Игумен Филипп Симонов: Служба по ограничению Мамоны

Сегодняшний наш собеседник – игумен Филипп Симонов, человек для нашей церкви необычный. Исполняя свои обязанности инока-священнослужителя, он в тоже время является начальником Инспекции по контролю за банковской системой Счетной палаты. Имеет ученую степень доктора экономических наук и звание профессора Московского университета. С отцом Филиппом беседует Е.К.Никифоров.

Е.Н. – Батюшка, всем будем интересно знать Ваше мнение о том, что сейчас происходит в экономике. Много экспертов, одни говорят одно, другие – другое. Нас пугают второй волной кризиса. Кому довериться, и что на самом деле может произойти? И вообще, что такое экономика в современном мире? Каково ее духовно-нравственное измерение, которое так ярко показал этот кризис? Но для начала я хотел бы, чтобы наши читатели с Вами получше познакомились. Как так получилось, что Вы, доктор экономических наук и глубокий профессионал в экономике, стали монахом? Да и как это Вам удается сразу служить и Богу, и мамоне?

о.Ф. – Все мы, люди нашего возраста, выходцы из одной социальной системы. Из Советского Союза. Случилось так, что, окончив Университет, я остался в аспирантуре, пошел на светскую работу. При этом работа была настолько несовместима с церковью, что за посещение храма нас выгоняли с работы с волчьим билетом. Поэтому уже будучи кандидатом наук, я понял, что ни один из архиереев того периода постричь меня не дерзнет. Я на эту тему разговаривал с рядом людей, и мы пришли к выводу, что как Бог даст, так и будет. Если Бог когда-нибудь даст, то тогда состоится и постриг, и все, что полагается. Положимся на Него. И вышло так, что этого исполнения Божьей воли о себе я ожидал 17 лет. С момента окончания Университета в 1980 г. и до того, как по благословению владыки Крутицкого и Коломенского Ювеналия я был пострижен в мантию в монастыре, в трех километрах от Коломны. Вот таким образом и получилось, что я оказался монахом с ученой степенью. К моменту пострига я был уже доктором наук.

Е.Н. – Но, а как же удается совмещать Вашу напряженнейшую работу и служение в храме?

о.Ф. – Совмещать всегда все трудно. Помимо служения в храме у монаха должны быть еще какие-то послушания, потому что, по старой монашеской традиции, работа должна занимать все время монаха. Работы у монаха две. Или работать телом – я отношу в принципе умственную работу к физической, потому что мозги – это тоже некий физический предмет. Когда они работают, то тоже устают. А вторая работа – это молитва в храме и в келье, которая непременно должна выполняться.

Есть традиционное монашеское правило: если у тебя устало что-то одно, займись чем-нибудь другим. Но так, чтобы твоя работа не прекращалась. Если ты устал молиться, начинаешь отвлекаться на какие-то посторонние предметы – займись рукоделием. Когда ты чувствуешь, что ты либо слишком втянулся в это рукоделие, так что оно тебя начало захватывать и как бы управлять тобою, либо устал от него – перейди к молитве. Потому что в этом случае молитва для тебя будет и пособием, и лекарством духовным, каким она всегда является.

Е.Н.-А в Счетной палате чем занимаетесь?

о.Ф. – Я улыбнулся, когда вы в начале нашей беседы сказали о службе Мамоне. Моя служба в Счетной палате является скорее службой по ограничению Мамоны. Счетная палата призвана, как орган государственного финансового контроля, обеспечивать целевое и эффективное использование бюджетных средств, которые поступают в экономику, в государственные организации.

Кризис поставил нас в новые условия. Раньше, как правило, бюджетные средства все-таки уходили в те или иные государственные структуры. Ныне же государственные деньги поступают в частные коммерческие организации. Например, в коммерческие банки. В некоторые коммерческие производственные предприятия. И Счетная палата, согласно законодательству и Закону о Счетной палате, прежде всего, имеет право и обязана контролировать правильность использования этих средств, чтобы эти деньги были потрачены ровно на те цели, которые были определены в тот момент, когда они выдавались их получателю.

Е.Н. – Но это достаточно опасная работа. Наш бизнес, боюсь, не до конца избавился от криминального желания утаить побольше.

