От редакции. 21 сентября 2009 года в "Русском институте" состоится дискуссия на тему "Реален ли постсекулярный мир?" В преддверии дискуссии "Русский журнал" предлагает вниманию читателей статью одного из основных участников предстоящего обсуждения – Павла Костылева, старшего научного сотрудника философского факультета МГУ им. М.В. Ломоносова.
* * *
В последние годы мы вновь и вновь возвращаемся к одному и тому же, казалось бы, давно надоевшему вопросу: что в современном мире происходит с религией? Ушла ли религия навсегда – или наоборот возвращается из гетто, куда её попыталось загнать Новое время? Религия становится интересной: из хобби и второстепенного признака консервативной ориентации она снова обращается в предмет разговора. Говорить о религии, о её роли в обществе, модно, а наиболее простой способ решить проблему – во всеуслышание объявить, что–де религия вернулась из неизвестного и вряд ли прекрасного далёко в нашу повседневную жизнь.
Сегодня существует несколько способов говорить о религии:
В топке постсекулярного мира
Первый – говорить о ней в формате представления об утерянном блудном сыне, который, стеная и сокрушаясь, вдруг припадает к родному порогу и – внезапно, – оказывается героем, который в одночасье и без видимого усилия способен решить все наши проблемы. Когда наши не(доблаго)честивые предки загнали религию и религиозное мышление в гетто рассудка, религия покорно ушла – но, с представляемой точки зрения, ушла, чтобы вернуться (в том числе потому что апокалипсический принцип "I'll be back" ещё никто не отменял).
В рамках картины возвращения блудного сына религия выступает в качестве доброго волшебника, который в средстве передвижения сомнительного цвета быстро, кардинально и, на первый взгляд, бесплатно решит все наши проблемы. Проблемы с семьей? Обратитесь к религии, и Вам объяснят (а, быть может, и наглядно продемонстрируют), что прочная семья должна быть религиозной, потому что религия обеспечивает легитимацию социальных установлений – к примеру, брака, – не юридически, и даже не этически, а онтологически, "свыше".
Проблемы с работой? Аналог протестантской этике и духу капитализма пока что воспроизвели далеко не все религиозные традиции, однако объяснить, что высокооплачиваемая работа не способствует спасению души в состоянии почти все. Дети? Пора ввести их в культурную среду посредством религиозного образования. Личное счастье? На то есть духовник или община. Желаете странного? Простите, это не к нам.
Действительно, картина вернувшейся религии греет душу в силу нескольких простых причин. Во–первых, обществу (как зачастую полагает его интеллектуальная прослойка) необходим внешний легитиматор, общество не может легитимировать себя само, потому что змея, кусающая собственный хвост, существует только в формате алхимической символики, а не в реальной жизни. В роли такого легитиматора закономерно выступает религия, так как на лучшую, вернее – верхнюю свою половину она декларируется в качестве трансценденталии, на которую общество не в состоянии повлиять.
Вторая причина – нужда в локализации пространства, в рамках которого гражданин имеет право не быть собой. Грешник может быть прощен (гражданский суд не обеспечивает прощения), убийца – уравнен в возможности достижения рая с прочими гражданами в случае принятия его покаяния Богом (а это аспект не поддающийся эмпирической проверке и потому уже обнадёживающий). Наконец, коли уж религиозные нормы легитимируют общественные, пространство принадлежности к священному миру религиозных ценностей дарует облегчение от юридической, калькуляторной по самой своей природе общественной реальности.
Постсекулярный мир – навязчивая греза и настойчивая мечта новых ортодоксов самой разной конфессиональной принадлежности. В топке постсекулярного мира сгорают различения науки и религии (оказывается, что конфликт, представлявшийся неизбежным, по факту иллюзорен), теряют значения дискуссии о нетождественности религиозной реальности фактической – возникает своего рода новая фактичность, мгновенно обретающая плоть в новой истории, характерной для представления о постсекулярном мире.
Новая история: Перезагрузка
С позиции приверженцев постсекулярного подхода к пониманию современности, история осуществила полный круг, укусила себя за хвост (атеизм и иррелигиозность XX века), отравилась и умерла. Настал конец истории, но и ему, в свою очередь, настал конец: таким образом, произошла перезагрузка мировоззренческих установок человечества – и человечество вернулось к веками проверенной оппозиции священного мира – и мирского его искаженного отражения. Дело же новых (в этом контексте) интеллектуалов – неустанно полировать амальгаму зеркала мира (политической системы, этической нормы, эстетического критерия и так далее), надеясь – но обоснованно ли, – во всепоглощающей полноте альбедо отразить священную иерархию религиозной традиции.
