Архиепископ Иларион (Алфеев): "Позитивная программа Церкви – это спасение людей"

В свете кадровых перестановок в Русской Православной Церкви в центре внимания СМИ оказался новый председатель Отдела внешних церковных связей архиепископ Волоколамский Иларион. Насколько уместно называть служение "церковной карьерой"? Чем жизнь "обычного" епископа отличается от жизни постоянного члена Священного Синода? Что ждет архиепископа Илариона на посту председателя ОВЦС? На эти и другие вопросы владыка ответил в интервью журналу "Фома".

Справка

Архиепископ Иларион (Алфеев) родился 24 июля 1966 года в Москве. В 1984 году поступил на композиторский факультет Московской государственной консерватории, но в 1987 году по собственному желанию оставил обучение и стал послушником в Виленском Свято-Духовом монастыре. В том же году рукоположен во иеромонаха. В 1989 году заочно окончил Московскую духовную семинарию, в 1991 году – Московскую духовную академию со степенью кандидата богословия, а в 1993 году – аспирантуру МДА. В 1995 году окончил Оксфордский университет со степенью доктора философии.

С 1995 года работал в Отделе внешних церковных связей Московского Патриархата, с августа 1997 года вступил в должность секретаря по межхристианским связям.

В 2002 году рукоположен во епископа. В 2003 году назначен епископом Венским и Австрийским с поручением временного управления Будапештской и Венгерской епархией.

В 2009 году решением Священного Синода назначен Председателем Отдела внешних церковных связей Московского Патриархата, постоянным членом Священного Синода с титулом "епископ Волоколамский, викарий Патриарха Московского и всея Руси", и возведен в сан архиепископа.

Автор более 600 публикаций по патристике, догматическому богословию и церковной истории, а также переводов творений отцов Церкви с греческого и сирийского языков.

Автор ряда музыкальных произведений, в том числе "Божественной литургии" и "Всенощного бдения" для хора без сопровождения, "Страстей по Матфею" для солистов, хора и оркестра, "Рождественской оратории" для солистов, смешанного хора, хора мальчиков и симфонического оркестра.

Парадокс церковной карьеры

– Владыка, в светской прессе о Вас часто говорят как о "восходящей звезде русской Церкви". Теперь, может быть, уместнее было бы говорить о "взошедшей" звезде. Как Вы к этому относитесь? Применима ли вообще категория "карьеры" в разговоре о церковном служении?

– Такое понятие, как "церковная карьера", конечно же, существует. Однако либо такую карьеру можно намеренно строить, либо она складывается как-то сама. Вот в моем случае она сложилась сама: без всякого моего усилия. И произошло это, прежде всего, благодаря одному человеку – Святейшему Патриарху Кириллу.

Сам я никогда не планировал делать церковную карьеру. Когда принимал монашество в 1987 году, видел для себя два направления деятельности. Первое – служить алтарю. Второе – заниматься богословием. Для меня это были две большие любви. Именно по этим направлениям моя жизнь развивалась после пострига. Я служил священником и параллельно занимался церковной наукой: изучал древние языки, писал книги, потом учился в Оксфорде, где работал над диссертацией. И предполагал так и продолжать.

Но в 1995 году меня пригласил к сотрудничеству митрополит Кирилл, председатель ОВЦС. Он увидел мое будущее совсем по-другому и сразу сказал мне: "Вы должны сочетать научную и пастырскую деятельность с работой по линии внешних церковных связей". С этого момента я начал работать с Владыкой. Приходилось сочетать все три направления. Причем работа в ОВЦС требовала полной отдачи и занимала все основное время. Довольно долго я жил так, словно проживал два дня в сутки. У меня был полный рабочий день в ОВЦС: приходил к девяти утра и уходил в семь вечера. Потом приезжал домой, и там у меня начинался еще один рабочий день – свой собственный, когда я писал книги. Так я жил несколько лет. Но однажды, когда мы летели в самолете с митрополитом Кириллом, он сказал: "Я хотел бы, чтобы вы были епископом". Это стало для меня полной неожиданностью, потому что в такой перспективе я свою жизнь никогда не рассматривал. Вскоре владыка Кирилл представил меня Святейшему Патриарху Алексию II в качестве кандидата на епископское служение. И в 2002 году состоялась моя хиротония.