О.Ф. – Наша работа, начиная с конца прошлого года, когда были приняты антикризисные меры в рамках Счетной палаты, показала, во-первых, что государство – это субстанция крайне осторожная, поэтому в криминальные структуры деньги она не дает. Она дает только тем организациям, которые себя зарекомендовали как способные отвечать государственным интересам. А во-вторых, даже коммерческие структуры, так сказать, приближенные к источникам финансирования со стороны государства, первое время показывали некоторую строптивость. Они не привыкли, что государство пытается что-то с них спросить. Они привыкли работать по-другому. Но за полгода, когда уже пошли реальные проверки, мы сломали их привычку. Прежде всего, мы им объяснили и показали, что наша задача – не посадить, не найти какой-то криминал и раструбить по всему миру, а если есть какие-то недоработки в использовании государственных средств – помочь этим организациям обеспечить их правильное использование.

Если мы вместе с проверяемой организацией поработаем эффективно, то деньги дойдут туда, куда им надо дойти. Это показала, кстати, история с банковскими депозитами. Было много шума относительно того, что коммерческие банки поместили деньги на депозиты, не пустив их в реальную экономику. В результате наших проверок было сформировано правильное мнение относительно денег, которые шли на депозит.

Е.Н. – Ну вот, все говорили: вот банкам дали деньги для того, чтобы они в реальную экономику вкладывали, помогли предпринимателям, и так далее, и так далее. И вдруг оказалось, что не доходят эти деньги до конечного потребителя и банки, такие поганые, взяли все, конвертировали, валюту вывезли. Купили яхты, какие-то дворцы, замки заграничные.

О.Ф. – Замков, к счастью мы не нашли, вместе с яхтами и дворцами. А началось все с того, что мы правильно скалькировали западную программу антикризисных мер. Первыми начали давать государственные деньги частным банкам на Западе, чтобы предотвратить банковский кризис. Но на Западе деньги давались двумя путями. Либо под очень низкий процент, либо путем национализации. Мы, к сожалению, не пошли ни по тому, ни по другому пути. Мы почему-то вдруг решили, я имею виду государство, что банки в условиях кризиса способны разместить деньги в экономике, в реальном секторе, таким образом, чтобы дать фактически докризисный процент. То – есть государство выдало деньги банкам, которые в ужасе их взяли, потому что кризиса испугались и решили, что деньги лучше взять. Но потом – то они поняли, что с них просят 18 % годовых! Где в кризисе, какая отрасль, которую я прокредитую, выдаст мне столько? Это ж не возможно! И банки решили просто повести себя честно. Они поняли, что деньги надо будет отдать когда-нибудь, поэтому они их разместили там, где процент этот они могли получить.

То есть банки проработали более профессионально, чем те, кто деньги им давал.

Е.Н. – Слушайте, но это ужасно печально. С одной стороны радостно слышать, что все-таки у нас не такое воровское государство и не такие вороватые банки, как принято писать в прессе. А с другой стороны жалко, что не очень профессионально действует наше правительство.

о.Ф.-Ну, мы помогли поправить. Ситуация с процентами, по которым банки сейчас получают деньги, существенно поменялась после первого квартала этого года.

А теперь вопросы зададут слушатели радио "Радонеж".

-Батюшка, вот сегодня прозвучала тема девальвации рубля. Якобы она решительно нужна, и 30-40% процентов девальвации рубля решили бы проблемы. Как Вы считаете, что может произойти с рублем?

. – Прежде всего, судьба рубля определяется судьбой той экономики, которую он обслуживает. Если посчитать откровенно, то наше падение за период кризиса составило более 14 %. Это огромная цифра. И мы упали, пожалуй, ниже всех, кто попал в кризис. Соответственно при таких условиях, при такой глубине падения наши рецессии будут продолжаться относительно долго. Может быть дольше, чем в других странах. Вот, например, сегодня ФРГ объявило, что она уже вышла из состояния рецессии. Там наметился какой-то экономический рост. Несмотря на всю проявляемую энергию, я пока не увидел в реальности тех мер, которые у нас направлены на поддержку экономики, реального сектора.

Практически мы все скалькировали, что сделали на Западе. Кроме одного, на Западе были избраны приоритетные отрасли, в которые были брошены основные государственные финансовые ресурсы. Причем не так, как вложили их мы. Мы ведь давали деньги не путем национализации. Что такое национализация? Государство выкупает некоторую долю, до 60 % и более проблемных активов. И становится совладельцем этих активов.

