По рецептам древних. Иконописец Зинон (Теодор) – о Боге, вере и себе

Архимандрита Зинона, одного из самых авторитетных мастеров современной русской иконописи – не только практика, но блестящего теоретика и церковного мыслителя – кое-кто восторженно называет Андреем Рублевым нашего времени. Сам он, разумеется, решительно возражает против такого сравнения, однако все, кто видел и знает работы вдохновенного приверженца древних византийских традиций, склонны согласиться и с такой высокой оценкой.

В последние годы мастер работал в Вене. Купол, своды и стены отреставрированного ныне Свято-Николаевского собора, самого крупного храма Московского Патриархата в Западной Европе, на многие месяцы стали творческой мастерской всемирно известного иконописца. Прямо на глазах было создано настоящее чудо!..

Из Большого Энциклопедического Словаря

Зинон – (в миру Теодор Владимир Михайлович) (р. 1953) – архимандрит, деятель Русской Православной Церкви, иконописец. Получив светское художественное образование, стал в 1976 иеромонахом Псково-Печерского монастыря. Один из самых авторитетных мастеров современной русской иконописи, строго придерживается древних византийских традиций. В 1995 за вклад в церковное искусство первым из церковных деятелей получил Государственную премию России.

Писать иконы было преступно

– Как вы стали иконописцем?

– Когда я начинал, иконописью в Советском Союзе официально никто не занимался. Это было в 70-е годы. В советской конституции писание икон приравнивалось к религиозной, а, следовательно, и антисоветской пропаганде. Вполне реальное преступление, за него, кстати, можно было и в тюрьму сесть...

– Но Вы в тюрьму не попали?

– Мне просто повезло. После школы я поступил в Одесское художественное училище, на отделение живописи. На втором курсе впервые взял в руки Евангелие...

– Случайно?

– Видимо, нет. Всякий художник неизбежно сталкивается с работами старых мастеров на библейские темы, евангельские сюжеты. Возникают вопросы, ответы на которые может дать только Евангелие – основа основ, азбука понимания и жизни человеческой в целом, и живописи в частности. Иначе картины старых мастеров не понять. Чем хороша ещё живопись: эта область искусства наиболее близка к религии.

– Выходит, увлечение живописью и привело вас к Богу?

– В конечном итоге, наверное, так и было. Но ещё в раннем детстве бабушка водила меня в наш деревянный храм. Я прекрасно помню, как там причащали, какой необычной казалась обстановка – не встречал такой больше нигде: тихо, красиво и необъяснимо таинственно. Даже строгость казалась мне там особой: она усмиряла мальчишеский нрав, но при этом совсем не пугала. Ещё помню, как замечательно пахло ладаном, а батюшку звали отцом Иоанном...

– Сколько лет вам было тогда?

– Три года. Потом, в 60-е, наш старенький храм был разобран по брёвнышку. Видимо, местные власти исполнили указание свыше. – Что за власти? Где вы жили?

– Обычная партийно-советская власть. Она тогда везде была одинаковой – в России, в Украине, на Колыме... Мы жили в Николаевской области, недалеко от Одессы, есть такой городок Первомайск... Когда-то на тех плодороднейших землях расположилась обширная греческая колония. Между прочим, городок наш, может, кому и покажется неказистым, однако историю свою ведёт с 1676 года. До 1 мая 1919 года он носил разные названия: Голта, Богополь, Ольвиополь... Ну, а 1 мая, когда власть оказалась в руках "трудящихся", был просто обречен стать Первомайском. Север Причерноморья, Таврида – там до сих пор много греков живет. Чрезвычайно трудолюбивый народ.

– И православный!

– Прекрасный народ, я согласен. Но я не грек. Мои родители – простые русские крестьяне. Кстати, к искусству никто в нашей семье не имел ни малейшего отношения. Отец, например, пас овец.

– Символично. Но какие же овцы – в городе?

– Первомайск небольшой городок, всё население – полсотни тысяч. Мы жили на самой окраине. Мама всю жизнь бухгалтером проработала.

– Ваши родители живы?

– Отец, Михаил Николаевич, скончался в 1992 году, а мать, Евдокия Матвеевна, сейчас на пенсии. Ещё есть младшая сестрёнка, на каком-то предприятии трудится. Вот и всё, другой родни я не знаю.

– Домашних давно навещали?

– Стараюсь регулярно ездить на малую родину, хотя бы раз в год. Когда мама была моложе, она приезжала ко мне, теперь ей трудно, конечно.

– А где вы прописаны? Постоянное место жительства у вас есть?

– Нет. Я же монах – скиталец.

– То есть, собственного угла, где можно расслабиться, "голову преклонить" не имеете?

– Какой у монаха может быть дом?

– Монастырь?

– Правильно. Я жил в разных монастырях. Начинал в Псково-Печерском. После работы в Вене меня пригласили на Афон, в греческий монастырь – там тоже требуется храм расписать. Года на четыре работы, по-моему. Но я думаю там и остаться. Потому что старый уже, передвигаться с места на место мне становится всё труднее.

– Простите, а сколько вам лет?

– Да что тут прощать – 56.

– Какой же старик – возраст расцвета!

– Возможно. Но только силы – я же чувствую – не те. В монастыре один год за три засчитывается, понимаете.

– Вы серьёзно?

– Шучу!

Всю жизнь ищу себе друга

– Трудно было решиться на монашество? Какие аргументы оказались самыми весомыми?

– По складу характера я, наверное, максималист. Ещё в училище понял, что советским художником быть не хочу. Счастливые лица рабочих, колхозников, романтика строек – вся эта, казалось бы, ожидающая моего вдохновения так называемая действительность мне претила. У Достоевского, кажется, есть определение дьявола: "он пошл". Точно подмечено. Пошлость в Советском Союзе разливалась повсюду. Ржавчиной вгрызалась в души людей, уберечься смогли единицы.

А юг Украины в этом смысле особый кошмар!.. Если в Москве и Петербурге сохранялись хоть какие-то остатки подлинной русской культуры, то в нашем краю ничего подобного и не было никогда. Откуда? Ведь всерьёз осваивать эти земли русские начали только при Екатерине Великой, в конце XVIII века. В основном здесь обитали турки, цыгане, евреи, молдаване... "Котел народов" сплошной. Даже разговорный язык на моей "малой родине" специфический. Вроде бы русский, но не всякий приезжий, скажем, москвич в нём разберётся и сразу поймёт. Малороссия – одно слово.

– Но в Одесском художественном училище вам, видимо, и без слов всё было понятно?

– Да, именно там я, наконец, осознал, что жить без живописи уже не смогу. Однако убежать от пошлости можно было разве что в монастырь. Захотелось оставить училище, бросить всё и поскорее уйти. Но в то время до прохождения военной службы в монастыри не принимали. Пришлось доучиваться, а затем служить в армии.

– Где отдавали "священный долг"?

– Там же, в Одессе. Художники в армии всегда нарасхват! Кого мне только не довелось изображать: бравые воины, грозная техника, портреты военачальников. Но даже тогда, тайком, я умудрялся писать иконы.

– А если бы замполит застукал – дисбат?

– Возможно. Но я не попался ни разу.

– Так вы свою первую икону в армии написали?

– Несколько раньше. Но я не думаю, что это можно было назвать иконой. Ведь начинал всё абсолютно впотьмах! Посоветоваться не с кем, сама техника писания неизвестна. В одесских музеях икон почти не было – две-три, да и то третьестепенного качества. Доставал какие-то редкие книги, зачастую только они и служили "путеводной звездой". Наверное, поэтому процесс обучения затянулся надолго.

– Интересно, как отреагировали ваши родители, друзья, педагоги на желание уйти в монастырь?

– Отец был страшно недоволен. Но примерно за год до смерти он, очевидно, смирился с моим выбором. Жил бы и до сих пор, да нелепая случайность оборвала его жизнь. Забрался на вишню, стал срывать ягоды, ветка подломилась, он и сорвался. Ушиб сильно печень, но сразу к врачу не обратился, а потом оказалось, что поздно. Так в 68 лет и ушёл...

После того, как я поступил в монастырь, в художественном училище, которое я закончил, директор собрал всех студентов – это был, наверное, 76 или 77 годы – и меня стали клеймить позором. Вот, дескать, учили его уму-разуму, душу вкладывали, средства государственные, а он, такой-сякой, неблагодарный, взял, да в монахи подался. Директор думал, что все осудят "нерадивого выпускника" и от меня отвернутся навеки. Но вышло как раз наоборот: многие учащиеся одобрили мой поступок, заинтересовались религией, стали в церковь ходить. Потом уже, лет через пятнадцать тот самый директор вдруг пригласил меня в "альма-матер" – выступить, повстречаться с молодыми художниками, преподавателями. Диаметрально поменялись ориентиры, бывает. Ну, я поехал, конечно. Принимали тепло и душевно.

– Примерно в те времена настоятелем Псково-Печерского монастыря был известный ревнитель древнерусской иконописи архимандрит Алипий (Воронов). Вы застали его?

– С отцом Алипием я познакомился, когда впервые приехал в Псково-Печерский монастырь ещё в 1973 году, как раз перед службой в армии. У меня даже паспорт уже забрали, но я поехал посмотреть на монастырскую жизнь и, если получится, договориться о своём будущем. Коротко мы тогда повидались с настоятелем монастыря. Но я был поражен его сердечностью и вниманием, и сразу отметил про себя, что в миру таких людей встречать мне не доводилось. Отец Алипий общался со мной на равных, обрадовался, что я занимаюсь иконописью, пообещал взять к себе, как только я освобожусь от военной повинности, и помочь в дальнейшем освоении этого дела. Можно сказать, что он меня тогда окрылил... К сожалению, пока я служил, на Сырной седмице 1975 года отец Алипий скончался. Поэтому поступал в монастырь я уже без него. Архимандрит Алипий сам был великолепным иконописцем, в обители немало его росписей и икон. Память по себе оставил непреходящую.