Последнее звено в этой цепи – день сегодняшний: назначение на пост председателя ОВЦС, по инициативе теперь уже Патриарха Кирилла. Фактически он трижды радикальным образом изменил мою жизнь и определил ту самую "церковную карьеру", о которой вы спрашиваете. Ни один карьерный поворот не был инициирован мною.

– Значит, церковное служение – такой же постепенный путь восхождения, как и в светском мире? Разницы нет?

– Разница есть, и принципиальная. В светском мире карьера – это цель. А в Церкви цель – служить Богу. И, мне кажется, огромную ошибку совершает тот, кто становится на путь церковного служения для того, чтобы сделать карьеру. У большинства таких людей на самом деле ничего не получается. Они остаются на том уровне, который кажется им ниже их достоинства и возможностей, и всю жизнь от этого страдают. А в итоге человек остается нереализованным.

– А почему так происходит?

– Дело в том, что церковное служение вообще не предполагает каких-то карьерных устремлений. Это служение всегда связано с абсолютной самоотдачей и... полным послушанием. У меня, например, сейчас достаточно высокое положение в Церкви. Но я нахожусь в полном послушании Святейшему Патриарху. Думаю, у меня сейчас гораздо меньше свободы, чем было несколько лет назад, когда я служил в Вене и мог совершенно свободно распоряжаться своим временем, совмещая архипастырское служение с работой над книгами и музыкальными произведениями. Сегодня я своим временем не распоряжаюсь вообще: степень моей подчиненности стала гораздо более сильной. И в этом – парадокс церковного служения: чем выше положение того или иного лица в Церкви, тем меньше он принадлежит самому себе, тем более аскетичной и в каком-то смысле жертвенной должна становиться его жизнь. На вершине этой пирамиды стоит Святейший Патриарх, в жизни которого, как он сам сказал при интронизации, нет вообще ничего личного, а вся его жизнь всецело принадлежит Церкви.

Сначала – епископ, потом – композитор

– Как теперь, после назначения на высокий пост, будет складываться Ваша композиторская деятельность?

– Не думаю, что Святейший Патриарх будет поощрять появление моих новых произведений. Хотя он с большой теплотой отзывается о моих уже написанных произведениях и присутствовал вместе с почившим Святейшим Патриархом Алексием на исполнении "Страстей по Матфею" в Большом зале консерватории. Но Патриарх Кирилл неоднократно говорил мне, что моя основная задача – это церковно-административное послушание. И, конечно же, я с этим полностью согласен. В том числе внутренне, для себя: у меня нет в этом плане никаких противоречий. Я в первую очередь священнослужитель, а потом уже все остальное.

Кроме того, здесь есть еще один личный момент. Я никогда не писал музыку на постоянной основе. Когда учился в консерватории, был обязан сочинять произведения, но давалось мне это с трудом – приходилось что-то из себя выдавливать. Минуты настоящего вдохновения случались редко – раз в полгода.

Когда я вступил на монашескую стезю, в первую очередь отказался от музыки. Причем без каких-либо внутренних колебаний. И двадцать лет я вообще ничего не сочинял, да и потребности такой не испытывал. Но в какой-то момент она возникла. И был период (неполные два года), когда я довольно интенсивно писал музыку. Интенсивно – не в плане времени, потраченного на эту работу, а в плане количества написанного. По сравнению с консерваторией здесь все было с точностью до наоборот. Муза посещала меня неожиданно, захватывала целиком, и иногда я едва справлялся с потоком тех музыкальных тем, которые приходили голову. Так, например, появилась "Рождественская оратория": я гулял по берегу Темзы после рабочего дня и вдруг практически в готовом виде услышал в голове хор "Слава в вышних Богу".