А что такое совладелец? Это лицо, которое имеет не только право на получение прибыли, которой сейчас во время кризиса практически нет. Но и на право разделить убытки, которые сейчас во время кризиса как раз есть. Совладелец имеет право участвовать в управлении предприятием. Поэтому тут же на Западе грамотно ввели в состав тех или иных предприятий, которые были национализированы, государственных управляющих, которые занялись своим делом, то есть определили стратегию. Возможность реструктуризации проблемных активов и так далее и так далее. Мы начали предоставлять, почему-то субординированные кредиты, которые тут же потеряли государственное лицо. Знаете, когда я собственник – мои деньги на счету видны. Я свои деньги учитываю. Субординированный кредит, который мы даем, он тут же уходит уставной капитал, где он обезличивается. Мы его проверить можем с большим трудом. А естественно, коль скоро это негосударственное участие, а кредит мы не имеем права войти в качестве членов директората.

Фактически мы не имеем права влиять на стратегию того или иного предприятия, которому мы выдали государственные деньги. Меры, которые мы принимаем, ни к чему не приводят, потому что воздействовать на сознание тех, кому мы дали деньги, мы прямой возможности не имеем. Мы начинаем перед ними приседать, их уговаривать. Но ударить кулаком по столу и заявить: "Надо сделать так – то и так-то, потому что я хочу со своих денег получить столько – то новых рабочих мест, столько-то я хочу получить на социалку", мы не можем. Соответственно, наши меры менее эффективны, чем те, которые приняты на Западе.

Далее, мы показали во время кризиса, что не обладаем регулирующими возможностями в плане экономики. Один – единственный пример – цены на бензин. Везде они находятся в нормальном состоянии, только не у нас, причем мы, нефтедобывающая страна, еще умудрились недавно их повысить. Это тут же по себестоимости раскладывается на все остальные отрасли экономики. Это же не только бензина касается, это все нефтепродукты, из которых происходит тепло, свет и прочее. Соответственно, эффективность экономики снижается еще больше. И что можно тут реально сделать?

Валюта, естественно, слабеет. Однако ослабление национальной валюты имеет один положительный момент. Это стимул к развитию внешнеэкономических связей по экспортному пути. Поэтому Америка, кстати, держит курс доллара ниже евро. Это фактически валютная война между двумя крупнейшими игроками на капиталистическом рынке объединенной Европы и Америки. И здесь вопрос в том, кто кого переиграет. Естественно, эта война ведется не только против Европы, но и против нас. Поэтому нас принуждают занизить курс доллара в нашей экономике. Но при этом, если мы в ответ занижаем курс рубля, мы по идее должны бы развивать экспортные отрасли. Экспорт – это всегда приток. Это приток иностранной валюты в страну, это приток возможностей, это возможность дальнейшего развития экономики. Но пока я опять таки не вижу стимулирования экспортных отраслей, несмотря на то, что наша валюта имеет тенденцию к падению. Общий итог, который я могу вывести, таков. Вряд ли рубль удержится на тех же естественных показателях, что и теперь. Видимо, все-таки он съедет вниз. Но с другой стороны, пока есть некоторая подушка, которая будет позволять совершать валютные интервенции на рынке, я думаю, что курс рубля будет более или менее удерживаться в приемлемых рамках. И резкого обвала рубля вряд можно будет ожидать, по крайней мере, в ближайшие месяцы.

Мне кажется, что в последнее время, с началом кризиса, безудержное увлечение неолиберализмом, монетаризмом закончилось. И наше государство, вместе со всем миром, стало дрейфовать в сторону государственного регулирования экономики. Потому что государство есть выразитель интересов всего общества. Никто больше наши интересы выражать не может и на самом деле не имеет права, потому что мы за это государство голосуем. Мы его избираем в наших условиях, при нашей конституции. И если оно полностью самоустраняется из экономической системы – значит, оно отказывается защищать наши интересы. Естественно, возникает вопрос не только у нас, но и на Западе: а зачем нужно такое государство? Кому оно нужно? Поэтому Запад, для которого самое главное – отсутствие социальных волнений, первое, что предпринял – это ввел жесткие государственные регулирующие меры. Мы здесь плетемся в хвосте, к сожалению.