– Как вас приняли в монастыре?

– Новым наместником Псково-Печерского монастыря стал тогда нынешний архиепископ Благовещенский и Тындинский Гавриил. Я едва осмотрелся, познакомился с некоторыми монахами, месяца не прошло, как он подзывает меня и говорит: пора постригаться, ну а потом и во диаконы рукоположим. Я испугался даже, чувствую, что ещё не готов, ну нельзя же так сходу. Пытался возражать. А он говорит: "Теперь космический век, всё надо делать быстро". С хорошим юмором человек.

– В миру у вас было много друзей?

– Всю жизнь искал себе друга, да так и не нашел.

– Что вы вкладываете в понятие "дружба"?

– Понятие "друг" для меня настолько высокое... Идеалом здесь, мне кажется, может служить дружба Давида и Ионафана, в "Книге Царств" об этом всё сказано. Перечитайте внимательнее, и вы поймете, что такое настоящая дружба: "...душа Ионафана прилепилась к душе его, и полюбил его Ионафан, как свою душу" (1 Цар. 18.1). Настоящая дружба, это когда двое – как одно существо, как одна душа... Что хочется одному, того же желает и другой. Чего не хочется одному, без того и другой обойдется. Так, кстати, дружбу понимали и древние греки. Друзей может быть много, а настоящий друг только один. Я всю жизнь искал себе настоящего друга, того самого, единственного. Теперь уже не ищу, думаю, поздно. Нельзя же волевым решением определить, что вот такой-то человек будет моим самым большим другом. Жизнь должна предложить.

– Почему же не предлагает – вы не задумывались над этим?

– Понимаете, с миром я и до поступления в монастырь особо не был связан. Современность меня совершенно не интересовала. Даже техника не привлекала меня, как других моих сверстников. Наверное, по этой причине я не имел настоящих друзей. Мне все время казалось, что я опоздал родиться... В школе читал книги, которые никто до меня в руки не брал. На полках в библиотеке они пылились годами и были подчас с неразрезанными страницами: исторические романы, биографии и мемуары художников, музыкантов, поэтов. Сверстники интересовались приключениями каких-нибудь пиратов или индейцев...

Когда я поступил в училище, то занимался только искусством. И опять же далеко не все разделяли столь суровую мою установку. Некоторые любили "хорошо провести время" – застолье с выпивкой, танцы с девчонками, прочие развлечения. Потому жить в общежитии я отказался наотрез – там невозможно сосредоточиться и заниматься серьезным делом. Снимал квартиру. В общем, друзей себе так и не завел...

– В монастыре трудно найти себе друга?

– У священника Павла Флоренского есть магистерская диссертация – "Столп и утверждение Истины", которую он потом издал отдельной книгой. По форме это 12 писем – философская переписка с другом по келье. "Мой светлый! Мой ясный!" – такими словами начинается каждое письмо. Так вот в 11 письме, которое называется "Дружба", Флоренский цитирует Марка Валерия Марциала, римского поэта I века в переводе Аполлона Майкова. Мне врезалось в память четверостишие:

Если ты хочешь прожить безмятежно, безбурно, Горечи жизни не зная, до старости поздней, – Друга себе не ищи и ничьим не зови себя другом: Меньше ты радостей вкусишь, меньше и горя!

Ключевое слово тут "если". Дружба – это жертва, прежде всего. Мне кажется, что сегодня люди почти не понимают, зачем вообще им нужно это. Гедонизм (от греческого слова hedone – наслаждение) стал всеобщей установкой современного общества. А с другом-то придется немало помучиться, затратить определенное количество душевных сил, чтобы получилось по Флоренскому – "созерцание Себя через Друга в Боге". Далеко не у всех хватает на это терпения.

Преподобный Иоанн Лествичник говорит, что монах должен иметь другом Христа. Есть даже такая стихира: "Стяжи друга – Господа". Сообразно этому живу и я.

– Кто из современных священнослужителей произвел на вас наибольшее впечатление, оставил неизгладимый след, так скажем, в вашей душе?

– Осенью 1975 года, сразу после армии, я поехал в село Ракитное, где познакомился с удивительным человеком – архимандритом Серафимом (Тяпочкиным). Четырнадцать лет он провел в сталинских лагерях, перенес страшные мучения, но дух и веру его так никто и не смог сломить. Как ревностного "служителя культа" отца Серафима осудили на десять лет. Когда срок истек, его вызвал начальник лагеря и поинтересовался, чем он намерен заняться, если выйдет на свободу. "Я – священник и намерен служить", – кротко, но твердо ответил Тяпочкин. За это ему еще пять лет добавили. Лишь после смерти "вождя народов" священника освободили и отправили в захолустный район "возрождать" разоренный и поруганный Свято-Никольский приход. Новое назначение он принял с радостью. В храме, где не было даже стекол на окнах, а все последние годы жили лишь птицы да мыши, а зимой от холода замерзала вода, зазвучала горячая молитва отца Серафима. Так затеплилась новая жизнь.

– Вы приехали, чтобы помочь батюшке Серафиму?

– Я как раз собирался поступать в монастырь. Узнав о батюшке, просто захотел посмотреть на человека, претерпевшего в своей жизни так много горя и несправедливостей. Я почти ни о чем его не спрашивал, а только наблюдал за ним, слушал, что и как он говорил. Был потрясен: человек совершенно не озлобился! Ни разу я не слышал, чтобы батюшка Серафим кого-нибудь осудил или о ком-нибудь пренебрежительно отозвался. К нему приезжали самые разные люди, всех он принимал с любовью. Я тоже не стал исключением. Узнав, что я занимаюсь иконописью, батюшка попросил меня написать для алтаря храма творцом литургии – Василия Великого, Иоанна Златоуста, Григория Двоеслова, апостола Иакова. Сам алтарь еще не был тогда восстановлен, но я с радостью взялся за дело. Потом расписывал купол. В центре изобразил Христа Пантократора. Правда, получилось излишне цветасто, как бы в васнецовском стиле. Но отцу Серафиму работа понравилась, он и благословил меня на монашеское служение.

– Что, по-вашему, приобретают окружающие, общаясь с такими людьми, как батюшка Серафим?

– Лучшая форма проповеди в наше время – это жизнь человека, воплотившего в себе идеал Евангелия. Архимандрит Серафим как раз и был таким редкостным человеком. Нам всем до него расти и расти.

Иконописание – это служение

– Чем, по-вашему, иконописец отличается от простого, скажем так, живописца? Вроде бы, муки творчества присущи одному и другому...

– То, чем занимается иконописец – это служение, а не "муки творчества". В этом, если хотите, принципиальная разница. Художник, когда творит, мучается, хочет выразить что-то свое, а что именно – толком, подчас, и не знает. Он пишет, и ему все время кажется – это "не то". Он переделывает, но все равно недоволен. Что делать, если нет вдохновения? Ждать. Это творчество на уровне эмоций.

– У иконописцев иначе?

– Иконописец служит так же, как и священник, который идет совершать Литургию. Ему что – ждать, когда вдохновение снизойдет? Указан час, когда надо служить, он начинает службу. Постепенно входит в молитвенный дух. Точно так же и иконописец. С художником у иконописца общее только одно – изобразительные средства. Все остальное, в принципе, совершенно разные вещи.

– Как вы познавали церковную историю, наверное, много читали?

– Систематического чтения, к сожалению, не получилось. Когда я жил в монастыре, церковных книг было мало. Что под руку подвернется, то я и читал.

– Зато наставники, видимо, были хорошие?

– Касательно икон я поначалу старался все выспрашивать у старых монахов. Но один говорил мне одно, другой – другое, третий – третье. А когда я узнавал официальное мнение Церкви по этому поводу, то оказывалось, что это не первое, не второе и не третье. Наконец, решил не ходить окольными путями, а прислушаться к авторитетному мнению Церкви.

– И какое же это мнение?

– Писать иконы надо в каноническом стиле. Для нас, православных иконописцев, это значит строго придерживаться древних византийских традиций.

– Легко сказать, придерживаться...

– Непросто, согласен. Совсем недостаточно освоить только ремесленную сторону дела. Учителей иконописи в те времена, когда я пришел к этому делу, не было. Потому технику иконы, каноны, художественные приемы и другие секреты иконописного ремесла приходилось осваивать самостоятельно. Довольно рано я понял: чтобы заниматься этим делом всерьез, необходим особый церковный настрой, постоянная подпитка духа подлинным Православием. Лишь в этом случае можно пытаться переосмыслить то богатейшее наследие, которое мы получили от предков, что-то преобразовать с учетом современного церковного понимания. Только в этом случае можно рассчитывать на появление каких-то достойных вещей.

Пока же все, что делается сегодня, я могу назвать только опытами. Каждый иконописец, если он серьезно относится к своему делу, должен ощущать себя учеником. И не больше. Может быть, многие с этим не согласятся. Но я думаю так.

– Насколько мы понимаем, в иконе самое главное – образ?

– Разумеется. Ведь икона предназначена для молитвы, для молитвенного предстояния, в помощь и облегчение молитвенного соединения с Богом, как свидетельство о Боговоплощении. Далеко не всегда взгляды на икону искусствоведа и человека молящегося совпадают: икона – не для эстетического созерцания, это узко – видеть в ней только один из видов народного творчества, памятник искусства.

– В своей книге "Беседы иконописца" вы, богословски осмысливая иконопись, пишите: "Икона ничего не изображает, она являет..."

– И это, на мой взгляд, полностью соответствует действительности. Потому что в византийской традиции к иконе – в отличие от традиции латинской, католической – предъявляли такие же требования, как к словесной проповеди. Как слово может искажать учение Церкви или его излагать верно, точно так же икона – вместо того, чтобы свидетельствовать об Истине, она может и лжесвидетельтвовать.