Но вскоре музыкальные темы приходить перестали – так же неожиданно, как когда-то начали. По моим ощущениям, на сегодняшний день этот период сочинительства закончился. Конечно, если вдохновение меня посетит (а это может произойти где угодно, даже в самолете), тогда я найду несколько минут, чтобы записать пришедшую в голову музыкальную тему. Но не исключено, что как я двадцать лет музыку не писал, так еще двадцать лет писать не буду.

Осмыслить традицию

– Что Вам дала учеба в Оксфорде – как человеку, как священнослужителю?

– Во-первых, я хорошо изучил английский язык, что, по сути, дало мне возможность много служить за границей. Во-вторых, в Оксфорде я освоил то, что называется научным методом: принципы самостоятельной работы с источником, поиска научной темы и ее раскрытия. В наших семинариях в тот период этому не учили.

Но самым важным для моего формирования как православного богослова и человека было пребывание в инославной среде, где необходимо защищать собственную веру перед лицом людей, принадлежащих к совершенно иным традициям. Это оттачивает мышление и помогает взглянуть на свою собственную традицию по-иному – в смысле ее более глубоко осознания на фоне тех вызовов, которые могут быть ей поставлены извне. Ведь, живя в православной среде, мы чаще всего воспринимаем православную традицию как данность и не ставим перед собой те вопросы, которые могут возникать у людей внешних при встрече с Православием. В Оксфорде я учился находить ответы на такие неожиданные вопросы из логики человека другой культуры.

– Например?

– Я писал диссертацию на тему "Симеон Новый Богослов и православное предание". Симеон Новый Богослов – автор, мало изученный на Западе. Но стереотипным является мнение, что он – своего рода мистик почти протестантского склада, который жил в конфликте с Церковью и противопоставлял свое личное вдохновенное, мистическое видение узкому церковному традиционализму и догматике. Такой взгляд на преподобного Симеона кочевал из одной статьи в другую. Особенно на этом поприще потрудился византолог Александр Каждан. Долгое время он работал в СССР, а в конце 70-х эмигрировал на Запад, но довольно успешно применял советские атеистические штампы, которыми оперировал в Советском Союзе. И статья Каждана о Симеоне Новом Богослове в "Оксфордском словаре Византии" выдержана именно в таком ключе. Я поставил целью доказать, что Симеон Новый Богослов был абсолютно православным человеком. Изучать такую научную проблематику в России было бы бессмысленно, ибо здесь никто не сомневается, что преподобный Симеон – великий православный святой. А вот на Западе существовало устойчивое мнение о нем как о "протестанте в Православии". И я решил проследить корни всех основных идей Симеона Нового Богослова и показать, что он глубоко укоренен в Священном Писании, в православном богослужении, в святоотеческой традиции. Что ряд идей он унаследовал от своего духовного отца Симеона Студита, что значительное влияние на него оказал Григорий Богослов. В Оксфорде такая работа представляла серьезный научный интерес. И это стало для меня важной школой: как осмысливать собственную традицию пред лицом людей, к ней не принадлежащих.

– Есть мнение, что Православие становится все более или более "популярным" на Западе. Вы с этим согласны?

– То, что существует некий повсеместный интерес к Православию среди западных европейцев, – это миф. Православие ассоциируют с Достоевским, с церковным пением и иконами. В Англии в любом крупном англиканском храме висят иконы, написанные в русском или византийском стиле. Несмотря на то, что англиканская традиция изначально была иконоборческой. Фактически православная икона без каких-то особых миссионерских усилий с нашей стороны проторила себе путь в протестантские общины и заняла там прочное место. Однако сказать, что толпы людей на Западе осаждают наши храмы, я не могу. Интерес к Православию, во-первых, не массовый, во-вторых, чаще всего культурный. Случаев обращения в Православие на Западе не так много. Но все-таки они есть. И есть люди, воспитанные в иных традициях, которые открывают для себя Православие как Истину и Красоту.

– А надо ли, с Вашей точки зрения, более активно свидетельствовать о Православии на Западе?