С другой стороны, к концепции постсекулярного мира сразу возникает несколько простых вопросов: прежде всего, несколько удивляет отсутствие достоверных и воспроизводимых подтверждений прихода постсекулярной эпохи. Тогда как для европейской религиозности говорить о крушении секуляризма в определенной степени оказывается возможным, нельзя забывать, во–первых, что карта постхристианского мировоззрения и форм практики в современной Европе всё чаще оказывается бита исламской картой – либо в формате Евроислама, нацеленного всё же на частичную интеграцию с европейской культурой, либо в формате Еврохалифата, воспринимающего понятие о "христианской природе" европейского сознания в качестве исторической несправедливости. Здесь можно апеллировать и к тому, что ислам стал для Европы реальностью уже в середине VIII века – уже после битвы при Гвадалете 711 года, поражения вестготов и начала завоевания арабами Пиренейского полуострова, т.е. восприятие Европы как исторически христианского пространства – в лучшем случае мифологема, а в худшем – просто невежество.
Во–вторых, возможна и другая претензия к постсекулярному подходу, указующая на неправомерность трансфера европейской ситуации на весь мир; например, что можно сказать об обществах, в которых постсекулярный мир вряд ли может наступить, потому что, прежде всего, не прошла сама секуляризация? Речь, конечно, прежде всего, идёт об исламских странах, но и в случае буддистски ориентированных стран Дальнего Востока возникает множество непростых вопросов.
В конечном счёте концепция постсекулярного мира, несомненно, демонстрируя свою правильность, корректность и перспективность в деталях, оказывается неверна в целом – она не подтверждаема существенной частью социологических исследований религиозности, замкнута на европейской ситуации, ошибочно понимаемой как ситуация исстари христианская; наконец, претендует на предсказательную силу – но не подтверждается ничем, кроме комплекса интуитивных предпониманий, – впрочем, следует отдать им должное, весьма убедительных.
В магазине нужных вещей
Альтернативная постсекулярной мечте позиция приравнивает религию к любому другому общественному институту, оттирая её из первых рядов борьбы за человеческое внимание на обочину функциональных ритуалов (присвоения, смены и подтверждения статуса), одного из традиционных легитиматоров социального действия и пространства для безболезненной реализации потребности в подчинении и (или) единении.
С позиции, скорее традиционной, нежели современной, религия не существует вне гетто, в роли которого выступает система религиозных институтов. Говорить о "религии" моветон, религии вообще "не было и нет" (как верно пишут в учебниках), куда как корректнее представляются рассуждения о "религиозных традициях", "религиозных системах" и "религиозных явлениях", как будто превращение "религии" в прилагательное снимает необходимость её определения.
Институализованная религия, с позиции такого корректирующее–ограничительного подхода, оказывается одной из крайне нужных и, пожалуй даже, полезных в хозяйстве вещей. Религиозная идентичность цементирует этническую и, через неё, укрепляет гражданское самосознание; структуризация населения по конфессиональному признаку добавляет один из рычагов управления обществом. Наконец, в ситуации рынка религиозного выбора религиям приходится, в поисках оптимальных стратегий для если и не распространения, то хотя бы выживания, находить новые, соответствующие современности формы выражения своего предполагаемого вечным содержания.
Однако низведение религии до произведенных ею систем ритуалов и институций выражает жажду секулярного сознания к расколдовыванию мира, в результате которого, по мере "расколдовывания" мира, человека, общества секулярное сознание само парадоксальным образом оказывается заколдованным собственными интуициями. Простой способ критики секуляризма заключается во вскрытии его подосновы, в качестве которой мы с недоумением обнаруживаем семантическую пустоту экономического или психоаналитического склада.
В самом деле, если мы утверждаем, что причинами религии были социально–экономические условия или психологические установки, то совершенно непонятно, почему при изменении этих условий и установок религия не исчезает в никуда. Если у религии нет собственной причины, если она суть отраженная форма иного, то либо она должна исчезнуть при изменении условий (а она не исчезает), либо следует признать, что условия не могут быть кардинально изменены – но такое представление превращает любую попытку постижения религии как формы выражения иного в своего рода фарс, так как иное перестает восприниматься превращенной и искаженной формой чего–то подлинного (в противном случае оно было бы исправлено в ходе исторического процесса).