По сути, икона – это постижение Духа. Будучи плодом молитвы, икона является и школой молитвы для тех, кто созерцает ее и молится перед ней. Всем своим духовным строем икона располагает к молитве. В то же время молитва выводит человека за пределы иконы, поставляя его перед лицом самого первообраза – Господа Иисуса Христа, Божией Матери, святого...

– Значит, правильно говорят, что сам Господь Бог, Божия Матерь, святые смотрят на нас с иконы?

– Правильно. Известны случаи, когда во время молитвы перед иконой человек видел живым изображенного на ней. Например, преподобный Силуан Афонский увидел живого Христа на месте Его иконы.

– Со всеми иконами возможны подобные чудеса?

– Боюсь, что далеко не со всеми. Посмотрите, что творится в наших храмах сегодня: люди молятся перед чем угодно, церкви наполнены иконами самыми неожиданными и чуждыми. Многие из них и даже целые иконостасы написаны так, что явно мешают молитве. Человек должен молиться благодаря иконе, а не вопреки, об этом почему-то часто забывают.

– И все-таки, согласитесь, икона – творение рук человеческих, в данном случае, мы говорим о ваших руках!..

– Не совсем так. Исполнение – да, я согласен, дело моих рук. Но сама икона – результат творчества Церкви, а не одного какого-то человека.

– Хорошо, но ведь по вашей воле, благодаря вашим талантам организуется это явление...

– Личная роль тут весьма условна. Она точно такая, как и у епископа или священника, который совершает богослужение. Руки, ноги, голос – да, его, но действует-то Христос! Епископ стоит на том месте, которое по праву принадлежит только Богу. Исключительно по Его милости он находится тут, исполняя Его волю.

Икона рождается из живого опыта Неба, из литургии. Поэтому иконописание всегда рассматривалось как церковное служение. Отсюда и высокие требования к иконописцам, такие же, как и к клирикам.

– Любой ли художник может стать иконописцем? Что для этого требуется?

– Прежде всего, желание и способности. Но, как и всякому серьезному делу, церковному искусству нужно учиться. Долго, упорно, с полной самоотдачей. Лет пятнадцать потребуется, самое малое. Это если нет предварительной подготовки.

– А если, как у вас, в кармане диплом художественного училища? Плюс бесспорный?

– Минус! С мирским багажом еще дольше придется учиться. Поначалу придется избавиться от навыков светского искусства, они сильно мешают. Решив стать иконописцем, художник должен изменить весь образ своей жизни: участвовать в таинствах Церкви, изучать богословие, церковнославянский язык. Он должен понимать и всем сердцем своим, всей душой принимать то, что делает. Иначе икона, которую он напишет, получится поверхностной, неубедительной и ни о чем свидетельствовать не будет.

Конечно, нужно смотреть много древних икон, сейчас такая возможность есть. Это у древних иконописцев под рукой почти ничего не было, все писали по памяти. Творчество вне живого предания невозможно, а у нас живая традиция церковного искусства пресеклась. Большинство древних икон раскрыты сравнительно недавно. Поэтому сейчас нам приходится проходить тот же путь, которым следовали русские иконописцы после принятия Русью христианства. Для них тогда образцами служили византийские иконы, для нас сейчас – все древнерусское наследие. Иконографический канон, как и богослужение, складывался в течение столетий и сформировался примерно к XII веку, в таком виде дошел до нас. Мы не должны это все растерять – ни в коем случае!

– Но согласитесь, что искусство XII века воспринимается в XXI неоднозначно. Не опасаетесь, что современник чего-то все-таки недопоймет, и, как следствие, не сможет принять всей душой, в том числе и ваши работы?

– Некоторые церковные люди почему-то считают, что древняя икона – прерогатива специалистов, даже, может быть, светских, а в Церкви они ни к чему. Более того, и среди монахов, которые должны быть профессиональными хранителями духовного наследия, можно услышать такое мнение. Когда я просил, чтобы раскрыли роспись алтарной преграды в Успенском соборе Псково-Печерского монастыря, которая сохранилась довольно хорошо, хотя была создана еще при преподобном Корнилии в XVI веке – ни за что не соглашались, говорили: "Старушки не поймут". Ну, кто-то, может быть, и не поймет, согласен. Сегодня нет устоявшегося и выраженного мнения Церкви о церковном искусстве, а уж тем более, контроля церковной власти над ним. И в ограду Церкви принимается практически все. Многие священнослужители убеждены, что каноническая икона трудна для восприятия простого народа, и лучше ее заменить живописной. Но я уверен, что для большинства не менее непонятны стихиры, ирмосы и сам богослужебный язык, уж не говоря о структуре богослужения, однако, едва ли кому-то придет мысль упростить богослужение применительно к духовной малообразованности. Задача Церкви – возводить людей к высоте боговедения, а не самой снисходить до человеческого невежества. Поэтому отвергающий подлинно православную икону тем самым ставит под сомнение правильность своего восприятия богослужения и, в частности, Евхаристии, из которой икона рождается.

– Талант – непременное качество иконописца?

– Одно дело чувствовать, а другое дело еще суметь воплотить свои чувства, переживания. Леонардо да Винчи говорил: где рука не работает вместе с глазом, там нет художника. Возьмите искусствоведа: он прекрасно все чувствует, видит, но если сам возьмется за кисть, ничего не получится. Я уверен, что в этом смысле поэтов гораздо больше, чем известно широкой публике. Одно дело тонко чувствовать, совсем иное суметь облечь это в какую-то форму. Не каждому дано.

– Это то, что дается от Господа Бога? Вот вам, к примеру, дан талант писать иконы, а нам нет...

– Ну, значит, вам другое дано. Дух один, дарования различны. Художник должен всячески оттачивать и совершенствовать свое мастерство. Я считаю, что икона должна быть, прежде всего, безукоризненной в художественном отношении. Сейчас то, что пишется в Москве – это чистое безобразие большей частью.

– Объясните, пожалуйста.

– Патриарх Алексий I просил не приносить в храм бумажные цветы, потому что в них нет правды. Еще гораздо раньше митрополит Московский Филарет (Дроздов) говорил, что поддельные камни и поддельные металлы нельзя употреблять в церковном обиходе не потому, что они малоценны, а потому что заключают в себе ложь. Всякие механические способы воспроизведения икон Церковью не одобряются. Но, очевидно, теперь обстоятельства заставляют... Это принимает иногда чрезвычайно уродливые формы, и в наших иконных лавках продаются такие иконы, которые не имеют права на существование. Та продукция, которую выпускают различные мастерские, далеко не всегда соответствует требованиям, предъявляемым Церковью к своему искусству. Это очень тревожный симптом.

– Но разве техника не пришла на помощь иконописцам?

– Техника много вреда принесла церковному искусству. Я заметил, что люди приходят в Третьяковскую галерею, смотрят на "Троицу" Андрея Рублева, и ничего особенного в ней не видят. Уж настолько она примелькалась... И на марках почтовых, и на открытках, и даже на конфетных коробках к Пасхе – повсюду тиражируется великое церковное творение. Примелькалось так, что люди на него уже и не реагируют как на икону вовсе...

– Насчет конфет, конечно, это кощунство. Но с другой стороны далеко не каждый верующий может позволить себе приехать в Москву, прийти в Третьяковскую галерею... Не редкость для нашей Церкви, когда где-то в глубинке люди вместо иконы используют цветную фотографию. Не от хорошей жизни, понятно, но что делать?

– Известный русский иконописец и богослов Леонид Александрович Успенский в одной из своих статей о красках в иконе, опубликованной некогда в Журнале Московской Патриархии, очень просто и убедительно объясняет, почему цветная фотография не может быть применена в церковном обиходе: она только имитирует цвет, тогда как собственного цвета не имеет. Потому употреблять цветные фотографии в качестве икон не следует. Икона должна свидетельствовать об истине, а мы вводим элемент лжи туда, где ее по определению быть не может.

По рецептам древних мастеров

– Интересно, свой самый первый в жизни рисунок вы могли бы припомнить?

– Помню только, что в четыре года начал что-то калякать. С тех пор все время что-нибудь пытался изобразить.

– Чем, если не секрет?

– Всем, что под руку попадется: карандашом, мелом, углем. Простые акварельные краски для меня в детстве были самым желанным подарком. Далеко не всегда выходило что-то достойное, но я старался.

– Зато теперь, отец Зинон, ваши работы известны на весь мир, и не только православный. Да и краски у вас теперь есть – любые!

– Как раз много красок использовать нехорошо. Например, расписывая стены венского собора, я работал с четырьмя красками. На иконе можно позволить себе и больше цветов. Но сильно увлекаться цветом нельзя все равно. Посмотрите на картины известных художников. Венецианец Тициан – колорист высочайшего класса! Однако, его ранние работы несколько пестроваты, слишком много ярких драпировок. Но если вы будете в Санкт-Петербурге и зайдете в Эрмитаж, то, думаю, непременно обратите внимание на одну из его поздних картин, например, "Святой Себастьян". Всего три краски, но какая заложена сила в портрете, какая мощь!

– Чем сдержаннее палитра, тем ценнее картина?

– Каждый художник с течением времени, превращаясь в более зрелого мастера, стремится обходиться минимальным количеством цветов. Тот же Веласкес: ранние его работы довольно контрастные, яркие, но в последних всё гораздо благороднее. Мне кажется, это связано как с внутренним ростом художника, так и с ужесточением требований к себе, своему творчеству.

– Наверное, подбор и количество красок зависит еще и от того, что художник задумал изобразить: для портрета старика достаточно будет трех красок, а, скажем, для девушки на фоне цветущего сада этого маловато. Так?

– Возможно. Но ведь я пишу иконы. Это иное. И тут своя техника, ни с чем не сравнимая.

– Иными словами, есть свои секреты? Вы могли бы нам что-то открыть?

