"Мы, Божьей милостью"

И вроде бы за минувшую неделю было все увидено, услышано и обсуждено – и ничего не прибавишь. Ни к исторической фразе Никиты Сергеевича о "попытке рейдерским путем ввести в Союз кинематографистов либерально-атлантическую диктатуру с далеко идущими последствиями". Ни к столь же сакраментальному: "Но, друзья мои, есть такое понятие "Родину защищать". Сегодня это касается не только военных". Нечего прибавить к тому, как по ТВ его "заединщик" Николай Бурляев, не упуская случая напомнить, сколько он лет в кино, в скольких фильмах снялся и сколько сам снял, упрямо именовал съезд в Гостином Дворе "собором". (Я было подумал, что ослышался – ан нет, через день и сам Михалков в другой передаче рассказывал про то, как построил этот самый "собор"). Нечего прибавить и к тому, как – в ответ на все резонные доводы о запущенном хозяйстве и на все напоминания о том, что с перестройки Союза кинематографистов началась, в сущности, большая "перестройка" – Никита Сергеевич повторял: "Я был в отпуске... Я снимал кино...". Будто бы все остальные занимались чем-то другим. Или будто бы Никита Сергеевич на киносъемках то же самое, что Леонид Ильич, госпитализированный в ЦКБ, отчего и не почтил своим присутствием заседание Политбюро...

Нет, от человека, сыгравшего Паратова в "Жестоком романсе" и Андрюшу в "Вокзале для двоих", резонно было ждать, конечно, большего темперамента. Взял бы да налетел на Матизена, как на того мальчишку-"лимоновца", бросившего в него яйцо. Тем более что и здесь было кому подержать обидчика... Не сорвался. Сдержался.

Сорвался на пресс-конференции, начав ее с зачтения отрывка из письма ему патриарха. Личного письма. Не союзу, не съезду и не СМИ. "Я зачитаю две последних фразы, – успокоил Никита Сергеевич щелкоперов. – "Да будут Ваши труды благоуспешными во славу Отечества. Божие благословение да пребывает с Вами". Для меня это очень важный знак. Мне очень не хватало вот этой поддержки", – сказал Михалков. Тут надо бы перейти к делу – увы, сорвался еще раз: "Сейчас я, интуитивно идя за той правдой, которую мне хотелось донести, понимаю, что эта правда разделяется не только мной и моими коллегами, но разделяется и Русской православной церковью, следовательно, огромным количеством людей, которые живут под покровом нашей Церкви".

Ну, поставь здесь точку – и по-христиански, и по-человечески тебя бы еще поняли (все же какая битва позади и какой крест на плечах!). Но Бог Троицу любит: "Может быть, это будет для представителей Министерства (культуры. – "НИ") сигналом, что надо как-то проявлять себя и свою позицию".

Здесь он вроде бы поставил точку. Но прозвучало, как отточие. Потому что мы еще помним, не забыли: когда Ахматовой, Зощенко и Пастернаку, Прокофьеву, Шостаковичу и Шнитке, Эйзенштейну, Параджанову и Тарковскому подсказывали: "Надо как-то проявлять себя и свою позицию" – это относилось, в общем, не к ним и не к творческим союзам, а к нам.

Какой там Андрюша, какой там Паратов – государь Александр III из "Сибирского цирюльника". На белом коне, с наследником на коленях. Роль, сыгранная не человеком, а Соборной площадью в Кремле и несметной (хотя смета – ого-го какая) массовкой.

Мальчик, бегущий вверх по эскалатору ночного метро, поющий: "Бывает все на свете хорошо!" в финале "Я шагаю по Москве", мог все, хоть и был совсем один. Роль, которую сыграл Никита Сергеевич на минувшей неделе, не состоялась бы без зачтения приватного письма, без Соборной площади (то есть Гостиного Двора), без белого коня, гвардейцев, толпы зевак и воплей: "Барин, останься! Останься!"... Тут уж вспомнились бояре, падающие к ногам другого царя – Ивана в Александровой слободе.

Кто бы сомневался, что останется. И будет то еще кино.