– Конечно, мы должны свидетельствовать о Православии, в том числе на богословском уровне. Именно в этом цель нашего регулярного участия в разного рода межхристианских и межрелигиозных встречах и конференциях. Однако, с моей точки зрения, иконы, церковное пение и вообще литургическая составляющая – это как раз то, что свидетельствует о Православии лучше любых слов и не требует никаких специальных доказательств.

Межправославные связи

– В ОВЦС создан Секретариат по делам дальнего зарубежья. Чем он будет заниматься?

– Работой с соотечественниками, которые живут в дальнем зарубежье и желают сохранить связь с Русской Православной Церковью и через нее с той великой, многонациональной цивилизацией, которую мы называем Святой Русью. Конечно, в определенной степени эта работа осуществляется каждым нашим зарубежным приходом. Но мы сейчас планируем выходить за рамки приходов – организовывать встречи и конгрессы соотечественников, оказывать помощь в том, чтобы они приезжали сюда и чтобы их дети не забывали родной язык. Это целая новая сфера, которая сейчас возложена на ОВЦС.

– А что будет происходить с межправославным диалогом?

– Сегодня это направление для ОВЦС – приоритетное. В наше время, после того как мы пережили распад огромного государства, принципиально важным является сохранение единства народов, которые сформировались под влиянием русской православной традиции. Речь идет в первую очередь о странах СНГ. Эти народы сейчас разделены политическими границами; на уровне правительств нередко создаются сложные конфликтные ситуации. И мы не должны позволить политическим обстоятельствам разрушить наше духовное единство, которое созидалось на протяжении тысячи лет. В начале июля Святейший Патриарх начнет посещение глав Поместных Православных Церквей в соответствии с диптихом. Но для Патриарха это не просто протокольные поездки – каждую поездку он будет использовать для укрепления личного контакта с главой Поместной Церкви. А ОВЦС будет ему в этом помогать. На своем уровне я тоже осуществляю поездки по Православным Церквам – и для обсуждения существующих проблем, и для подготовки визитов Патриарха.

– О чем будут говорить Святейший Патриарх Кирилл с Патриархом Константинопольским Варфоломеем?

– Отчасти тема их разговора будет зависеть от того, чем закончится Всеправославное совещание в Швейцарии в первой половине июня. Оно будет посвящено теме диаспоры. По этому вопросу мы серьезно расходимся с Константинополем. Существуют страны православной традиции, в каждой из которых есть своя Православная Церковь. Все, что находится за границами этих традиционных православных стран, называется диаспорой. По мнению Константинопольского Патриарха, вся диаспора должна входить в юрисдикцию Константинопольского Патриархата. Эта идея появилась в 20-х годах и с тех пор регулярно озвучивается представителями Константинополя на различных межправославных и других совещаниях. Московский Патриархат не находит ни в канонах древней Церкви, ни в ее практике оснований для того, чтобы Константинопольский Патриархат окормлял всю диаспору. Но главное для нас в том, что окормление диаспоры – это пастырский вопрос. И здесь требуется понимание того, что русские люди за границей идут в русский православный храм не просто потому, что он православный, но именно потому, что он – русский. Они хотят слышать богослужение и проповедь на родном языке. В храме они встречают своих соотечественников. Храм для них – это островок родины. В Европе, Америке и Австралии сложилась ситуация, когда в одной и той же стране параллельно существует несколько православных диаспор – со своей системой приходов, со своим епископом. На сегодняшний день Константинопольский Патриархат пытается упорядочить эту ситуацию путем создания епископских собраний, в которых главенствующую роль играл бы иерарх Константинопольской Церкви. Мы не возражаем против таких собраний как таковых, но настаиваем, что они могут носить только консультативно-координационный характер. Иными словами, иерарх Русской Православной Церкви не может находиться в подчинении у иерарха Константинопольского Патриархата, потому что подчиняется только своему Священному Синоду.