– Для того, чтобы писать иконы по-настоящему, надо в точности соблюдать ту технологию, которой пользовались в старину. Традиционным фоном на иконе всегда было листовое золото (или серебро). Металлы эти дорогостоящие, поэтому за неимением использовали простые, но натуральные материалы. В бедных храмах, особенно на севере России, все фоны на иконах написаны светлыми красками. Фон – слово нерусское, иконописцы называют его "светом". Краски должны быть натуральными, на минеральной основе, за исключением простейших, например, свинцовых белил. Грунт на доске готовится на осетровом клею. Опять же сегодня это накладно, но и в древности иконы стоили дорого. Олифу я сам варю, краски растираю... Начиная с доски и заканчивая покрытием олифой, все стараюсь делать сам, по рецептам, которые сохранились от древних мастеров.

– Можно сказать, что в России появилась школа древнерусской иконописи?

– Школа – понятие искусствоведческое, не церковное, поэтому мне трудно судить об этом. В Древней Руси таких контактов между людьми, как сейчас, не было. Жили все достаточно изолированно, даже по говору различались. Если, к примеру, ярославцы, костромичи, новгородцы говорили как бы из глубины гортани – окали, то москвичи, калужане, рязанцы были приучены больше распахивать рты – акали. И в этом проявлялась их самобытность. Очень многие за всю жизнь из своей деревни никуда не выезжали. У них складывались свои представления о красоте, местные обычаи и традиции. Потому-то строили храмы так, как считалось красивым в их местности, в этом и заключалось отличие. Но никто ничего особенного не выдумывал. Так что говорить о какой-то ярко-выраженной школе в такой исторической ситуации я бы не стал. "Школа" – это все-таки больше условность, классификация.

– Учебников по древнерусской иконописи тоже ведь нет?

– Зато есть замечательные книги. Советовать всем одно и то же я бы не стал. В начале восьмидесятых годов, когда я жил в Троице-Сергиевой Лавре, мне принесли книгу отца Николая Афанасьева "Церковь Духа Святого". Полистал ее и отложил, подумав, что она не для меня. Теперь без нее не представляю своей работы. До всего, очевидно, следует дорасти.

– В России сегодня открыты десятки, если не сотни, мастерских, даже центров иконописи. Вас это радует?

– В целом – конечно. Но я считаю, что требования к тем, кто идет туда учиться, должны быть такими же, как и к будущим семинаристам. И по статусу иконописцы должны быть уравнены со священнослужителями. Тогда в будущем, может быть, и появится что-то стоящее в отечественной иконописи. Во всяком случае, древние традиции будут неуклонно сохраняться.

– У вас есть ученики?

– Нет.

– Почему?

– Да как вам объяснить... Мне нравится эпоха Возрождения – времена Леонардо да Винчи, Рафаэля, Микеланджело. Учеников тогда держали в абсолютной строгости. Как пример обучения строгому рисунку: между глазом ученика и гипсовой моделью ставили промасленный пергамент, голову закрепляли на штатив, чтобы не шевелилась, один глаз ученик закрывал, и он воспроизводил на пергаменте абсолютно точные очертания гипсовой модели. Потом это все убиралось, и ученик должен был от руки сделать рисунок такой же точности. Чтобы при наложении двух рисунков контуры абсолютно совпадали. Сто, двести, триста, тысячу раз повторялось задание, до тех пор, пока не выйдет, как надо. Теперь так не учат. Некого. Никто не соглашается на такой каторжный труд. А ведь это всего-навсего обучение...

– Или все-таки мучение?

– Возможно. Но иначе не достичь чего-то серьезного, стоящего. Все через труд, через муку. Пока не придет настоящее умение.

– К чему в вашем деле ведет недостаточное, скажем так, мастерство?

– Мастерство недостаточным не бывает. Либо есть оно, либо нет. А к чему ведет неумение, это ж понятно. Наглядный пример – возведение соборов. Через пятьдесят лет после постройки Константинопольской Софии обрушился купол, потом его заново возводили. Успенский Собор в Московском Кремле сначала строили русские мастера, работали "на глазок", без точных расчетов. В результате обрушилась вся северо-западная часть собора. Пришлось "выписывать" мастера из-за границы – им стал талантливейший итальянский архитектор XV века, католик Аристотель Фиораванти. В качестве примера ему показали Собор Успения Божьей Матери во Владимире и потребовали соблюсти строгий канон при сооружении православного храма в Москве. Он посмотрел и построил: похожий и совершенно другой. Так же и иконописцы: заказчик показывает, как бы он хотел расписать храм, подобно какому известному образцу, мастер посмотрит, ну и что в памяти останется, пишет. Получается – и похоже, и все-таки по-своему.

Между прочим, католиков в то время еретиками считали, однако все равно приглашали – куда-то же надо было деваться от своих неумех... Поэтому и Собор святого Архистратига Михаила (Архангельский собор) в Кремле, усыпальницу великих князей и русских царей, строил католик – миланский архитектор Алевиз Фрязин. И башни кремлевские – это все тоже произведения итальянских зодчих. Всех иностранцев тогда называли "немцами". По-русски не разумеет, значит, немой – "немец". Неважно, француз он или итальянец. Наши, конечно, у них многому научились. Слава Богу!

– Но иконописец – не зодчий. Не слишком ли высоки ваши требования к тем, кто желал бы идти за вами?

– Не спорю: возможно, они и вправду завышены. Но это с моей стороны. А с другой, посмотрите-ка, что творится! Приходят ко мне так называемые ученики, в глазах лихорадочный блеск – хотят постичь тайны иконописи как можно быстрее. А для чего? Да чтобы тут же начать зарабатывать "большие деньги". Такие покрутятся два-три месяца возле меня, уедут куда-то, потом, глядишь, а у них уже самостоятельные заказы, да зарабатывают так, что другим не снилось. Ко мне же дорогу забыли. Посмотрел я на это и однажды решил: все, хватит! Не надо мне больше никаких учеников. Толку от таких все равно не будет.

Безгласная проповедь

– Казалось бы, иконоборчество давно ушло в прошлое. Однако и сегодня время от времени вспыхивают дискуссии о том, чем же принципиально отличается иконопочитание от идолопоклонства, в чем же суть слов: "не сотвори себе кумира"? Как Вы формулируете для себя ответы на эти вопросы?

– В Ветхом Завете описано, как израильтяне уклонялись в идолопоклонство. Господь через пророков их обличал. Зачем поклоняться мертвому веществу: камню, дереву, золоту? Ведь за идолом никакой реальности нет – это вымышленный бог. Язычники изображали богов, которых никогда не было или они выглядели, как самые обычные люди. Например, когда древние римляне завоевывали какую-нибудь страну, весь пантеон местных богов переходил в Рим. Они считали, что и эти покоренные боги будут им покровительствовать. Как можно верить такому и поклоняться? Икона, хотя и имеет форму видимую, но за ней реальность – воплотившийся Бог.

Ветхозаветный запрет: "Не сотвори себе кумира" до сих пор в силе. Бога изобразить невозможно, потому что Он невидим. Но когда Слово стало плотью, Он стал видимым, а, значит, изобразимым. Почему древние иконопочитатели утверждали, что, если допустить в принципе невозможность изображения Христа, тогда таким образом мы отрицаем реальность Его воплощения? Если Он стал видимым, если Бог стал человеком, разговаривал, общался с людьми, Его можно было потрогать, а после Воскресения Фома даже осязал Его язвы, то, стало быть, Его можно изображать. Но только таким, каким Он явился – в образе Человека. За идолом не стоит никакой реальности, понимаете? А за иконой стоит. Вот и вся разница. Хотя внешне они могут быть похожи.

– Но в католической Церкви существуют скульптурные изображения Христа и святых – мы видели их в Ватикане...

– Это допустимо, вполне. В Византии такие же были. И барельефы. Главное, чтобы отображался Бог истинный, Который существует реально.

Надо заметить, что современное иконоборчество ничего общего с древним не имеет. У ранних иконоборцев были очень серьезные аргументы. Думаю, что даже не всякий сегодняшний священнослужитель – может быть, только единицы – сумеет вам это правильно объяснить. Они не просто говорили "нельзя изображать", а весьма убедительно аргументировали свой запрет. Ересь иконоборчества отвергала почитание священных изображений под предлогом борьбы с идолопоклонством. Она возникла в 20-х годах VIII века при самом активном участии Византийских императоров Льва III и Константина V. Борьба разгорелась нешуточная. Во многом это стало борьбой интеллектуалов.

Вот какой, к примеру, характерный диалог произошел однажды между императором и одним из приверженцев иконопочитания. Император вызвал к себе исповедника и грозно спросил: "Как ты смеешь почитать идолов, ведь ты христианин?" Тот молча достал из кармана монету с изображением императора, бросил на пол и стал топтать ногами. Властитель в ярости набросился на обидчика. "Ну, вот, – сказал тот, – сам-то не терпишь, когда твое изображение попирают, а икону Христа, значит, можно! Так кто же из нас христианин?"

Церкви понадобилось полтора столетия, чтобы осмыслить эту проблему и представить весомые аргументы для опровержения ереси. Простое утверждение, что икона необходима, звучало для иконоборцев абсолютно неубедительно. Эта догматическая проблема рассматривалась в период иконоборческих споров VIII-IX веков, причем спорили о смысле и возможности передачи, представления Божественного естества средствами человеческого искусства.

– Что такое, по-вашему, красота?

– Красота в отвлеченном понятии – вещь довольно размытая, потому что у каждого свои представления о Красоте, чисто индивидуальные. Я же понимаю Красоту как одно из имен Божьих. Есть свод аскетических правил, называемый "Добротолюбие". Что понимать под этим? Я спрашивал у старых монахов, и даже они отвечали по-разному: любовь к добродетели, к добру, доброделание. "Доброта" – слово славянское, и означает Красоту как одно из имен Бога. Значит, любовь к Красоте есть любовь к Богу.