Мы люди догматические. Нам сначала было хорошо излагать коммунистические догмы, а потом мы долго заучивали догмы другого свойства, и долго их излагали и так голову себе задолбили, что очень трудно себя переучить. Более того, выросло поколение молодежи, которое воспитано только на этой информации и другой у нее нет. Но вот в последние 5-6 месяцев, мне кажется, эта догматическая система начала ломаться, меняться в лучшую сторону.

-Скажите, отец Филипп, если вы так стремились к постригу, нет у Вас желания оставить всю эту экономику и заняться пастырством?

– Для пастырского служения у нас существует белое духовенство, приходское, женатое. Вот их задача пасти. Наша задача, монашеская – внутреннее делание. Но если священноначалие направляет тебя на пастырское служение – вот там уже надо заниматься делом проповеди, исповеди и так далее. Ведь, например, и в теперешней Греции иеромонахи очень редко исповедуют, да и то получив на это специальное письменное разрешение правящего архиерея. У нас же традиция сложилась другая. Но, все-таки, имея в виду эту традицию, мы должны помнить и старую традиционную практику монашества, которой уже более полутора тысячи лет. Монах, прежде всего – это работник, а не пастырь.

Е.Н. – Мне кажется, это счастье, что мы в правительстве – все-таки Счетная палата это часть государственной большой системы, ответственный орган государственной власти – имеем человека, которого можем спросить и с полным доверием отнестись к его ответам по поводу экономики. Как устроена власть наша, что происходит на самом деле. Потому что большинство людей партийно ангажированы, и даже наши экономисты, которых мы приглашаем, тоже такие же люди очень страстные, которые придерживаются какой-то своей концепции. Иметь нашего "агента" в Счетной палате, для нас, я думаю, было бы крайне важно. Другого такого человека, как отец Филипп я просто не знаю в нашей церкви.

– Я хотел самый главный вопрос задать. Законы, которые подписываются, способствуют уничтожению русского народа. Это заметил еще приснопамятный Святейший Патриарх Алексий. В нашем современном мире независимого правительства быть не может. На то и была построена глобальная экономическая и политическая модель, чтобы обеспечить полную взаимозависимость, результаты которой мы можем видеть на этих встречах "Большой восьмерки", "двадцатки" и так далее.

– Другими словами – насколько злонамеренно, насколько вообще свободно наше правительство в принятии решений? Или насколько подвержено деятельности разного рода заграничных злокозненных сил?

С одной стороны, вот, "восьмерка". Вначале это было восемь государств, потом стали подтягивать других, то есть так или иначе во время этих переговоров решения навязываются остальным в качестве чужой политической воли. С другой стороны, я могу сказать следующее. Что происходит с народом – то происходит и со священником. А раз это происходит с народом и со священником значит, они этого заслужили. Значит, что-то мы сделали не так для того, чтобы получить то научение, которое сейчас мы, и испытываем на себе. Господь всегда чему-то учит. Он никогда никого не наказывает. Он никогда злонамеренно никого не бьет. Даже если он терпит долго, а бьет больно, то бьет он как любящий отец, чтобы научить и показать: ребята, вот кризис. А вы себя ведете очень странно. Вы полностью отдались потребительской идеологии. Вам всем захотелось не работать, а потреблять, так начните работать. И те, кто работает, потребляют существенно меньше, чем те, кто не работает и только потребляет.

Даже те, кто благотворит из ворованных денег, как святые отцы говорят, заслуги не имеет. Это благотворение не вменяется в добро. А тот, кто благотворит из своей последней копейки, того – вспомним историю с двумя лептами вдовицы – жертва не только вменяется материально, но даже если он подумает о том, что он хотел бы это отдать, а отдать ему нечего, то его намерения Господь вменит в деяния.

Для любого общества кризис – это благо, потому что с одной стороны, он смывает ту пену, которую в этом обществе накопилась. А с другой стороны он дает возможность опомниться тем, кто был увлечен какой-то определенной идеей, ну в нашем случае монетаризмом, рыночной идеологией, всей той ерундой, которой нас кормили и кормят уже 20 лет. Понять, что есть настоящие отношения, что конечно, вы можете спекулятивными сделками набрать себе временный какой-то капитал, но как он к вам пришел – так он и лопнет, как мыльный пузырь.

