Родион Щедрин: Образ Морозовой – это лакомый кусище

Сегодня в Большом зале консерватории в концертном исполнении под управлением Бориса Тевлина в первый раз прозвучит только что написанная опера Родиона Щедрина "Боярыня Морозова" для хора, четырех солистов, ударных и трубы. РОДИОН ЩЕДРИН рассказал ЕКАТЕРИНЕ Ъ-БИРЮКОВОЙ, чем его привлек этот сюжет.

– Мы не избалованы мировыми премьерами наших композиторов, у которых контракты с западными издательствами...

– Да, у меня эксклюзивный контракт в Schott. Это означает, что каждая нота, мною написанная, принадлежит им. Но Россия вынесена за скобки. В нашем контракте есть такой пункт, что со временем прояснения и европеизации ситуации в России мы вернемся к обсуждению этого параграфа. Они знают о премьере, дают хорошую рекламу по своим каналам, в программке будут напечатаны, целая делегация от них приедет.

– Как вы пришли к этому сюжету? Суриков навеял?

– Нет, конечно. Это моя очень давняя мечта, потому что что может быть привлекательнее в опере, чем сильный женский характер? Конечно, мужские характеры тоже важны. Иначе как бы вы без нас жили? Но все-таки женский характер, мне кажется, интереснее – и зрительно, и пластически, и даже голосом. Морозова ведь была самая богатая и влиятельная женщина России. У нее во дворе павлины ходили! Она была царская кравчая и по этикету должна была сидеть рядом с царем. Так что все это было страшно высоко. Знаете, если бы сейчас – в самой близости, скажем, к нашему президенту. И после этого оказаться на дыбе, с переломанными костями, голой на снегу, быть сосланной в эту Боровскую яму и умереть от голода. Ее последнее желание – чтобы солдат постирал ей платье, потому что она не хочет умирать в грязном. Они же в этой яме с сестрой жили во вшах, и все естественные отправления были тут же. Вы себе представляете, что там творилось? А это были две избалованнейшие женщины тогдашней российской цивилизации. Так что образ Морозовой и ее сестры, княгини Урусовой, которая пошла за ней, не глядя на все эти пытки и смерть, мне думается, для композитора является лакомым даже не кусочком, а кусищем.

– А с точки зрения религиозного фанатизма – темы, сейчас вполне актуальной, вы эту историю не рассматриваете? Для вас раскольники однозначно положительны?

– Даже не хочу давать им оценку. Это очень серьезная, длинная и неоднозначная история. Зря люди думают, что вся разница только в том, как креститься. И что только за это шли на смерть. Староверческая процедура – очень длительная, многочасовая. Пение – только одноголосное. Я этим занимался еще раньше, когда писал своего "Запечатленного ангела". И перемена порядка этих церемоний сказалась на их длине. Богатым людям было невыгодно, чтобы крестьяне часами молились. А кто тогда работать будет? Поэтому греки сократили все эти церемонии, то есть сделали религию более подходящей – я сейчас уже как преподаватель марксизма-ленинизма говорю – к тогдашнему этапу экономического развития страны. Но дело не только в том, что староверы хотели жить по старинке. Может быть, среди них было много таких, которые искренне не могли этот темп нарушить. Это все степенные люди были, не торопящиеся. Их и сейчас много. В Канаде, в Литве есть. А знаете, сколько сейчас в России староверцев? Три миллиона.

– И все захотят на премьеру?

– Ну этого я не знаю. Но знаю, что православная церковь не очень положительно к ней отнеслась. Я не хочу сейчас оголять этот провод – сам я человек православный, у меня дед был священником, отец окончил Тульскую духовную семинарию. Но в общем православная церковь не считает этот конфликт исчерпанным, несмотря на то что в 1971 году наш Синод, а в 1973 – Русская зарубежная церковь сняли анафему с раскольников. То есть формально примирение произошло.

– Кроме Мусоргского в "Хованщине", эту тему из композиторов больше ведь никто не затрагивал?

– Мне, во всяком случае, неизвестно. Хотя это одна из самых трагичных и кровавых страниц в истории России. А "Житие протопопа Аввакума", на котором я основывался,– это вообще первая великая русская книга, я считаю. Поначалу я думал центром оперы сделать Аввакума – историю с его женой, последователями, этими юродивыми, которые его окружали и которым потом вырезали языки. Но потом я понял, что там нет очевидного конфликта, столкновения – того, что нужно для сцены. И переакцентировал действие на Морозову.

– То есть думаете про сценическое воплощение?

– Более чем. Я уже дал либретто – ничего другого у меня пока нет – Диме Чернякову. В руках талантливого человека, которым я его считаю, все это может заиграть такими красками, о которых я даже предположить не могу. Как они с Ратманским юбилей Майи в прошлом году раздраконили – потрясающе! Может, это нескромно, но я уверен, что когда-нибудь это все случится. Просто жаль, если мне придется смотреть спектакль уже с небес, все-таки хотелось бы из партера или, куда ни шло, из бельэтажа. Я Чернякову и другое свое сочинение дал, которое здесь вообще не звучало,– "Очарованный странник". Это опера для концертной сцены – была исполнена в Нью-Йорке, Мазель дирижировал. Я недавно, кстати, Мазеля встретил, и он сказал, что к 70-летию своей дирижерской деятельности будет проводить по миру фестиваль из 20 своих любимых сочинений, среди которых – и мой "Странник".

– Это он с каких своих лет 70-летие отсчитывает – с девяти?

–Ему сейчас 76, так что с шести.