Обилие всевозможной информации в современном мире захлестнуло человека, оно вызвало безразличное, легкомысленное отношение к слову, как устному, так и печатному. Поэтому самым мощным, самым убедительным сегодня становится голос иконы. Слову теперь мало кто доверяет, и безгласная проповедь может принести больше плодов. Образ жизни священнослужителя, каждого христианина, иконы, церковное пение, архитектура храма должны нести на себе печать Небесной Красоты.

– В своей книге "Беседы иконописца" вы утверждаете, что в чистом виде у нас никакого добра быть не может. Вы могли бы подтвердить это высказывание примерами из жизни?

– У людей – конечно, не может, потому что каждый из нас поражен грехом. Примеров тому в жизни каждого предостаточно. Возьмем хотя бы тщеславие, которое липнет к человеку, как банный лист – грех, хотя и меньший, чем гордость, однако...

Преподобный Иоанн Лествичник, великий подвижник и автор замечательного духовного творения, называемого "Лествицей", был аскетом, жил в V веке. Он писал: "Тщеславие высказывается при каждой добродетели. Когда, например, храню пост – тщеславлюсь, и когда, скрывая пост от других, разрешаю на пищу, опять тщеславлюсь – благоразумием. Одевшись в светлую одежду, побеждаюсь любочестием и, переодевшись в худую, тщеславлюсь. Говорить ли стану – попадаю во власть тщеславия. Молчать ли захочу, опять предаюсь ему. Куда ни поверни это терние, оно всё станет спицами кверху. Тщеславный... на взгляд чтит Бога, а на деле более старается угодить людям, чем Богу..." Ну, и так далее. Автор этих строк стал игуменом, когда ему было под восемьдесят лет, "Лествица" – книга всей его жизни. Это бесценный опыт не только церковной, но и самой обыденной человеческой жизни. Он, в частности, подтверждает: в любую добродетель, которую человек пытается совершать, через какие-то помыслы, внушения, приходящие извне, непременно проникает нечто не очень хорошее. Понаблюдайте за собой, и вы сами убедитесь в этом.

– Вы хотите сказать, что на каждую бочку меда всегда найдется своя ложка дегтя? И чем же вы объясняете это?

– Само по себе Крещение еще не освобождает нас от возможности согрешить. Человек, желая жить благочестиво, со всей ревностью и жаром приступает к исполнению заповедей Евангелия и что видит? Увы, подчас ничего, кроме своих немощей и бессилия. Вот тогда каждый из нас по-настоящему начинает надеяться на Христа, взывать к нему о помощи.

– И помощь придет непременно?

– Важно правильно понимать: без Христа, без Божией благодати человек ничего не может. Только к Богу должен обращаться тот, кто в чем-то нуждается. Надеяться исключительно на собственные силы нельзя – тогда в душе не остается места Богу. А сами по себе мы все-таки слабы: как бы ни старались, ничего доброго сделать не сможем. Без Господа мы ничто.

Бог никогда не навязывает человеку Свою благодать, но Он ждет от нас сердечного отклика. Ранее полученные навыки преодолеваются и изживаются тяжким трудом. Духовная жизнь происходит на таких глубинах, которые недоступных внешнему взору, и только Богу они видны. Свою любовь к человеку Господь явил самым совершенным образом – Сам Себя предал на смерть ради спасения человека и ждет от него только ответной любви.

Как уподобиться Христу

– Вот вы – христианин, живете на земле, а для чего? Ваша главная цель: написать как можно больше хороших икон, расписать все возможные православные храмы?

– Иконы, храмы – это не цель, а мое церковное послушание. И дело тут, разумеется, совсем не в количестве. Главная цель у меня, как и у каждого христианина, – уподобиться Христу по мере сил и возможностей.

– Но эта цель – недостижима для человека!

– Да, но стараться ведь надо. Одно из средств на этом пути – аскеза. Ограничение. То, без чего вообще не может существовать христианство, без чего невозможна жизнь в Церкви. Если человек не будет себя ограничивать – он не христианин.

Принципиально со временем ничего не меняется, хотя формы аскезы несомненно уже изменились, в сравнении даже и с XIX веком, не говоря о XIV веке или IV-м. Монашество в таких формах, в каких оно существовало в IV веке, теперь уже невозможно. А если кто-то вздумает это культивировать, я уверен, что это принесет худые плоды. Уже епископ Игнатий Брянчанинов осуждал тех монахов, которые пытались делать каждый день по 300 поклонов, считая, что они совершают нечто великое. Ведь аскетические подвиги у аскетов древности были только средством, и не больше. А средство это было нужно, очевидно, потому, что они были физически очень здоровыми людьми, и им нужно было себя утомлять.

– Пост – одно из таких ограничений. Почему в православной церкви он гораздо строже, чем в католической?

– У нас все строже. Преподобный Иоанн Кассиан Римлянин писал в V веке, что для римлян посты, которые совершают египетские монахи, непосильны по причинам чисто климатическим. Что же тогда говорить о русских, которые живут много севернее. Ведь наш Типикон (Устав) и все содержащиеся в нем предписания относительно пищи – появились в Палестине, где к началу Великого Поста уже весна, много всякой зелени и витаминов. На севере России в это время ещё зима... Поэтому если кто-то вздумает в точности выполнить предписания относительно пищи в Четыредесятницу, то он едва ли доживет до Пасхи, а если и доживет, то и в церковь идти не сможет. Ведь в течение первых двух дней Первой Седмицы не положено вовсе ни есть, ни пить, в среду – только после Литургии Преждеосвященных Даров разрешается тёплая вода с мёдом и кусок хлеба с солью, в четверг опять ничего не едят и не пьют, в пятницу после отпуста Литургии разрешается варево без елея (постного масла), и только в субботу пища с елеем и с вином, так же и в воскресенье. Во все прочие седмичные дни Четыредесятницы – сухоядение, а рыба – только в Благовещенье и в Вербное Воскресенье. На Страстной седмице такой же пост, как и на Первой седмице. Едва ли кто сможет физически выдержать такой режим, при этом ещё работая и посещая все богослужения, например, в монастыре, где на первой седмице в сутки положено совершать около 300 поклонов (и земных, и поясных вместе).

– Как же быть?

– Дело в том, что прежде люди были физически более здоровы. Если в XIX веке некоторые подвижники, даже среди мирян, могли вообще не есть в течение всех сорока дней поста, вплоть до Пасхи, то сегодня это никому не по силам. Но это телесные ограничения, они могут варьироваться в зависимости от физического состояния человека. К тому же Устав православной Церкви при всей его строгости, делает оговорки: тем, кто немощен; тем, кто стар; тем, кто в пути – им бывает послабление в посте.

А вот соблюдение заповедей: не убий, не прелюбодействуй, не пожелай того, что принадлежит ближнему – такая аскеза, конечно, никогда отменена быть не может, сколько бы столетий ни прошло. Без борьбы с грехом не может быть христианства. Слово "пост" заимствовано из терминологии военных – "стоять на посту". Если вы спросите у человека, считающего себя верующим, но редко посещающего храм и не вникающего глубоко в вопросы веры, он скажет, что поститься – это не есть мяса и прочей скоромной пищи. А если спросите людей церковных, они скажут, что, кроме воздержания в пище, нужно наблюдать за своими мыслями, чувствами; то есть воздерживаться от всяких дурных помыслов, духовно поститься.

Пост – это стояние Церкви в ожидании Христа, а завершается это стояние встречей с Ним в Евхаристии. Жизнь всякого христианина в Церкви становится постом (в глубоком смысле этого слова) – приготовлением и ожиданием. (Тогда не страшен и Страшный Суд!) Пост всегда предшествует Евхаристии; так же и бдения, ночные службы, являются приготовлением к Литургии. Пост – это, прежде всего, сосредоточенное ожидание.

– Отец Зинон, вот молодежь порой говорит: ходили бы в церковь почаще, не только на Пасху, но там очень уж скучно. Но вы-то, когда живете в монастыре, исполняете строгий устав, не чувствуете, наверное, никакой скуки. Почему так?

– Все, наверное, зависит от установки. Я заметил одну вещь: для подавляющего большинства современных людей определяющим в жизни является гедонизм – жажда удовольствий. Однако на то, чтобы жить в свое удовольствие, нужны деньги. Помню, как в Москве на каждом углу можно было увидеть рекламу: "Бери от жизни все!" Вот это в первую очередь и откладывается в мозгах, особенно людей молодых, неокрепших, толком не знающих жизни. Пока есть силы, молодежь пытается взять от жизни действительно как можно больше, но итог зачастую плачевен. Наступает разочарование, депрессия, потеря собственного лица. Реальная жизнь – это все-таки не реклама.

– В таком состоянии остается одно: идти в монастырь?

– Не обязательно. Надо просто жить по Заповедям Христа, и все непременно наладится. На свете много достойных занятий. Завести семью, родить детей, вырастить их – это не меньший подвиг, чем труды в монастыре. Может, даже и больший. Каждый должен выбирать образ жизни в соответствии со своими внутренними духовными наклонностями, потому что Бог благословил и тот, и другой образ жизни. Не надо весь мир превращать в монастырь. Каждый должен сам сделать свой выбор и потом ему следовать.

– Как же "заманить" людей в церковь?

– А и не надо заманивать. Разве в церковь веселиться идут? Когда человек направляется в театр или в кино, он ждет, что увидит или услышит что-то новое. А в Церкви мы собираемся на одно и то же. Там ничего нового не бывает. Раньше христиане собирались в каждый воскресный день, который так и назывался Господним, был днем Евхаристии. В Римской империи это был первый день недели. Седьмым была суббота – выходной, день отдыха и покоя. А с воскресенья неделя начиналась, первый день. Но для христиан это ведь день, когда вспоминалось Воскресение Христа, день Его особого присутствия. Совершалась Литургия, и все причащались тела и крови Христовой. Поэтому позже в Римской и Византийской империи и воскресный день объявили выходным. Христиане регулярно собираются в церкви на Евхаристию – действие, в общем-то, одно и то же. Но для верующих людей это всегда нечто новое.