Вы собирали какие-то деньги на черный день, кризис пришел и показал, чего они на самом деле стоят. Они виртуальны. И единственное, что у вас осталось, это ваш дом, ваша земля, ваша семья, ваша вера и ваша страна. Вот это вещи не виртуальны. Эти вещи вы можете и должны удержать. Вот если эту мысль мы из кризиса вынесем, я думаю, что мы начнем строить несколько другие отношения, в том числе и экономические, чем были до кризиса.

Е.Н. – Вот сейчас и задают нам вопросы, в частности, в каком банке выгоднее откладывать на учебу деньги? Т.е. как сохранить хотя бы те маленькие гроши, которые мы имеем. Как на нас это все отразится? Мы ожидаем вторую волну кризиса осенью. И все беспокоятся, как сохранить то, что мы накопили за свою жизнь.

Хотел бы Вас вот еще о чем расспросить. Кризис показал, что экономика на самом деле – это не какая-то наука сродни там математике, строгая, ясная, прозрачная. Там задал какие-то параметры – и обязательно на выходе что-то такое же имеешь. Нет. Оказывается, что она так близка нравственной сфере, психологии. Зависит от чувств, настроений инвесторов, игроков, финансистов, спекулянтов и т.д. Правильны ли мои наблюдения?

о.Ф. – Абсолютно правильные. Дело в том, что если в математике мы имеем дело, как правило, с неизменными величинами, которыми мы вольны жонглировать так, как нам хочется, то в экономике все величины изменяемы. Потому что каждая из этих величин – отдельная личность. И как поведет себя эта отдельная личность, от этого будет и зависеть результат и ее поведения, и всей экономики в целом. Предположим, мы с вами принимаем какую-нибудь государственную программу развития. При этом у нас с вами нет профессиональных кадров, чтобы обеспечить это развитие на ближайшие 15-20 лет. Мы пытаемся развить систему профессионально-технического образования, которая у нас разрушена абсолютно. Но выясняется, что народ-то, дети наши не хотят профессионально-технически образовываться! Вот вам влияние поведения населения на экономику в целом. Мы можем и профинансировать все что угодно, и разработать прекрасную гениальную программу. Но если народ ее не поддержит своими руками и головой, каждый, причем, человек, мы из этой программы ничего не получим. Вот в принципе это и есть вся экономика.

Экономика зависит не от системы людей, не от коллектива, а от каждого человека в отдельности. Как я поработаю – от этого зависит не только мое благосостояние, но и результаты тех, кто вокруг меня. И дальше все это идет как круги на воде. Все это расширяется и расширяется.

Е.Н. – А как смеялись и потешались над митрополитом Кириллом, нынешним Патриархом, когда он комиссию по этике и экономике создал! И до сих пор она работает, эта комиссия, очень успешно.

о.Ф. – А это, кстати, прямая обязанность Церкви. Потому что Церковь – это не только некий единый организм, тело Христово. Это и каждый из людей, который составляет это тело Христово. И поэтому Церкви надлежит работать и со всем коллективом, и с каждым человеком в отдельности. И если она не дойдет до каждого человека, то она, считайте, ничего не сделала. Она спасает каждого человека в отдельности. Мне очень понравилась как-то мысль: 40 мучеников Севастийских вошли в озеро все вместе. Но спасся из них каждый в отдельности.

– Подскажите, пожалуйста, человеку православному, работающему в банковской сфере, который старается следовать заповедям Христовым. Допустимо ли какие-то свободные денежные средства вкладывать на фондовом рынке, денежном рынке, в том же банке? Либо для человека православного поднятие свободных денежных средств, оно может быть не совсем справедливо?

– Вопрос Ваш понятен. По крупному счету банковский капитал – это ростовщический. Так он возникал, по крайней мере. Вот до 17 века это было исключительно еврейская сфера деятельности. Христиане просто не занимались банковской сферой. Это было естественным образом отдано евреям. Просто они наловчились. Широкие связи, громадная диаспора. Но сейчас?

