Золото Севера

"Десятый год мотаюсь туда-сюда, дорогу всю изучил, еду и веточки знакомые отыскиваю... Ты не волнуйся, жизнь и на Севере есть, разве только более суровая и непредсказуемая. Зато уж кедровых орехов наешься, грибы косой косить будешь, за косяками рыбы наблюдать", – этими словами мужик-пермяк под перестук колёс поезда "Пермь – Приобье" знакомил меня с северным краем, до которого мне оставались сутки пути.

Вот ты какой!

Север я, как и большинство соотечественников, представлял себе по телепередачам, газетным статьям, советским книжкам и байкам бывалых коллег-журналистов. Но однажды, когда жара в Екатеринбурге стала казаться карой небесной, а редакция местной газеты в который раз предложила долгосрочную командировку в Ханты-Мансийский округ, решился и поехал. Сутки поездом, после чего десять часов на катере по пересекающей Россию с юга на север полноводной Оби – такой предстоял путь.

Чувство оторванности от цивилизации, жутковатое ощущение, усиленное всплывающими в памяти солженицынскими текстами, пришло, когда за окном показались первые северные зоны – крепкие вышки, опоясанные патронташем колючей проволоки. Здесь, в городке Ивдель (конечная точка Свердловской области), укутанном сизым вечерним туманом, местные жители с монголоидными чертами торговали клюквой и кедровым орехом. Оттуда, куда через минуты предстояло двигаться, тянуло гарью и холодом...

Сосед лет пятидесяти, чьего имени я так и не узнал ни сейчас, ни назавтра, когда он, резво спрыгнув со своей полки и привычно закинув огромный рюкзак, ушёл в пронизывающий холод августовского утра, долго объяснял, что "Север – это то, чего не изучишь по книжкам, не поймёшь, пока сам его не познаешь".

– Зачем он вам, этот Север? – допытывался я, безуспешно стараясь разглядеть в темноте вагона лицо собеседника.

– Я и сам иной раз об этом думаю, когда с вахты возвращаюсь, – полушёпотом объяснял он, потягивая остывающий чай. – Север – это что-то необъяснимое, одни его сразу начинают ненавидеть, другие – влюбляются навсегда, часто не встречая взаимности.

Безлюдные берега Оби из тёмно-коричневых становились вдруг ярко-жёлтыми; на одном из поворотов из зарослей вдруг выглянул олень... Вот ты какой, Север.

Ханты-Мансийск богат нефтью, однако по самому его северу, по едва ли не вплотную примыкающим к Ледовитому океану точкам тянется газопровод, на языке северян – "трасса". Кажется, трубы, у которых здесь нет ни начала, ни конца, лишь разбередили некогда спокойную жизнь народов ханты и манси. Языческие жертвоприношения соседствуют в этих местах с христианством, впрочем, не вступая в конфликт.

В город Белоярский, расположившийся на берегу реки Казым, я прибыл спустя 37 лет со дня его основания. Белый Яр – так назвали посёлок в далёком 1969 году (в переводе с хантыйского "яр" – песок). Когда облетаешь город на вертолёте, белый, синий и зелёный – песок, река и тайга – сливаются в яркую мозаичную картину.

Время здесь как будто остановилось. Жизнь привязана к кормилице воде. Если вдруг посреди короткого лета начнёт бушевать непогода – не придёт баржа из Приобья, снабжающая продовольствием и Белый Яр, и соседние посёлки народов ханты и манси – Полноват, Сорум. Кстати, для них река – одно из главных божеств.

В Белоярском есть православный храм, но христианство здесь не популярно. Город окружают поселения вогулов, представляющие интерес для языковедов, историков и культурологов.

Ушица на ужин

Вот одно из стойбищ: дома вросли в землю, по берегам – прогнившие лодки, картошка в огороде неокученная, какая-то одичалая. Деревенька Хошгорт. Приплыли под вечер. Принимают с опаской все, кроме местных лаек, – эти джеклондонские собаки с лоснящейся мягкой шерстью рады новым людям. Сначала лёд недоверия тает в детских сердцах, ребята подходят осторожно.

– Тебя как звать? – обращаюсь к чумазому мальчонке лет шести.

Тот заулыбался, демонстрируя ровные белые зубы и странный говор:

– По-васему я Вано, у тебя есть конфеты?

Деловито зашуршав фантиками, Вано и две девочки отошли. Постепенно интерес стали проявлять и жители постарше. Я был предупреждён: на виду у этих людей не нужно делать резких движений, говорить громко. Ко мне дважды подошли, равнодушно попросив закурить, а сами внимательно разглядывали меня и, кажется, принюхивались. Заинтересовались мобильными телефонами, впрочем, их назначения, кажется, так и не поняли, да и вряд ли это им нужно – связи здесь нет. Но с радио знакомы, хотя за новостями не следят. Приглушёнными голосами на ломаном русском объясняют: мол, не-интересно нам, не ведаем, что такое большой город. И то верно: от государства они практически не зависят, хотя, как я убедился, о деньгах понятие имеют: вскоре вынесли то ли сушёную, то ли вяленую рыбу с намерением продать.