– Объясните, пожалуйста.

– Христос – вечно живой, и Он никогда не может надоесть верующему человеку. Если люди, христиане любят Христа, значит, каждая встреча с Ним желанна. Христиане чем отличаются в этом мире от прочих людей? Только тем, что искренне любят Христа. А больше ничем.

Конечно, если в церковь зайти, чтобы просто понаблюдать и послушать, то вскоре, после третьего, скажем, раза, это может наскучить. Но так случится, если самому не участвовать в церковном действии, не зажить новой жизнью. В противном случае ничего интересного здесь не найдешь, и тогда действительно лучше отправиться в кинозал или на дискотеку.

По-другому надо...

– Помните свой первый иконостас?

– Конечно, он до сих пор существует в церкви Илии Пророка в Одессе. Еще будучи учащимся художественного училища, я работал с мастерами, которые не владели иконописной техникой. Поэтому делали, что могли, используя повсеместно распространенный тогда живописный академический стиль. Было это, по-моему, в 1972 году.

– От руководства училища вам за это не нагорело?

– Нет, никто тогда ничего не узнал. Потом я и в кафедральном соборе Одессы иконы писал. Так и пошло...

– Вам, как творцу, наверное, сложно выделить какую-то самую главную свою работу. Для вас они все, наверное, как дети. И, тем не менее, какие-то "любимчики" у вас, наверное, есть?

– Дело в том, что, когда я заканчиваю очередную работу, дня через три или чуть больше понимаю: а ведь делать надо было совсем по-другому. Но исправить уже ничего нельзя – что вышло, то есть.

– Какие храмы вы расписывали? Давайте попробуем составить перечень хотя бы основных ваших работ.

– В 1976 году я поступил в Псково-Печерский монастырь, весьма богатый своими иконописными традициями, стал монахом. Иконопись стало моим основным служением, хотя поначалу даже там приходилось писать иконы полулегально, потому что это занятие приравнивалось к религиозной пропаганде. Но со временем стало легче. Так вот, самое значимое, из того, что я там написал, это, наверное, иконостасы храмов преподобномученика Корнилия, Покрова над Успенским собором и Печерских святых на горке. Для древнего Троицкого собора Пскова создал иконостас нижнего храма, освященного во имя преподобного Серафима Саровского. Это было уже, кажется, в 1988 году.

– Все эти годы вы из Пскова не выезжали?

– Нет, почему же, приходилось отлучаться – и не раз. В 1979 году патриарх Пимен вызвал меня в Троице-Сергиеву Лавру.

– Почему именно вас? Вы были лично знакомы с патриархом Пименом?

– Так получилось. Патриарх Пимен любил приезжать в Одессу и отдыхать в своей резиденции. При этом непременно посещал кафедральный собор. И вот однажды летом зашел как раз в то время, когда я там что-то писал. С ним был митрополит Одесский Сергий, он тогда и представил меня, совсем мальчишку, патриарху всея Руси. Почему-то Святейший меня запомнил, хотя я еще не был монахом, а просто в свободное от учебы в художественном училище время работал в храме. Ну, а потом, когда потребовалось, Святейший Патриарх Пимен вызвал меня в Троице-Сергиеву Лавру.

– Какие отношения сложились у вас с патриархом?

– Самые доброжелательные. К тому же патриарх Пимен был большим знатоком древней иконописи, также высоко ценил и современных мастеров, которые дерзали работать в византийской стилистике. Таковых, к сожалению, было немного. Славились в то время работы Марии Николаевны Соколовой, тайной монахини, принявшей в постриге имя мученицы Иулиании. Я звал ее матерью Марией... Святая женщина! Она была духовной дочерью святого праведного Алексея Мечёва, многое в Лавре принадлежит ее кисти. При Московской Духовной Академии была создана реставрационно-иконописная мастерская, Соколова ее возглавляла. К тому времени, когда позвали меня, Мария Николаевна была в весьма почтенном возрасте и работать уже практически не могла. Видимо, патриарх Пимен думал, что в какой-то степени я мог бы ее заменить. Возражать не имело смысла, да и не принято у нас перечить старшим, тем более Святейшему. Делай, что велено, это же послушание!..

– Что хорошего удалось вам создать в Троице-Сергиевой Лавре?

– В Троице-Сергиевой Лавре я написал иконостасы приделов в крипте Успенского собора, а также немало других икон. Семь лет жил там. Хотя довольно быстро понял: столичный монастырь не для меня. Слишком шумно, люди толпятся – и так каждый день! Добро бы еще верующие, так в основном туристы – зеваки... Все это страшно отвлекало меня от работы, трудно было сосредоточиться. В конце концов я не выдержал и запросился домой – на более спокойную и милую сердцу Псковщину. Написал прошение патриарху.

Однако Святейший отпускать меня почему-то не захотел. Вместо этого направил восстанавливать Данилов монастырь. В 1983 году разоренную обитель вернули Церкви, и мы стали готовиться к празднованию 1000-летия Крещения Руси. Там я работал год, больше не смог – Москва не по мне, аляповатый город, до самых печенок достала... Написал второе прошение патриарху, и тогда Святейший меня, наконец, отпустил. Примерно через год меня пригласили во Владимирскую область, где я расписывал церковь святой Параскевы Пятницы. А затем вновь вернулся и работал уже совершенно спокойно в своем Псково-Печерском монастыре, где написал много разных икон.

– Мало кто знает о вашей работе в подмосковном поселке Семхоз, где жил и трагически погиб Александр Мень. Вы сами вызвались расписывать храм во имя преподобного Сергия Радонежского, выстроенный на месте гибели священника?

– Меня пригласил отец Виктор, настоятель этого храма. Пришлось отложить уже начатые дела, но отказаться я, конечно, не мог. Александра Меня я с юности почитаю.

– Вы были знакомы?

– К сожалению, нет. Хотя я и жил буквально в пяти километрах от отца Александра – в Троице-Сергиевой Лавре, но с ним так ни разу не встретился. Зато его книги, например, серию "В поисках Пути, Истины и Жизни", читал с большим удовольствием. Книги издавались за границей и выходили под псевдонимом Эммануила Светлова. Они помогли мне точнее понять церковную жизнь, осознать свою роль в ней. Не все окружающие меня в то время монахи одобряли эти произведения, но я давно привык не ориентироваться на чужие вкусы.

– Но потом все-таки встретились с ним – храм "на крови" душа отца Александра наверняка посещает...

– Храм выстроен неподалеку от места, где 9 сентября 1990 года неизвестные до сих пор душегубы напали на отца Александра и нанесли ему смертельные раны... Это как только себе представишь – мороз по коже. Мне сразу захотелось сделать что-то особенное, и я придумал не совсем привычный для русских храмов иконостас. Древняя традиция – фрески на известняке. Берешь живой камень и кладёшь на него раствор. Живопись выполняется по сырой штукатурке. Весь фокус в том, что штукатурка впитывает краски часа четыре-пять, не больше, поэтому к моменту окончательного высыхания вся работа должна быть завершена. По мелочам еще что-то там допускается, но в целом икону нужно успеть написать. Цейтнот! Но ничего, я вроде справился – шесть икон написал за неделю. Кстати, использовался материал, специально привезенный из Пскова. Есть у нас там прекрасные известняки – долговечные, чистые по цвету... На мой взгляд, получилось то, что надо.

– Расскажите о своих работах в Мирожском монастыре.

– В общих чертах это выглядит так: в своих трудах я все время пытаюсь вернуться к истокам русского христианства. Вот и в Мирожском монастыре начал с храмового пространства: вместо привычного сегодня иконостаса реконструировал дрвнейшую форму невысокой каменной алтарной преграды. И расписал ее фресками в византийском стиле. С помощью итальянских архивов восстановил греческую литургию по древнейшим образцам...

– Расскажите о Ваших зарубежных работах.

– В Крестовоздвиженском храме бенедиктинского монастыря в Шеветони (Бельгия) я создал композицию фресок, среди которых "Христос – Грядущий Судия", "Небесный Иерусалим" и другие. В Ново-Валаамском монастыре в Финляндии – трапезную целиком расписал, во Франции, Германии делал иконостасы, в Италии преподавал в иконописной школе. Расписал верхний храм Свято-Никольского венского кафедрального собора и написал иконостас для нижнего храма.

Святой Дух и апостолы

– Расскажите, пожалуйста, о своей работе в Венском Свято-Николаевском соборе. Ведь это самый величественный храм Московского Патриархата за пределами его канонической территории. Сложные задачи поставил перед вами епископ Иларион (Алфеев)?

– Дело большое и, действительно, непростое. Поначалу, я не больно-то хотел за него браться. Согласился расписывать Венский храм лишь потому, что давно был знаком с владыкой Иларионом.

– А почему не хотели браться?

– Да стар уже, не хочу нервы тратить на всякие глупости. Потому что по опыту своему знаю: договариваться с архиереями всегда непросто. Приходится вступать в бесконечные споры, доказывать свою правоту, тратить на совершенно бессмысленные разговоры уйму бесценного времени – нет, я больше так не могу...

– Но с епископом Иларионом, по-видимому, у вас сложились иные отношения?

– Мы знакомы очень давно. И маму его я прекрасно знаю, она привозила будущего владыку еще двенадцатилетним мальчиком в Троице-Сергиеву Лавру, когда я тогда подвизался. Потом мы встречались и в Псково-Печерской Лавре, неоднократно. Тогда и сошлись. Наши взгляды по основным вопросам церковного искусства совпадают, поэтому с этим человеком мне работается легко и плодотворно, без нервотрепки.