Итак, при понимании религии как внешней, функциональной по отношению к обществу системы ритуалов и само–собой–разумеющихся норм, выраженных в той или иной институции, мы сталкиваемся с противоречием: если религия такова, она сродни профсоюзу или гильдии – и тогда нет смысла говорить о религии, тогда религия в современном мире мертва, а это всё же чересчур резкий вывод. Если религия инакова, вся концептуальная система распределения религии в контекст общественных институтов и повсеместно используемых неспецифических функций, рушится.
Возможно, в будущем – сложно сказать, пессимистическая ли это картина, – представленная позиция сможет подтвердится: религия или превратится во что–то кардинально иное, либо просто исчезнет, но покуда этого не произошло, представление о религии как о продукте, товаре и услуге на рынке социальных функций следует, как нам кажется, в определенной степени пересмотреть.
Узурпируя кресло понтифика
То описание ситуации, которое сегодня представляется нам наиболее точным, не очень хорошо соотносится с представленными выше классическими для своего времени взглядами на бытие религии в современном обществе. Прежде всего, потому, что и первая и вторая картины интуитивно понятны, убедительны, претендуют на определенную онтологию и уже потому вряд ли корректны. Предлагаемый далее взгляд контринтуитивен; возможность его фальсификации велика (а это один из критериев научности), наконец, он раскрывает всю картину с довольно–таки неожиданной позиции.
Итак, сделаем следующее допущение. Будем отделять, в целях предельной точности понимания, религию от того места, которое она некогда (а отчасти и сейчас) занимала в обществе. Наше предложение состоит в том, чтобы растождествить содержание религиозного от его функций в обществе (которые могут меняться).
В рамках предлагаемого миропонимания, религия – это Понтифик, соединяющий, как и следует из этимологии, мир земного с миром священного. Можно спорить с этим фундаментальным разделением (например, применимо ли оно к восточным культурам), но религия, в любом случае, есть определенная исторически сложившаяся структура связей между различными культурными, мировоззренческими и поведенческими предпосылками.
В первоначальном смысле религиозен не тот, кто верует в Бога или богов, но тот, чье отношение к ним контекстуально религиозно (принадлежит контексту религиозной традиции) и выражается в практиках, которые принято считать религиозными в том обществе, в рамках которого мы стремимся понять человека или группу людей (религиозного человека или религиозную группу, в предельном смысле – религиозное сообщество как единство верующих).
Функция религии в обществе – это своего рода кресло понтифика. В ситуации примата исторических религий над любыми иными формами религиозности, понтифик и кресло понтифика, религия содержательно и функции религии едины и мыслятся едиными. В ситуации, характерной для современности, Понтифик покинул здание (и в этом смысле картина рынка религий, обращенных в комплексы институций с иерархизированным членством, непротиворечива представленной). В этом наша гипотеза.
Но кресло понтифика оказалось занято чем–то совершенно другим.
Танго с Чужими
На месте религии в кресле понтифика оказалась совершенно иная, на наш взгляд, не имеющая пока что ни точного названия, ни внятного определения, сущность (или сущности). Фактически, следует говорить об оборотне, Верлиоке, занимающем место религии, исполняющем её функции, но нетождественном ей по содержанию.
В числе примеров – идеология, которая давно перешла рамки одной из форм мировоззрения, став универсальным легитиматором всякого мировоззрения, могущего быть в качестве мотивирующего к действию. Когда–то давным давно, пусть и в нашей с Вами галактике, термин "ангажированность" был, извините за выражение, ругательным. Ныне приверженность идеологии, новая партийность, есть предуведомление к онтологии, её базовое условие.
Та сущность, что Тиллих и Смарт пытались вывести на чистую воду под терминами "квази–религия" и "мировоззрение", прочно уже заняла означенное выше кресло, совместившись с позицией религии и, естественным образом, взяв на себя её функции в обществе. Лучший пример такого "Чужого" из области эволюции религии в современном мире – это так называемые "движения нового века" (New age), представляющие собой сначала совершенно фрагментарное, а затем – полностью дефрагментированное и заново установленное религиозное сознание (впрочем, без культа, традиции, и не требующее систематизации представлений).
В сложившейся ситуации мы должны усилием воли и напряжением разума прекратить говорить о религии в современном мире. В наши дни религия, вернее – то, что называлось религией всю дорогу человеческой истории, – стало институциональным придатком общества, а не самостоятельной силой. Пусть о ней говорят историки.
Сегодня на арену вышла новая сила, занявшая место религии и покамест не получившая ни названия – ни достойного определения. Эта сила узурпировала функции религии; отчасти она отражается в феномене господства идеологии, квазирелигиозных форм, движений new age. Остается надеяться, что именно к её изучению обратят внимание современные исследователи культуры, религии и, – в целом, – общества.
Источник: Русский журнал
