Хормастер

"Правильнее всего создать систему финансирования культуры наподобие американской. Представитель частного капитала отчисляет деньги искусству и освобождается от уплаты части налогов", – уверен композитор Родион Щедрин.

---

РОДИОН ЩЕДРИН – ЗНАКОВЫЙ композитор советской эпохи и вместе с тем одна из самых загадочных фигур своего времени. Он – внук православного священника, и он же завсегдатай литературного салона Лили Брик. А еще – председатель правления Союза композиторов СССР Его "Конек-Горбунок" заставлял морщиться театралов-модернистов, зато опера "Не только любовь", наоборот, была названа "эротической" и "фрейдистской", а руководивший ее исполнением великий Светланов – освистам залом. Воспитанник Александра Свешникова, он всегда был болен хоровой музыкой. Казалось бы, что может быть традиционнее? Но рутина и скука в его партитурах не живут. Вот и последняя вещь всколыхнула всех. Один жанр чего стоит: хоровая опера. Кажется, Щедрин здесь первопроходец. Как удается быть авангардистом и традиционалистом одновременно, Родион Щедрин рассказал корреспонденту "Итогов".

– Родион Константинович, поздравляю. Недавняя премьера вашего сочинения "Боярыня Морозова" – кандидат на звание музыкального события года. Ведь обычно как? Публика ладони отобьет и разойдется. А тут все полезли на сцену, началось какое-то братание – такое на рок-концертах бывает.

– Спасибо. Но я восхищен хором и певцами, которые разучили партии в кратчайшие сроки и исполнили так, что в паузах было слышно, как в зале муха пролетит.

– То, что премьера оперы должна была пройти в Москве, – принципиальное решение?

– Да, принципиальное. У меня были возможности устроить ее в Германии, но, во-первых, это отсрочило бы день премьеры, а во-вторых, не было бы такой отдачи из зала. Ведь история русского церковного раскола западной публике в общем-то неведома. Когда я там объяснял насчет двуперстия, троеперстия и прочих расхождений между никонианами и староверами – они, знаете, немножко таращили глаза. Им трудно воспринять то, что мы знаем со школьной скамьи.

– Знать-то знаем... Но я вот вспоминаю репродукцию "Боярыни Морозовой" Сурикова из учебника. Просто находка для советской агитки. Этакая исступленная старуха – богатая боярыня, которая бесится с жиру и поэтому ударилась в мистику... В дорогих нарядах – а ведь к моменту ареста она приняла постриг и выглядела куда скромнее, не так ли?

– Суриков вообще нарисовал 70-летнюю женщину, а ей было 39 – дама в соку. Прежде чем подступиться к опере, я часто консультировался с Александром Михайловичем Панченко, завсектором Пушкинского дома в Петербурге, ныне покойным. Человек редкой эрудиции и обаяния. Он меня отослал к книге "Русское старообрядчество" профессора Зеньковского, эмигранта первой волны. Зеньковский пишет, что истоки старообрядчества до конца неизвестны. Да, Никон, реформа, исправление книг.. Но если копать глубже, там много еще непознанного, необъяснимого. Например, страшная жестокость, которую царь проявил к Морозовой. Ее ведь хотели сжечь, и уже были разложены костры, но бояре уговорили царя не делать этого, боясь гнева народа. Княгиня Урусова гостила у Морозовой, когда ту пришли арестовывать. В час ночи, как это бывает в России. Урусову выволокли из чулана, куда она спряталась, и спросили: "А ты как веруешь?" Она ответила: "Как сестра моя". И перекрестилась двумя перстами. Тут ее и подхватили под белы руки и увезли. И увозили их не в дорогих одеждах, а в деревянных колодах на шее, истязали голыми на снегу, все эти факты установлены. Морозова умерла от голода в ночь с первого на второе ноября...

– Да у вас энциклопедические познания. Наверное, в роду были священники?

– Да, мой дед был православным священником. Отец получил воспитание в тульской духовной семинарии, его братья тоже. Но это кончилось трагически. Отец уцелел, а два его брата были арестованы и погибли. И мать моя была очень верующей, соблюдала все посты и праздники.

– Но как же так: воспитаны вы в современной церковной традиции, а в опере явно на стороне раскольников? Не было внутреннего конфликта?