Смысл банковского капитала в настоящее время существенно изменился. Он перестал быть только ростовщическим. Все-таки у него возникли некоторые производственные, социальные функции, регулятивные и т.д. Т.е. он стал развернутым на интересы общества в целом, не только как потребителя чисто банковских услуг, но и как субъектов, которые от этого получают еще и трудоустройство. Т.е. кто-то кому-то дал кредит. Кто-то за эти кредитные деньги сделал новые рабочие места. Общество стало более трудоустроенным, скажем так. Я бы сказал следующее. Банковский капитал, как и любой капитал в принципе, подлежит нравственной оценке. Вопрос не в том, что я вкладываю деньги в банк. А вопрос в том, зачем я это делаю. Если моя главная задача – обогатиться до невероятной степени, то что из этого выйдет? Ведь на самом деле текущий кризис, как мы тут обсуждали в Англии со сведущими людьми, был вызван тем, что банки взяли на работу молодых людей, не имевших кризисного опыта. Которые видели, как живут вокруг богатые, и хотели жить так же, но побыстрее, и сразу выйти на нужный уровень. Поэтому они вошли в серьезные спекулятивные операции, которые сулили огромные прибыли. Чем это закончилось – мы с вами наблюдаем. Если наша задача при наших вложениях денег в банк, в фондовые инструменты и т.д. получить мгновенно эту самую огромную прибыль – то я не думаю, что с точки зрения православия это оправдано. Это грех. Сребролюбия, стяжательства. Это грех мшелоимства. В общем, по-всякому его можно трактовать. Но, может быть, если вы хотите использовать данные средства на благую цель, и думаете не о том, что это принесет вам богатство, а о том, что это принесет пользу для вашего духовного развития, обеспечивая материальные его возможности, и обществу в целом. И тогда у вас не будет потребности получать сто процентов прибыли и лезть в финансовую пирамиду. И вы израсходуете капитал, который в итоге получите, на богоугодные цели. Поэтому здесь я бы не стал осудительно говорить о таком вложении средств.

Возьмем нефтяной пример, простейший. Что произошло в экономике за последние 20 лет, чтобы нефть из 6 долларов за баррель в 80-х годах стала стоить 150? У нас что, так возросло ее потребление при абсолютном сокращении запасов? Возникли какие-то новые технологии? Ведь ничего не случилось. Принципиально новых прорывов в технологиях не произошло. Почему же нефть так высоко взлетела? Одна причина – спекуляция. В принципе спекуляция – это родная сестра рыночной экономики. Нам только об этом не говорили. Я-то своим студентам в Академии внешней торговли говорил еще это в 80-е годы. Но когда стали весь народ воспитывать в рыночном, так сказать, духе, народу об этом забыли сказать. А спекуляция помимо того, что она сестра, она еще проводник всех кризисных явлений. Потому что спекуляция когда-нибудь заканчивается. Вот эти кредиты, на которые подсели все.

Это была просто диверсия со стороны банковского капитала. Вот тогда банковский капитал вел себя по отношению к народу очень безобразно. Кредит даже на Западе достаточно сложное дело. Но там несколько иной уровень заработной платы, социального обеспечения людей. И человек, который получает 5-10 тысяч рублей, не берет долгосрочный кредит на покупку дома. Потому что таких денег в виде заработной платы там не бывает. Поэтому за 20 лет он вполне может погасить ссуду на жилье. У нас же, жилье стоит тех же огромных денег, что и на Западе, но зарплаты средние по стране от 10 до 20 тысяч. А бывает и меньше. И мы в этих условиях начали развращать народ, призывая его жить в кредит! Как на это можно было пойти с одной стороны банкам? Это просто неприлично. А с другой стороны, куда смотрело государство? Ведь у нас есть закон о рекламе, в том числе о недобросовестной рекламе. И как можно было допустить эту рекламу? Потому что, призывая людей брать кредит, никто им не объяснял, чем это для них закончится. А по нашему законодательству закончится очень плохо.

– Почему у нас такие низкие подоходные налоги с богатеев?

– У нас законодательство построено таким образом, что та или иная льгота, или снятие льгот распространяется одновременно на всех граждан, а не на их категории. В некоторых других странах я могу, например, позволить себе для одной категории населения ввести прогрессивную шкалу, для другой оставить плоскую. В нашем состоянии я просто обязан для всех категорий населения ввести прогрессивную шкалу налогообложения. Я не могу выделить там 30, 40, 150 человек, с которых я буду брать огромный налог, и оставить всем остальным 13%. Я для всех введу прогрессивную шкалу. Вы сами понимаете, что мы получим в результате. Сколько будет получать тот средний класс, о котором мы все так печемся, якобы, в кавычках, что он, в итоге у него останется? Это будет еще одно очередное понижение заработной платы в целом по стране.