Все время я делаю то, что предлагает мне сама жизнь. По мере сил и возможностей. Венский храм я страшно не хотел расписывать, но потом мне стало интересно. В каждой ситуации я привык находить что-то свое, а когда работа становится по душе, ни о чем другом даже мечтать не хочется.

– А когда она стала вам "по душе"?

– Когда родилась в голове композиция и само решение росписи. До этого я просто даже не представлял себе, как и что буду делать. Если бы владыка Иларион сжалился надо мной и сказал тогда: ну, не хочешь, и не надо – я бы отказался и, возможно, даже не сожалел.

– Как возникла идея росписи Венского собора?

– Когда приехал сюда в первый раз, все осмотрел, то выяснилось, что архитектура храма плохо приспособлена для росписи. Взять алтарную часть: окна слишком высокие и расстояние между ними недостаточное, поэтому так непросто разместить там нужное изображение. То ли это в процессе строительства какие-то коррективы вносились, то ли что-то еще – но когда возводили храм, о росписи, видно, совсем не задумывались. Купол опять же – поначалу я плохо представлял себе, как его делать. Диаметр сравнительно небольшой – всего пять метров. К тому же из центра спускается провод и цепь, на них подвешено паникадило. Изображение Вседержителя разместить в данных условиях невозможно. Что делать? Я долго думал, пока меня не осенило: надо изобразить на куполе сошествие Святого Духа на апостолов.

– Об этом событии рассказывается в "Деяниях святых апостолов"...

– Да, конечно. В пятидесятый день после Воскресения Иисуса Христа апостолы, вместе с Божией Матерью и другими учениками Христовыми, собрались "единодушно вместе". Внезапно налетел сильный ветер, которым "наполнился весь дом, где они находились. И явились им разделяющиеся языки, как бы огненные, и почили по одному на каждом из них. И исполнились все Духа Святого, и начали говорить на иных языках, как Дух давал им предвещевать" (Деян.2,1-4).Так Христос дал апостолам способность и силу для проповеди Своего учения всем народам. Замечу, что такие композиции допускались в православных храмах и раньше.

– Где и когда?

– К сожаленью, не сохранился до нашего времени купол знаменитого храма святой Софии Константинопольской, ставшего в VI веке главным рукотворным чудом Византийской империи. Именно там древние иконописцы изобразили сошествие Святого Духа на апостолов. А вот в Греции в монастыре преподобного Луки (Осиос Лукас), расположенного на западных склонах горы Геликон между Беотией и Фокидой – его история насчитывает более тысячи лет, это один из наиболее выдающихся памятников византийского зодчества и изобразительного искусства – такая мозаика существует до сих пор. Сама идея прекрасна: Дух Святой через апостолов нисходит на все собрание Церкви... Как только я осознал это, сразу у меня вся композиция и выстроилось.

– За такое грандиозное дело вы взялись в одиночку?

– Привык работать самостоятельно – ничего не поделать... Правда, когда прикинул объем работы по времени, выходило, что года на три тут работы, как минимум. Конечно, можно было бы все сделать и одному, только людям храм Божий нужен, и ждать так долго они не могут. Потому сроки мне в три раза сжали, и я предложил вызвать на помощь нескольких иконописцев из России. Под моим наблюдением – все-таки сюжет уже определен – они и закончили задуманное.

– Вам не трудно было забираться под самый купол собора? Метров сорок здесь, если не больше. Один неосторожный шаг...

– В последний раз на такой высоте я работал в 1980 году. Думал, что больше уже не смогу, но вот опять забрался – и ничего, держусь. Владыка Иларион несколько раз сюда поднимался, тоже говорит – нормально. Коснулся купола рукой... Думаю, что в ближайшие сто лет до этих стен рука человеческая дотронуться больше не сможет.

– Монументальная живопись имеет свою специфику – в чем она заключается?

– Сложность росписи купола в том, что она должна, прежде всего, восприниматься на большом расстоянии. Это икона может смотреться и близко, и на расстоянии. А купол – это работа особая.

– Что помогает вам в работе?

– Церковная музыка. Надеваю наушники, включаю плеер, беру в руку кисть и вперед!..

– Отец Зинон, а у вас есть свой сайт в Интернете?

– Нет. А зачем?

– Если бы ваши работы можно было выставить в Интернете, весь мир мог бы смотреть и любоваться...

– Вопрос в том, как мои работы собрать, они ведь сегодня по всему миру рассеяны. Нереально даже сфотографировать.

– Почему?

– Так ведь не каждый из частных владельцев моих работ согласится на это. Я вот однажды в Москве написал икону Благовещение для одного человека. Потом захотел на нее взглянуть – не вышло. Даже фотокопию сделать не разрешил.

– Чем свой отказ мотивирует?

– Лично с владельцем иконы я не знаком, общались через посредника. Тот человек сказал, что ничем мне не может помочь – хозяин эту икону так бережет, что никому не хочет даже показывать.

Бах в помощь!

– Вы тут обмолвились, что вам в работе помогает церковная музыка. Хотелось бы уточнить ваши музыкальные предпочтения.

– Когда пишу, часто слушаю Баха. Считаю его величайшим композитором всех времен. "Гольдберг-вариации" – шедевр совершеннейший. "Страсти по Матфею" – действительно, божественная музыка. Мне кажется, что у Баха нет плохих сочинений. Даже у Моцарта есть слабые, а у Баха нет. Музыкант говорил: все, чего я достиг, это только благодаря своему огромному трудолюбию. Если каждый будет трудиться так же, как я, может достигнуть даже большего. А ведь он был простым органистом в храме...

– Епископ Иларион (Алфеев), как известно, пишет музыку. Она вам по душе?

– Его "Страсти по Матфею" я слушал в Риме, в концертном зале – меня, что называется, "пробило". Владыка подарил мне и компакт-диски со своими произведениями – слушаю во время работы. Сама идея наполнить старую форму "Страстей", которая существовала еще до Баха, православным содержанием, мне по душе. Получились "Страсти по Матфею", где и тексты из православного богослужения, и сама музыка постоянно отсылает к церковной службе. Это не может не нравиться.

– Сколько часов в день вы работаете? Вы могли бы познакомить нас со своим распорядком дня?

– Для монаха норма вставать в пять утра, но я просыпаюсь иногда несколько раньше – молюсь, читаю Священное писание, Ветхий и Новый Заветы, Григория Богослова...

– Как долго?

– Часа два. Потом начинаю что-то делать. Молюсь и во время работы, и после... Работать привык в одиночку, чтобы меня никто не отвлекал. Молиться надо непрестанно, но форм молитвы много, понимаете?

– Какие молитвы вы чаще всего совершаете?

– В монастыре, прежде всего, приучился к Иисусовой молитве. С тех пор чаще всего я обращаюсь к Иисусу Христу, Сыну Божию и истинному Богу с просьбой о помиловании. Когда пишу фигуры апостолов, то думаю и о них, мысленно к ним обращаясь.

– Отец Зинон, как христианин, вы не могли бы дать духовный совет: что лучше всего читать на утренней молитве?

– Я советую вам читать сначала из Ветхого Завета, потом из Евангелия и Послания Апостолов. А после этого читайте все, что душе вашей угодно: молитвы из канонов, акафистов, главы из Библии. Только помните одну вещь: в этом должны участвовать и ум, и сердце, чтобы это не стало для вас простой формальностью. Иначе ваш молитвенный труд напрасен. Для меня самое главное – это чтение Священного Писания. Слово Божье обращено персонально к каждому человеку. Не ко всем коллективно. Это я для себя такой вывод сделал.

"Да не судимы будете..."

– Как вы относитесь к людям, которые называют себя атеистами?

– По правде скажу: живого атеиста в полном смысле этого слова я не встречал. Всегда оказывается, что в каких-то стесненных обстоятельствах люди вдруг начинают обращаться к Богу. Атеизм – это же от безделья или какой-то бравады. Что значит "атеист"? В Древней Греции, если человек в открытую заявлял, что он не верит в богов, его считали сумасшедшим. Как в советское время верующих считали людьми недалекими, больными. Разве можно, глядя на окружающий нас мир трезвыми глазами, думать, что у него нет Творца? То же самое, если носить на руке часы и говорить, что они сами собой образовались...

– Отец Зинон, как вы считаете: человек, который умом не принимает Бога, но практически живет согласно христианским заповедям, имеет шанс на спасение?

– Произносить такие суды не считаю себя правомочным. И вообще все наши суды на земле ничего не значат. Могу привести суждение Преподобного Силуана Афонского, которое я абсолютно разделяю. Он говорит, что, когда во время молитвы плакал о всем мире – а преподобный высшей ступенью молитвы считал молитву за мир – вдруг услышал голос Христа, обращенный к нему: "Зачем ты плачешь о всем мире, разве ты не знаешь, что Я помилую всякого человека, который хотя бы раз в жизни призвал Мое имя?" Тогда ему пришла в голову мысль: зачем же я здесь сижу, лишаю себя всяких удобств и радостей жизни? И ему последовал ответ: "Тех Я только помилую, а такие, как ты, будут моими друзьями".

Как и многие верующие люди, я считаю, что благодать, которую принес Христос, распространяется далеко за пределы Церкви. Апостол Павел в Послании к Римлянам говорил о том же: существуют законы, написанные на скрижалях в сердце – естественные законы. Даже язычники, которые формально не принадлежат Церкви, но поступают по этому закону, ближе к Христу, чем лицемерные христиане. Те, кто не признает себя христианами, но живут, согласно заповедям Христовым, они как бы несознательные христиане. Когда они предстанут перед Христом, тогда и прояснится вся правда о них. Но мы судить их права не имеем.

– Как вы относитесь к лицедейству? Допустим, небезызвестный священник Иоанн Охлобыстин недавно снялся в фильме, сыграв главную роль – Григория Распутина. Хотелось бы узнать ваше мнение: допустимо, чтобы священник играл роль в кино?