– Вообще-то последствия раскола надо преодолевать. Не случайно в 1971 году православная церковь сняла анафему со староверов. А в 1973-м то же самое сделала Русская зарубежная церковь. Так что формальное примирение состоялось. Хотя, конечно, единоверцами они не стали – слишком глубок раскол. Старообрядцев ведь довольно много. Они есть даже в Канаде, куда уехали от гонений, и в Литве. Да и в Сибири некоторые семьи живут в старой вере и старом укладе.

– Почему все же в центре Морозова, а не протопоп Аввакум?

– Меня постоянно спрашивают: почему неистового Аввакума у вас поет тенор, который стоит где-то с краю. Знаете, я эту идею вынашивал давно, еще в 70-е. Несколько раз начинал и бросал, не мог все это в себе как следует услышать. Вначале я хотел сделать Аввакума главным персонажем. И только когда я совершил резкий поворот, поставив в центр Морозову и царя, пасьянс сложился. Теперь Аввакум мне нужен был как "корреспондент" Морозовой, который спрашивает: живы ль вы еще, али удавили вас, али сожгли? Но замысел продвигался медленно. А у моего старого друга Бориса Тевлина, с которым мы вместе учились в консерватории, как у древнего римлянина, каждая беседа заканчивалась лапидарной фразой. Но вместо "Карфаген должен быть разрушен" он говорил мне: "Пиши для хора". И вот в начале лета он позвонил мне: "Ты не забыл, что у меня юбилей и мне исполняется 75 лет?" – "Нет, – говорю, – как можно!" – "30 октября у меня в Большом зале консерватории концерт. Напиши что-нибудь для хора к моему юбилею". И я тогда подумал: а почему бы не воплотить свою давнюю мечту? Тем более что меня с Морозовой многое связывает, даже цифры. Она родилась в 1632-м, а я в 1932-м. Да, было время, когда я думал использовать и патриарха Никона, и даже сына Аввакума, который отрекся от учения отца, и юродивых, которые окружали его и которым потом вырезали языки. Но они ушли в тень. Объять необъятное нельзя. Если только написать вторую серию.

– А такое возможно?

– Почему нет? Прокофьев делал "Войну и мир" в расчете на два вечера. Вагнер писал "Кольцо нибелунга" на четыре. Правда, замысел еще не созрел, так что подробностями порадовать вас не смогу.

– В 70-е нечто подобное было нереально поставить?

– Думаю, нереально. Даже когда я сочинил в 1988-м "Запечатленного ангела" по Лескову, мне пришлось прибегнуть к компромиссам. Я написал в примечании, что в перерывах можно использовать чтение отрывков из повести Лескова по выбору исполнителей.

– Вы, похоже, и жанр новый изобрели – хоровую оперу. Мы тут с друзьями-критиками вспоминали, кто еще подобное писал, – так и не вспомнили. Кого-то упустили?

– Может, кто-то где-то в Новой Зеландии и написал такое, но мне это неизвестно. Так что могу чувствовать себя Колумбом, хотя Америку открыл не Колумб, а викинги. Но толчком послужило то, что по русской православной традиции музыкальные инструменты в церквях запрещены. Там используются только человеческие голоса, причем женские лишь недавно разрешили.

– В Европе "Боярыня Морозова" будет исполняться в ближайшее время?

– Да, уже приезжали представители Берлинского хора, которые заинтересовались... Композитор выпускает в мир чадо, и его судьба выходит из-под контроля.

– А русская оперная классика по-прежнему интересна на Западе?

– Весьма. И "Катерина Измайлова", и "Борис Годунов", и "Евгений Онегин", и "Пиковая дама".

Римский-Корсаков поменьше, но тоже. Другое дело, как их порой ставят. Скажу с чистой совестью: у нас это делают лучше. Вот несколько дней назад я видел "Евгения Онегина" в Большом театре – мне очень понравилось. Спектакль внутренне близок к Пушкину. А в Германии я видел постановку "Пиковой дамы", где Герман выступает в форме советского милиционера. С ним всегда его портфель, поэтому он даже Лизу (она там – проститутка) раздевает одной рукой. А графиню и государыню Екатерину играет одна артистка. И когда звучит: "Славься, матушка! Виват, виват, виват!" – императрица выходит, расстегивает парчовую тогу и оказывается абсолютно голой.

