1 апреля исполняется 200 лет со дня рождения Николая Васильевича Гоголя – величайшего писателя, мистика и провидца. Немногие знают, что автор "Ревизора" и "Мертвых душ" мечтал посвятить себя научной карьере и даже был профессором Санкт-Петербургского университета.
В январе 1829 года двадцатилетний выпускник Нежинской гимназии Николай Васильевич Гоголь-Яновский приезжает в Петербург искать службы. За следующие два года было переменено множество мест в разных департаментах, появились первые литературные публикации, но определила его служебную карьеру нежданная встреча с Василием Андреевичем Жуковским и Петром Александровичем Плетневым в декабре 1830 года. По совету Плетнева Гоголь в январе 1831 г. печатает в первом номере "Литературной газеты" свои заметки "Несколько мыслей о преподавании детям географии". Эта первая и едва ли не лучшая педагогическая работа Гоголя занимает в собрании сочинений чуть больше восьми страниц, но включает в себя и взгляды на воспитание, и характеристику предмета, и краткую программу курса, и конкретные методические приемы и примеры их использования. При этом все изложено ясно, художественно, без всякого признака наукообразия.
Восхищенный Плетнев обещал посодействовать молодому чиновнику в практическом осуществлении его педагогических принципов. По рекомендации Плетнева Гоголь получил частные уроки. Один из его учеников вспоминал позднее: "Уроки Гоголя нам очень нравились. Они так мало походили на другие. В них не боялись мы ненужной взыскательности, слышали много нового, для нас любопытного, хотя очень часто не идущего к делу. Новаторство было одним из отличительных признаков его характера. Когда кто-нибудь из нас употреблял какое-нибудь выражение, уже сделавшееся давно стереотипным, он быстро останавливал речь и говорил, усмехаясь: "Кто это научил вас говорить так? Это неправильно: надобно сказать так-то". Но какой тон добродушия слышался во всех его замечаниях! Какой неистощимой веселостью и оригинальностью были исполнены его рассказы о древней истории".
Из многочисленных воспоминаний современников Гоголь предстает перед нами фигурой глубоко противоречивой
Наблюдая явные успехи Гоголя в преподавании, Плетнев рекомендовал его на работу учителем истории в Патриотический институт (для дочерей военнослужащих). В феврале 1831 г. он начинает свою самую длительную государственную службу. "Вместо глупой бестолковой работы, которой ничтожность я всегда ненавидел, занятия мои составляют теперь неизъяснимые для души удовольствия", – писал Гоголь матери. В это же время Плетнев сообщает Пушкину: "Надобно познакомить тебя с молодым писателем, который обещает что-то очень хорошее. Сперва он пошел было по гражданской службе, но страсть к педагогике привела его под мои знамена: он перешел в учителя. Он любит науки только для них самих и, как художник, готов ради них подвергать себя всем лишениям".
Своими успехами в преподавании Гоголь заслужил уважение начальства. Против правил ему позволяется поместить в институт двух своих сестер на казенное содержание. Проезжая за ними через Москву летом 1832 г., он встречается с профессором истории Московского университета Михаилом Погодиным, который записывает в своем дневнике: "Познакомился с Гоголем. Он рассказывал мне много чудес о своем курсе истории в Патриотическом институте. Из его воспитанниц нет ни одной не успевшей". Между ним и Погодиным завязывается переписка.
Гоголь к этому времени уже известен, как автор "Вечеров на хуторе...", замышляется "Миргород", но тем не менее он не оставляет работы над своими курсами географии и истории, пытаясь свести их воедино. Наброски и планы этого грандиозного учебника можно найти в бумагах Гоголя за 1833 г. В январе 1834 г. Гоголь делится с Погодиным своими чувствами: "Сколько приходит ко мне мыслей теперь! Да каких крупных! полных, свежих! Мне кажется, что сделаю кое-что необщее во всеобщей истории. Малороссийская история моя чрезвычайно бешена, да иначе, впрочем, и быть ей нельзя. Меня попрекают, что слог в ней слишком уж горит, неисторически жгуч и жив; но что за история, если она скучна!".
Молодой историк принимает решение добиваться университетской кафедры. Для этого он подает новому министру просвещения Сергею Уварову свой проект преподавания всеобщей истории. План, переданный министру при содействии Пушкина, был благосклонно принят Уваровым и даже напечатан в журнале министерства в феврале 1834 г. "Учитель не должен довольствоваться тем, что его многие понимают; его должны понимать все", – это заявление привлекло внимание. Киев, Москва, Петербург наперебой предлагают Гоголю кафедры. Осенью 1834 г. он начинает свой курс истории средних веков в Санкт-Петербургском университете. Один из студентов так вспоминает его первую лекцию: "Гоголь овладел совершенно вниманием слушателей. Невозможно было спокойно следить за его мыслью, которая летела и преломлялась, как молния, освещая беспрестанно картину за картиной в этом мраке средневековой истории".
Но в студенческой аудитории лектора ждал полный крах. Все воспоминания о гоголевских чтениях удивительно схожи: явился неведомо откуда самоучка, увлек, очаровал своей страстностью, а после поскучнел, навел на всех сон, тоску и, наконец, сам понял, что занялся не своим делом. По свидетельству коллеги Гоголя, "студенты ходили в аудиторию к нему, только затем уж, чтоб позабавиться над "маленько сказочным" языком преподавателя. Гоголь не мог этого не видеть, сам тотчас же осознал свою неспособность, охладел к делу".