– У меня такой вопрос к отцу Филиппу. Большие суммы вкладываются в организацию Олимпийских игр в Сочи. А сельское хозяйство наше загибается. Нет строительства новых ферм, и так далее. Сейчас у нас 4 миллиона голов крупного рогатого скота, а при Брежневе было около 70. Т.е. Продовольственная программа подрывается, а деньги уходят куда-то. Мы постоянно принимаем какие-то государственные программы. Но вот за последнее время, я не помню никакой нормальной программы, которая учитывала бы интересы сельского хозяйства.

– Это меня тоже очень волнует. Только по официальным данным 40 % продовольствия мы получаем из-за рубежа. Это уже превышает все границы национальной продовольственной безопасности. Более того, техника на наших полях, на тех, что остались, вся импортная. Не новая, а по лизингу импортная. Т.е. уже отработанная там, на Западе. В целом это наиболее пострадавшая от реформ отрасль. Потому что та сказка, в которой два фермера, должны были нас накормить, в условиях, когда у нас никогда не было фермерского хозяйства в таком плане, в котором оно развивалось на Западе 300 лет, никогда не сбудется. Что и есть. А какие-то коллективные формы обработки земли всегда были в России, на Руси они были, у нас постоянно была деревенская община, еще с тех пор, как у нас впервые появились письменные источники. У нас всегда было общинное земледелие. И всегда собственником земли являлась община. Вот эта община была разрушена еще при Хрущеве. И сейчас ничего не сделано для того, чтобы ее каким-то образом восстановить. Добили то, что оставалось. Добили колхозы, отдаленные отголоски общин, которые владели всегда российской землей. Меня это, действительно, очень серьезно волнует. Что касается Сочи, пока я ничего вам здесь сказать не могу. Слава Богу, пока это еще проект. И те деньги, о которых говорится, о них пока еще говорится. В том объеме, в котором о них говорится, они никуда еще не пошли. Поэтому, может быть, нам удастся всем вместе как-то, тем, по крайней мере, кто испытывает боль за состояние сельского хозяйства России, добиться каких-то изменений для него в существенно лучшую сторону. Вместо футбольного поля – кукурузное. Впрочем, не будем говорить о кукурузе, она все равно не созреет. Но рожь, пшеницу посеять, сам Бог велел. Выйдите в Подмосковье, посмотрите на коттеджи. Самое ведь страшное – это что мы вывели земли из пахотного оборота навсегда. Вы что, снесете коттеджный поселок на пахотном поле? Как вы это сделаете? Никак. А на 10 километров от Москвы пахотные поля, посевные все застроены. Их уже нет. Они закончились. Значит, в этом месте навсегда закончилось сельское хозяйство. Ни корову попасти, ни распахать, ни посеять. И вот самое страшное то, что вот эта ипотечная программа, за которую мы так боролись до наступления кризиса, ипотека – это вообще страшное дело. Ведь в этой ипотечной программе весь расчет шел на расползание жилищного строительства по земле, по безумным ценам. Ну, где вам проще построить: корчевать лес или в чистом поле? Естественно, вы начинаете строить в чистом поле, на ветру. И что получается? Во-первых, и жить там невозможно. А с другой стороны, и поле вы навсегда испортили.

И об ипотеке как таковой. Ипотека – это причина кризиса. Ведь первый ипотечный кризис за последние 20 с небольшим лет состоялся в Соединенных Штатах Америки. Об этом просто никто не помнит, не знает и не хочет говорить. В Соединенных Штатах Америки в конце 80-х годов ровно такой же кризис, как в прошлом году, начался с того же самого, с ипотечных неплатежей. На него было потрачено из бюджета США, насколько я помню, от 700 до 800 миллиардов долларов. Когда Обама озвучил свою цифру, 1,3 триллиона, в принципе она абсолютно соответствует той цифре, которая была заложена тогда в конце 80-х, проинфлированной за эти 20 лет. Т.е. они настолько были готовы к этому кризису, что даже закладывали определенную сумму, соответствующую тем старым понятиям!

– Неужели у нас не нашлось здравых экономистов, которые хотя бы изучили американский опыт?

– Ну, опыт мы обычно изучаем очень односторонне. Изучаем технологию предоставления ипотечного кредита, технологию обращения взыскания на залог и т.д. Но социальные последствия этого дела у нас никто не изучает. У нас из социологов в этом плане, практически никто не работает.

– Удается ли вам исполнять ежедневно монашеское правило, что трудно исполнить и в монастыре?

