то лизнешь молочной каши – и не наешься (раз батюшка велел чуть-чуть поесть, чтобы других не возмущать), и на душе нехорошо.

Когда жаловались батюшке на тоску, охватившую душу, он указывал на молитву как на самое решительное и действенное средство борьбы с таким состоянием. Если и с молитвой плохо (а это всегда вместе, как правило, бывает), то он говорил: "Это и ведет к тому, что потом испытываем мы тоску". Понимаешь, что нельзя запускать себя, надо вырабатывать навык молиться, но порой так трудно бывает! Слава Богу, что есть на свете Церковь, где молитвы одних могут хоть как-то коснуться и ослабевшей души другого.

К вопросу о молитве возвращались многие. Кто-то батюшке сказал на исповеди, что забывает молиться, уходит мыслями в дела, заботы, а помолиться некогда. Он только спросил: "А поесть не забываешь?". Ясно, молиться надо хотя бы так усердно, как готовим пищу, а может быть, и лучше. Только вот до такой потребности в молитве, какую испытываем в пище, дорасти мешает многое...

Как-то спросили у батюшки, есть ли у него такой близкий друг, которому можно все доверить. "Есть". Ну, слава Богу, это теперь большая редкость. Он видел, что не так его поняли, и добавил: "В келии – Матерь Божия. Ей все говорю".

Когда говорили батюшке о бесконечных скорбях, переживаниях, опасениях, страхах, он отвечал: "Мы искуплены для вечной радости не золотом и серебром, а Кровью Спасителя[3]. Не может быть, не попустит Господь, чтобы все, что Он дал нам, погубил враг. Не погубит. Матерь Божия не попустит погибнуть". Дай Бог и уверенность в этом, и силы противиться унынию, всяким тревогам, и светлую надежду на милость Божию, которой только живы еще.

Вряд ли кто подходил с радостью, больше шли и каялись в грехах, жаловались на подавленность, уныние, душевную холодность и другие состояния, от которых так трудно избавиться. Батюшка старался напоминать: "Мы уже возлюблены Господом, нам остается только полюбить Его ответной любовью". Легко сказать – полюбить! И кто бы этого не хотел, но как трудно это для многих, если не сказать – для всех! Только кому Бог Сам даст эту милость... Но ведь Он дает больше, чем мы замечаем...

Приходили на исповедь часто очень юные, восторженные души. Батюшка предупреждал таких о том, что потом будет приступать охлаждение. От него одно спасение – "понуждение любить Любящего нас". Охлаждение как попущенная воспитательная мера – трудное искушение, но "неискушен – неискусен"[4]. Трудно еще и потому, что большей частью в искушении люди остаются одни, без поддержки искусных, добрых и любящих.

Заканчивая краткие записи отдельных советов и того, как они воспринимались в дальнейшем, хочется вспомнить последнее, не раз слышанное: "Люди созданы для любви, чистой, святой, для счастья любить и быть любимыми". Теперь, много лет спустя, при воспоминании о них, думается: дай Бог, чтобы все, кто искренно, от души всегда спешил к Преподобному в его Лавру, встретил по отношению к себе хотя бы искорки по-настоящему чистой, святой, возвышающей душу любви Божией, открывающей небо и освещающей землю, дающей силы жить и все терпеть. И благодарить за это Господа и Его Преподобного.