Рыбу здесь можно ловить едва ли не голыми руками. Нежный муксун, особо вкусный в пирогах, форель... А уж мелкой речной рыбёшки можно наловить две-три штуки за считанные минуты. Непривычная для жителя умеренных широт картина: выбежит из дома на берегу мужик в шортах, забросит леску в быструю воду Казыма и через пару минут возвращается с большой рыбиной: "Ушица сегодня на ужин".

Местный рыбак Егор Василич, стоя у реки в огромных сапогах и железной хваткой сжимая удило, поведал, как однажды из зарослей на той стороне к воде спустился медведь: напился, чавкая, из реки, постоял, обнюхивая воздух и долго-долго глядя на тот берег, где люди, и ушёл восвояси, громко уминая лапами сухостой. А если пойти по ягоды, можно столкнуться с косолапым нос к носу. Это уже не сказки, новичков строго предупреждают. Впрочем, ханты с присущим им внешним равнодушием рассказывали про "бурай мидвидь" и про то, как один такой задрал однажды мужика, заплутавшего в тайге.

Пока закипал чайник на костре, хантыйская деревня угомонилась. Лишь Вано, чей отец и старший брат уже неделю как уплыли на охоту, напросился к костру. Сидел до глубокой ночи, бормоча что-то на неведомом наречии и каждую мысль активно подтверждая жестами. Только под утро уснул, свернувшись калачиком, пригреваемый теплом костра.

Казачья кровь

Люди в этих краях представляют особый интерес. Не только те, что живут здесь веками, питаясь строганиной и сырой рыбой, не зная цивилизации, но и другие – те, что однажды снялись с обжитых мест и отправились в эту суровую землю, озаряемую северным сиянием, где зима – с сентября по апрель, а летом – белые ночи.

Валерий Джуренко – из ростовских казаков. Дед был кузнецом, отец – конюхом. Вместе пахали землю, жали хлеб. Простые, горячие, свободолюбивые люди. Газовиком он стал по воле случая. Говорит, что в жизни каждого человека однажды происходит своя революция. Однажды он бросил всё и поехал на Север.

– В детстве я был влюблён в лошадей, ухаживал за ними на конюшне, даже в скачках участвовал... А как окончил в 1966-м школу, стал бывать в родной хате лишь набегами...

Студенчество, работа, армия. Вскоре после армии он пришёл в газовую промышленность. Сыграли свадьбу с Таней, которую он мальчишкой каждый день провожал в школу в казачьей станице Егорлыкская.

Вскоре толкового парня пригласили на новую работу. В 1977-м он приехал в Белоярский.

– Вот и представь: стабильная жизнь в Ростове – и вдруг такая встряска, – рассказывает Валерий.

Жена сразу согласилась на переезд. Тогда у Джуренко уже рос сын Андрей и родилась дочь Надежда. Валерий Петрович вспоминает, что в те ноябрьские дни, когда он ждал приезда семьи, стояли жуткие морозы:

– За тридцать точно давило! Самолёты Белоярский не принимал. Вспомнишь – вздрогнешь, – вспоминает с улыбкой. – Молодые были. Сейчас-то я бы подумал, стоит ли лезть волку в зубы. А тогда... Работа была интересная. Больше всего нравилось держать в руках железо. Не зря дед говорил: "Ты, малой, тока родился, сразу к молотку полез". За эти годы я на работе провёл, наверно, больше времени, чем дома, с семьёй.

В общем, казацкая-то волюшка осталась далеко.

– Другой раз выберусь на родину – мать у меня и сейчас там живёт. Воздух там уж больно хорош. А огороды какие красивые! Мы тут, на Севере, уж обрусели, к ветрам привыкли, и не все наши дети знают, как по-настоящему сады-то цветут. Но здесь свои прелести: клюква, брусника, грибы, кедрач... Да и скучать тут некогда. Ворочай да ворочай. Всё устаревает, надо как-то поддерживать производство, находить решения.

В начале восьмидесятых в городке ростовских было много, даже свой клан казачий образовался.

– Небось, казачья кровь давала о себе знать? – интересуюсь.

– Бывало! – рассмеялся Валерий Петрович. – Иногда так разойдёшься, пыль столбом стоит. Напарники смеются: "Петрович опять шашкой машет!" Вообще с газом шутки плохи, – посерьёзнел он. – Я на пуске станции в Соруме был, там так рвануло, сколько людей погибло! С газом надо на "вы", надо соблюдать его правила.

Джуренко и не заметил, как пришла пора выходить на пенсию.