– На самом деле ведь правило каждому благословляет духовник. Если я буду исполнять то, что мне хочется самому, это будет с моей стороны самочинием. И вот, сколько я себя помню, в самочинии мне себя ни разу не приходилось обвинять. И поэтому мой духовник решает эту проблему, исходя из тех соображений обо мне, которые он имеет сам. Причем я его об этих соображениях обычно не спрашиваю. Это его дело, что он мне поручает. Мое дело выполнить то, что мне сказано. Сказано – сажать капусту корнями вверх, значит, будь любезен сажай.

– У меня вопрос о наличной стодолларовой купюре. Она должна была быть обменянной еще в 2006 году. Но такая страна, как Америка, никак не поменяет 100-долларовую купюру. Раньше были 100, 10-тысячные билеты, 500 долларовые. Их изъяли из обращения. Что будет, если, например, ФРС примет решение просто об изъятии, упразднении 100-долларовой купюры, либо затруднении ее обмена? В нашей стране, где ходит огромное количество черного нала, наличных 100-долларовых купюр, произойдет катастрофа.

– Вы знаете, я не помню ни одной денежной реформы, ни одного обмена денег на Западе, который был бы свершился одномоментно. Например, в Великобритании уже, по-моему, неоднократно поменяли все купюры, включая 20-фунтовую. И у меня, например, с 90-го года, когда я был в Англии, осталась старая 20-фунтовая купюра. Я показал ее в первом попавшемся банке, который я встретил по дороге, и у меня ее взяли. Насколько я понимаю, в Штатах этот обмен тоже будет "ползучим". Если они будут что-то изымать, все равно они эти деньги будут принимать. Или разменивать на другие купюры. Я не вижу другого варианта по одной простой причине. Прежде всего, если они какие-то запретительные меры по купюрам введут, это ударит по их населению. А своего населения они, простите, боятся. Потому что оно выходит на улицу. И если европейское население выходит с плакатами и с демонстрациями, то, судя по тому, что мы видим по телевизору, население Соединенных Штатов может выйти и с другими предметами в руках. Поэтому социальных волнений для себя они совершенно не хотят.

А у нас выходит несчастных 3-4 человека, и уже: Боже, Черная сотня идет! Один постинсультник, другой постинфарктник, и все. Пять человек выйдут – это уже такой подвиг! Вон, пожалуйста, сейчас будут демонтировать все кондиционеры. Ну понятно, что это совершенно продуманная, жуткая, не хочу сказать коррупционная, мера. Но что-то подобного рода. У меня нет формулировки, как это объяснить. Висели, висели кондиционеры. Вот как сейчас в Москве на Тверской. Как жить в жару в этих зданиях? Одно дело, когда это был Сталинский проспект и сталинский трафик, когда не было еще частного транспорта. Троллейбус один пройдет в полчаса. И сравните, что делается сейчас! И как жить этим людям? Я, конечно, возмущен. И никто не вышел. Даже те, кто живет в этих дорогих домах.

Особенность нашего общества состоит в том, что оно за 20 лет целенаправленно десоциализировалось, оно перестало быть обществом. Мы перестали воспринимать себя как членов каких-то маленьких или больших коллективов. Каждый сам за себя. Обратите внимание, на приходах люди каждый отдельно. У нас нет прихода как такового. Ведь приход – это коллектив, община, люди, которые объединены единой молитвой. Ведь как трудно собрать церковь на единую молитву, нашу приходскую церковь! И как тяжело! Я очень хорошо помню, как пели "Верую" и "Отче наш" при патриархе Пимене, я застал еще Алексия Первого, и как вразнобой все это поется теперь. Потому что никто не слушает соседа, каждый поет для себя, от себя и за себя.

– Почему автоматически не идут проценты на невыплаченную зарплату?

– А потому что она находится не на накопительном счету. Если бы она была бы у вас на банковском счету – это было бы одно. А поскольку она находится на депоненте вашего предприятия, если она вам не выплачена, то соответственно этот счет беспроцентный.

– Ваш прогноз о будущем России.

– Если мы все возьмемся за голову, если мы все возьмемся за сердце, если мы все станем не каждый сам по себе, а станем все вместе, все станем единым телом Христовым, тогда у России будущее есть. Давайте все вместе поработаем так, чтобы из каждого из нас в отдельности возникло, действительно, единое цельное тело Христово.