Александр Блок сравнил Гоголя с колдуном, который проник в основы бытия русского человека
В декабре 1834 г. он пишет Погодину: "Знаешь ли ты, что значит не встретить сочувствия, не встретить отзыва? Я читаю один, решительно один в здешнем университете. Никто меня не слушает, ни на одном, ни разу не встретил я, чтоб поразила его яркая истина. Хоть бы одно студенческое существо понимало меня!". А вот и мнение одного из студентов: "Мы все были убеждены, что он ничего не смыслит в истории и, что господин Гоголь-Яновский, наш профессор, не имеет ничего общего с писателем Гоголем!". Этим студентом был юный Иван Тургенев... Вокруг имени молодого профессора начались сплетни и скандалы.
Вскоре Гоголю пришлось оставить кафедру, из Патриотического института его поспешили уволить. "Я расплевался с университетом. Неузнанный взошел я на кафедру и неузнанный схожу с нее", – написал он.
Совсем иначе выглядит история этого профессорства в изложении писателя и литературного критика, жившего на полвека позже Гоголя, Дмитрия Мережковского. "Он смотрел на науку, как на средство для составления карьеры", – замечает биограф. По выражению самого Гоголя – он "отжил кафедру". Приятелю Максимовичу, тоже будущему профессору, советует "работать сплеча, что придется" и с истинно хлестаковской легкостью решает "хватить среднюю историю томиков в восемь или девять, если Бог поможет". Лекции начинал он фразами вроде следующей: "Азия была каким-то народовержущим вулканом". Скучал сам и видел, что всем скучно. На экзамен пришел с головой, окутанной косынками, будто мучимый флюсом, предоставил экзаменовать слушателей декану и ассистентам, а сам молчал все время. "Боится, что Шульгин (другой профессор) собьет его самого, так и притворяется, будто рта разинуть не может", – объясняли студенты. "И в самом деле, в этой жалкой и смешной фигуре университетского Акакия Акакиевича с подвязанной щекой кто мог бы признать великого учителя, обладавшего, несмотря на недостаток сведений, гениальными историческими прозрениями?", – вопрошает Мережковский.
Из многочисленных воспоминаний современников Гоголь предстает перед нами фигурой глубоко противоречивой. Однако о каких исторических прозрениях идет речь? Размышляя над природой поэтического творчества, знаменитый немецкий ученый Карл Густав Юнг выявил всеобщий закон гениальности. Юнг представлял гениальность как дар человека выражать всеобщее бессознательное знание, которое лучше, чем кто бы то ни было, выражают поэты и мыслители. Они черпают из недр коллективного бессознательного и высказывают вслух то, "о чём другие лишь грезят", говорил Юнг. Именно гении, как правило, оказываются пророками. Так вот, по мысли Юнга, среди русских писателей и поэтов таких пророков больше всего. И первым среди них он называл именно Гоголя.
Александр Блок сравнил Гоголя с колдуном, который проник в основы бытия русского человека. Гоголь – это "обнаженный слух" русского народа, писал он. Фантасмагория мира гоголевских героев и сатирические картины русской жизни с их карикатурностью становятся тем реальнее, чем пристальнее в них всматриваешься. "Когда я начал читать Пушкину первые главы из "Мертвых душ", – вспоминал в письмах Гоголь, – то Пушкин, который всегда смеялся при моем чтении, начал понемногу становиться все сумрачнее и, наконец, сделался совершенно мрачен. Когда же чтение кончилось, он произнес голосом тоски: "Боже, как грустна наша Россия!". Меня это изумило. Пушкин, который так знал Россию, не заметил, что все это карикатура и моя собственная выдумка!".
Гоголь верил, что, несмотря на многочисленные потрясения, русский народ способен восстать из пепла
Писатель-пророк оставлен в мире для того, чтобы обнажать через свою душу то, что составляет основы души всех, полагает Юнг. "Когда Гоголь мучился, бессильный создать желаемое, – писал Блок, – и годами переписывал свои творения, безжалостно уничтожая гениальное, бросая на середине то, что для нас неоцененно... когда Гоголь мечтал о "великих трудах" и звал "пободрствовать своего гения"; когда он слушал все одну, отдаленную и разрастающуюся, музыку души своей – бубенцы тройки и вопли скрипок на фоне однообразно звенящей струны... ...тогда уже знал Гоголь сквозь все тревоги, что радость и раздирающая мука творчества суждены ему неизбежно. ...Он знал, что сам он – ничто, сравнительно со своим творением; что он – только несчастный сумасшедший рядом с тем величием, которое ему снится".
Кто знает, может быть, жизнь Гоголя сложилась бы совсем иначе, если бы он остался скромным преподавателем Патриотического института? Вероятно, она была бы не столь драматична и не оборвалась бы так рано. С другой стороны, тогда человечество лишилось бы величайшего писателя и пророка, оставившего в своих дневниках такие, например, мысли о судьбе России: "Но есть в нашей природе то, что нам пророчит наше будущее. Уже самое неустройство наше нам это пророчит. Мы еще растопленный металл, не отлившийся в свою национальную форму; еще нам возможно выбросить, оттолкнуть от себя неприличное и внести в себя все, что уже невозможно другим народам, получившим форму и закалившимся в ней". Гоголь верил или, точнее, предвидел, что, несмотря на многочисленные катаклизмы, потрясения и бури, русский народ способен восстать из пепла и духовно возродиться.
Источник: Новая политика