– Есть вещи, которые могут иметь место, когда жизнь ставит какие-то особые условия. В древней Церкви – в ранней Церкви – если кто-то из лицедеев, актеров, хотел стать христианином, принять крещение, первое, что от него требовали, это отречься от своего искусства, оставить его. Почему? Потому что лицедейство несовместимо с христианством. Актерское мастерство зависит от способности перевоплощаться в другого человека: чем сильнее перевоплотится, тем убедительнее игра. И этот момент самый опасный для духовной жизни. Для чего в христианстве существуют молитвы, аскезы? Для того, чтобы можно было стать самим собой. У актеров же получается наоборот: надо регулярно становиться другим, при этом совершенно неважно, положительный ты персонаж изображаешь или отрицательный. Ну, а как сейчас смотрит на такое отклонение официальная Церковь, я не знаю. Послаблений разных много...

– Но ваше-то мнение?

– Я считаю, что актерство недопустимо для простого мирянина, верующего человека, а для клирика, так просто опасно.

Паломникам захотелось чуда

– Отец Зинон, мы, разумеется, представляем, как вы относитесь к астрологии. Однако на звездное небо, вы видимо, смотрите. Задумываетесь о влиянии космоса на людей?

– Вполне могу допустить, что расположение планет может каким-то образом влиять на настроение человека. Но жизнь наша, судьбы, как еще говорят, зависеть от звезд на небе никак не могут. Древние греки верили в рок, Церковью это всегда относилось к разряду суеверий. Если христианин будет верить гороскопам, всяким предсказаниям, тогда он вообще ни к какой добродетельной жизни становится не способным. Будет считать какие-то дни удачными, благоприятными, когда можно делать всякие христианские добродетели, но что тогда делать в прочие дни? Получается, для добродетели они не годятся. Святитель Иоанн Златоуст обличал византийское общество в подобного рода вещах. Христианин ничего бояться не должен, потому что "идол в мире ничто" – так Апостол Павел говорит.

Из ада все вывел Христос

– Существует такое определение ада: "слишком поздно". Вам оно кажется точным? Как вы относитесь к предположению святого Исаака Сирина о том, что ад – это не вечное, а временное обиталище грешников, которые, в конце концов, будут прощены?

– Так вы Исаака Сирина знаете? Ну, дела!.. Относительно ада, я могу привести вам слова английского писателя Клайва Стейплза Льюиса – был такой неверующий христианин. Он сказал: "Я уверен, что ад несомненно существует, но его двери заперты изнутри". Думаю, что против воли человека Бог никогда не отправит его в ад. Это каждый выберет сам. И человек может сделать это уже в своей жизни – сам себе и окружающим устраивать ад. Потому что без Бога жизнь постепенно становится адом.

Святитель Феофан Затворник в одном из своих писем говорит о том, что демоны будут искушать человека теми же страстями и приманками, на которые он наловлялся в этой жизни. После исхода из тела пьянице, например, будет показана бутылка, и он за ней побежит, потому что она ему вожделенна. Если человек всю жизнь стремился к Христу, значит, он Христа и выберет. Я не знаю такого опыта, который был бы абсолютно достоверным, но те, которые побывали в аду и вернулись – таких, пожалуй, нет. Хотя есть какие-то прозрения.

– Вы в своем творчестве не используете эти умозаключения?

– Ну, почему же, у меня есть икона "Воскресение Христово" ("Сошествие во ад") – там изображен разрушенный ад. Дело в том, что после Воскресения Христова ад упразднился – "Огорчися, ибо упразднися", как говорит святитель Иоанн Златоуст в своем "Огласительном Слове", которое читается на пасхальной утрене. А упразднился, значит, нет того ада, в который исходили и праведники, и грешники, он опустел. Сегодня почему-то мало внимания уделяется этим богослужебным текстам. Христос из ада вывел всех – это точно. Согласно песнопениям Церкви – всех! У нас почему-то считают, что только праведников. Поэтому я абсолютно согласен с Исааком Сириным, когда он говорит о геенне как о средстве, которое задумано не как месть за грехи – потому что Бог вообще мстить не может, Он благ по природе, по естеству Своему, и никакого зла никому причинять не станет. А геенна – это средство для очищения тех, которые не очистились еще в этой жизни. Но даже короткое пребывание в геенне страшно, мучительно.

Исаак Сирин, я считаю, самый современный богослов. Он дает ответы на такие сложные вопросы, от которых другие уклоняются либо вовсе умалчивают. Бог, даже если подвергает человека каким-то испытаниям, то цель его только благо человека. Невозможна даже сама мысль, что Бог будет бесконечные веки казнить людей за какие-то грехи, которые они совершили в короткий промежуток земной жизни. Во-первых, Бог не может никого казнить, потому что Он любит всякое творение. Во-вторых, если допустить бесконечность мучений, тогда надо допускать бесконечность зла.

– Так ада – нет?

– Почему же нет? Я же сказал, что каждый сам себе его устраивает. А вам что надо, костер со сковородками и кипящими котлами? Откровенно говоря, меня мало интересует проблема ада. Главное для меня – Иисус Христос. Без Него любое состояние – ад. Те, кто об этом спрашивают, имеют в виду какую-то вульгарную "геенну огненную". Но это же все не то... Вот почему сегодня я никому не рекомендую писать на западной стене храма Страшный суд. Может быть, в средние века это кого-то и могло напугать и через страх подвигнуть к добродетельной жизни. Сейчас – вряд ли. Скорее человека вдохновит проповедь о том, что Бог есть совершенная любовь, то, о чем Исаак Сирин говорит. Это может больше подвигнуть к добродетели, чем всякие устрашения. Один богослов спрашивал, как можно говорить об аде после гитлеровского Освенцима и сталинского ГУЛАГа? Ведь люди себе на земле такой ад устроили, что худшего и представить нельзя.

Зачем разбавлять христианство?

– Правду говорят, что Церковь – самый демократичный институт, который существовал когда-либо на свете?

– Такого определения я не слышал: что же в Церкви демократического? Во-первых, нужно сам термин уточнить. Какой была демократия в Древней Греции, вы знаете? Например, право голоса имели только 20 процентов граждан полиса, наиболее сознательные избиратели. А власть большинства, толпы называется охлократией. Это разные вещи. Демократия – это не идеальная форма общественного устройства, абсолютно.

– Но, как говорил Черчилль – лучше все равно ничего не придумали.

– Почему же: на мой взгляд, самая лучшая форма правления – теократия. Это когда народом управляли Богом вдохновенные личности, пророки. Вот когда пророки оскудели, по причине развращения нравов, наступила монархия. После этого теократия уже не возобновилась никогда. Так же и в России надо под 1917 годом подвести жирную черту, и больше ни о какой монархии не мечтать. Если вы внимательно прочитаете "Книгу Царств", то там найдете, как Израиль запросил себе царя по примеру "прочих народов", то есть языческих. Монархия – не Богом установленная форма управления.

– Бог не хотел давать им, но дал?

– Да, вышло именно так. Народ затребовал, Он и велел пророку Самуилу помазать Саула в цари. А потом сказал Самуил: согрешил народ, когда просил себе царя. То есть Бог пошел на уступку.

– Какие-то строки из Библии вам приходят на ум, скажем, во время работы? Что для вас в ней наиболее волнующее?

– Каждое слово там – Дух и Жизнь.

– Верно. Но есть же нечто, к чему возвращается человек постоянно? Каждый раз читает и думает: а вот это – точно, самое лучшее... Возможно, что-то вам помогает в работе?

– В каждой жизненной ситуации непременно приходит что-то на память, и ты уже поступаешь сообразно этому знанию. Недаром же преподобный Серафим Саровский говорил, что Священное Писание нужно читать постоянно, чтобы ум как бы "плавал" в Законе Божьем. Тогда всегда будешь знать, как следует поступать, чтобы было по Божески... Слово Божие руководствует человеком. Он строит свою жизнь сообразно с Заповедями Христа – вот, казалось бы, и все.

Но нет. В начале духовного пути обычно рекомендуется иметь духовника. Зачем? Поскольку человек сам еще не окреп в вере, ему часто нужен совет. Я вам приведу такой пример: когда мать ведет четырехлетнего ребенка и вытирает ему нос – это нормально. Но когда этому же ребенку сорок лет и ему тоже вытирают нос маминым платком – это уже ненормально. И здесь точно так же – нельзя иметь пожизненную няньку. Нужно самому возрастать духовно, чтобы суметь и другим помочь, если потребуется.

А так мне трудно сказать, какое место из Евангелия помогает мне в работе. Думаю, что чаще всего приходят на ум слова Христа, что, если соль теряет свою силу и становится ни на что не годной, то ее просто выкидывают. Это о нас, христианах. Если перестанем быть "солью мира" – а соль в понимании древних предохраняла все окружающее от гниения – то все испортится, рухнет. Христиане удерживают мир от совершенного разложения.

– Христианство не для всех?

– Только для тех, кто поверил и принял Иисуса Христа всем своим сердцем. Вы посмотрите, мусульмане живут в нищете, а в каждой семье детей куча. В христианских государствах Европы, которые экономически обеспечены лучше мусульманских, один-два ребенка, но часто и вовсе ни одного.

– В этом вы видите знак вырождения?

– Вижу большую беду. По статистике в течение года во всем мире совершается до ста миллионов абортов, хотя на самом деле, возможно, и больше. Сколько же это невинно загубленных душ? За десять лет – миллиард, шестая часть населения земного шара!.. Страшный удар, в том числе и по Церкви.

– Ваш прогноз в связи с этим на ближайшие хотя бы сто лет?

– Думаю, что Церковь как начиналась "малым стадом", так "малым стадом" и закончится. Но христианство никогда не исчезнет.