– На мне ещё пахать да пахать, – говорит он, – но я так думаю: поработал – уйди, дай молодёжи дорогу. Всё хорошо в своё время. Пусть теперь молодые ребята растут, цепляются, учатся. Это в семидесятых на работу брали всех, кто инструмент в руке держать может. Сейчас нужны не только сильные, но и грамотные.

"Золото Севера", как говорит про газ Джуренко, расходится нынче по всей России. Раньше печь дровами да кизяком топили (кизяк, пояснил он, это высушенный навоз, нарубленный кусками), сегодня всё больше отдалённых посёлков газифицируется, постоянно нужны рабочие руки.

За тот час, что мы разговариваем, Валерий Петрович несколько раз взглядывает на часы: завтра торжественный обед по случаю выхода на пенсию, а через пару дней – баржа.

– Решили мы бросить якорь в Тюмени – там у меня дочка, она юрист. Будем обживать новое место. – И отвечает на незаданный вопрос: – Да как не жалко? Считай, полжизни здесь прошло. Столько друзей тут, спрашивают: "Что, Петрович, бросаешь нас, сдаёшься?" Тяжко, конечно, но... Надо ехать. Каждый совершает в жизни свою маленькую революцию. У меня, выходит, уже вторая.

Возвращаясь на Большую Землю, Валерий Джуренко не забудет томик стихов Есенина, который прошёл с ним и суровые армейские, и не менее суровые северные годы: "Богаты мы лесом и водью, есть пастбища, есть поля. И по всему угодью рассажены тополя..."

"Золото Севера" – можно сказать и о таких, как Джуренко.

– Валерий Петрович, а в чём, по-вашему, счастье? – спросил я напоследок.

– Счастье-то? А вот другой раз как напаришься с хорошим веничком, сидишь с чашечкой чая, уплетаешь вареники с картошкой и думаешь: это и есть наше скромное северное счастье, изведать которое суждено не каждому. – А через мгновение добавил как-то просто и мягко: – Дети встали на крыло, жена здорова, друзья рядом – что ещё надо человеку?

Четвёртая власть

Так и не смог я понять здешней отрешённости от всего внешнего, что за пределами этой северной земли. Может, всё дело в некой двойственности: казалось бы, человека здесь ничто не ограничивает, приволье, многообразие природы... однако эта свобода эфемерна – с трёх сторон городок Белый Яр окружает река, а "четвёртой властью" по праву можно назвать тайгу.

Ни одна дорога не ведёт сюда. Летом попасть в большинство населённых пунктов можно лишь по воздуху или речным путём. Зимой, когда заканчиваются сроки навигации, доступным остаётся только перелёт. Правда, в декабре по речушкам, которых на северных землях сотни, прокладывается зимник – дорога по льду, но не всякий автолюбитель отважится на такое путешествие.

Северная аномалия – так я прозвал этот край за непредсказуемую погоду и невероятной красоты закаты. А ещё потому, что так и осталась для меня загадкой психология людей, что пригоняют с Большой Земли дорогие иномарки, по выходным спешат по грибы и работают, не жалея здоровья. Понял я лишь то, что здесь совсем другая жизнь, к которой быстро привыкаешь и начинаешь мыслить как будто на другом языке, другими категориями.

Мой дед, выросший в глухой уральской деревне, зависел от природы – от дров, которые та давала, от грибов и ягод, которыми запасались в годы войны, от травяных суррогатов, не давших деревенским людям погибнуть с голоду. Родители же мои навсегда обосновались в городе, и я родился в этих "каменных джунглях". Помню, вечерами дед усаживал меня к себе на колени и рассказывал о своём прошлом житье-бытье – для меня притягательном, пропахшем смоляным духом и костровищем. Потому я и не чувствовал себя в северной тайге чужим. Вслушивался в переливы птичьих голосов в вышине, в треск сучьев под ногами, в пугающие звериные звуки. Наверное, вот так и жили наши предки, добывая себе корм и с благоговением относясь ко всему живому, окружающему их в мире, к проделкам и капризам матушки-природы. Правда, наших дедов не пугал странный неумолкаемый гул, который издаёт природный газ, под огромным давлением двигаясь по трубопроводу...

Я не раз вспоминал своего попутчика – того, с верхней полки, что чуть слышно рассказывал мне о премудростях здешних флоры и фауны. Прав был мужик: в эту жизнь, ничем не ограниченную, влюбляешься. Жаль, знаменитые белые ночи закончились ровно за неделю до моего приезда.

Белый Яр, светившийся в тот погожий октябрьский день всеми цветами осени, провожал меня, как друга, а под крылом самолёта зеленела сказочная тайга. И когда за иллюминатором поплыли облака, я понял: моё чувство к этой земле оказалось взаимным.

В сердце звучит призыв писателя Юрия Казакова: "Будьте крепкими, как Север". †

Екатеринбург – Ханты-Мансийский автономный округ