Трудно сказать, чем закончится это Всеправославное совещание. Наша задача – достичь такой договоренности, которая устроила бы всех. Но гарантии, что она будет достигнута, к сожалению, никто дать не может.

Человек погибает от внутренней бесцельности

– Вы семь лет возглавляли представительство Русской Православной Церкви при международных организациях в Брюсселе. Насколько Церковь может реально влиять на происходящие в Европе процессы? Не остается ли ее присутствие чисто номинальным?

– На этот вопрос у меня нет однозначного ответа. Ежегодно президент Еврокомиссии встречается с религиозными лидерами, и я всегда участвовал в таких встречах. Для этого выделяется целый день. Приглашаются пятнадцать религиозных лидеров от разных христианских конфессий – католики, православные, протестанты, а также мусульмане, иудеи и иногда буддисты. Каждому дается по несколько минут на выступление. Всех внимательно выслушивают, все протоколируется. Потом все обедают, делают общий снимок... и расходятся на год.

Такие встречи, конечно, приятны и полезны. Здесь озвучиваются важные вещи. Но насколько они влияют на ход работы Еврокомиссии – не знаю. Думаю, что какие-то мысли бывают услышаны. Однако в проекте Европейской конституции была заложена идея систематического диалога между ЕС и религиозными конфессиями. Приходится признать, что до воплощения этой идеи в жизнь еще очень далеко.

– А что сегодня, с Вашей точки зрения, должна делать Церковь перед лицом секулярной Европы?

– Церковь должна искать союзников в деле защиты традиционных ценностей. Попытка выстроить общий фронт в противостоянии натиску воинствующего секуляризма – это один из основных аспектов межхристианского и межрелигиозного диалога. Здесь очень многое могут сделать вместе православные и католики и даже, в определенной степени, христиане и мусульмане. Семья, деторождение, право всех людей на жизнь, в том числе еще не родившихся, – в этих вопросах позиции традиционных конфессий достаточно близки.

Совместные усилия различных религий здесь возможны еще и потому, что наша полемика с секулярным гуманизмом в основе своей носит отнюдь не богословский характер. Ведь мы спорим не о том, есть Бог или нет. Мы спорим о том, каково место человека в мире и каково будущее человеческого сообщества. Потому что от этого зависят ответы на вопросы нравственного характера, а от ответов на эти вопросы зависит сегодня само выживание целых народов. Например, в основе демографического кризиса, который охватил все страны Запада, лежит как раз отказ от традиционного понимания семьи. А такое понимание базируется прежде всего на религиозной парадигме.

– Складывается впечатление, что Церковь сегодня только и делает, что призывает "отказаться от...", старается "не допустить", блокирует какие-то общественные инициативы – словом, стоит на защите традиционных ценностей, но не предлагает никакой позитивной программы...

– Думаю, это ошибочное представление. Конечно, Церковь всегда какие-то вещи блокирует и призывает чего-то не допускать. Речь идет о той области, которую мы называем грехом. В современном секулярном сознании есть понятие преступления, но нет понятия греха – как преступления человека против своей совести и против абсолютной нравственной нормы. И в борьбе с проявлениями греха, а главное – с его легализацией и оправданием Церковь всегда была строга и таковой останется.

Однако у Церкви есть и позитивная программа. И на протяжении двух тысяч лет она не меняется: это – спасение людей. А спасение людей заключается в том, чтобы помочь им осознать смысл жизни – прийти к Богу и жить в Боге. Это и есть единственная (и самая главная!) позитивная программа Церкви. Ведь люди, живущие в самых разных социальных условиях, иногда просто не осознают цели своего существования. И внешне благополучный, хорошо обеспеченный человек может совершенно не понимать, зачем он живет. И от этой бесцельности он внутренне погибает, причем дело может дойти до самоубийства. Ведь сейчас часто кончают с собой не те люди, у которых что-то в жизни не складывается, а как раз наоборот – те, у которых все хорошо. Не случайно количество самоубийств велико в тех странах, где высок уровень жизни. И в такой ситуации то, что может предложить человеку Церковь, не предложит больше никто.