– Да уж, оригинальная концепция...

– Вероятно, режиссер начитался о том, что Екатерина была сексуально озабоченной, и решил представить это так. Но меня подобные постановки шокируют. Я по этому поводу вспоминаю историю с Темиркановым, который должен был ставить не то "Евгения Онегина", не то "Пиковую даму" в Лионе. Когда он увидел, что творится на сцене, то разорвал контракт и уехал. А потом, будучи человеком остроумным, заметил: "Это был самый дорогой отпуск за всю мою жизнь". Ведь пришлось платить неустойку. Но мода есть мода. Была мода на додекафонию, пока не стошнило от искусственности и потери эмоционального настроя в музыке. Теперь в моде минимализм, когда две ноты повторяются миллион раз.

– Однако вы тоже не чураетесь экспериментов. "Боярыня Морозова" ведь весьма своеобразна. Или вот, например, ваша музыка для 1000 виолончелей, которую вы написали для Японии. Как она исполнялась?

– Она исполнялась прошлым летом в Японии, дирижировал Ростропович. К сожалению, я не смог приехать на исполнение, мы с Майей Михайловной были заняты, хотя имели приглашение. Но у меня есть видеокассета и компакт-диск. Ростропович мне позвонил и сказал: "Мы в Книге рекордов Гиннесса". Было 1067 виолончелистов.

– Как они уместились на сцене?

– Прекрасно. В программке были нарисованы крошечные пульты, и возле каждого фамилия. Это не случайно, ведь играла, можно сказать, сборная команда виолончелистов мира. Тут есть одно обстоятельство. Дело в том, что японский принц, умерший не так давно, был покровителем искусств и неплохо играл на виолончели. Во время исполнения одно место специально оставили пустым. Там должен был сидеть он.

– Простите... а как публика перенесла этот сеанс?

– Ну, это и было моей задачей – рассчитать все так, чтобы звук не сливался. Это сочинение уже издано моим издательством в Германии. В Берлине его исполнят весной. Там четыре партии – можно исполнять и вчетвером, и ввосьмером, и в тридцать две виолончели. А с японцами у меня были и другие занятные проекты. В 1988 году я писал мюзикл на японском языке на сказку "Двенадцать месяцев". Советское ТВ даже показало кусочки. Вообще иногда заказы композитору бывают весьма экстравагантными. Например, в 2000 году мне заказали вступление к Девятой симфонии Бетховена. Когда мне позвонили из Нюрнберга, я подумал, что что-то путаю с глаголами. Зачем к шедевру Бетховена что-то дописывать? Говорю: "Пришлите лучше факс". Присылают. Все верно. Вступление и симфония должны исполняться без перерыва одним составом оркестра.

– Но хоровая музыка для вас по-прежнему приоритетна?

– Я считаю, что хор – это главная форма приобщения к музыке. Прежде всего для меня – так уж судьба сложилась. В 1944 году в Москве открыли Московское хоровое училище. Сталин в годы войны хотел поднять елико возможно патриотизм. Отсюда и орден Кутузова, орден адмирала Нахимова... И он вспомнил вдруг о давно забытых и даже запретных вещах. Например, о том, что исходная основа русской музыкальной культуры – это хор. Ведь при императорском дворе существовал Хор государевых певчих дьяков, который был, разумеется, прикрыт в 1917-м – тогда этих дьяков подстригли, обмазали дегтем и вываляли в куриных перьях, образно говоря. Сталин решил возродить хоровое начало. Его указом было открыто Московское государственное хоровое училище, которым руководил Александр Васильевич Свешников, церковный регент. Выделили особняк на Грузинской улице, который до сих пор существует.

– Ну а ближайшие планы у вас тоже с хором связаны?

– Когда-то Маршак сказал: "Не надо говорить о планах. Потому что захочешь, чтобы родился мальчик, а родится девочка". Кто знает, как мир повернется. Вот недавно в Мюнхене исполнялись "Диалоги с Шостаковичем" – симфонические этюды для оркестра. И в последний момент Мариса Янсонса заменил за пультом Александр Ведерников – просмотрел партитуру буквально в самолете, но справился блистательно... Конечно, у меня есть и планы, и подписанные контракты. Недавно беседовал с моими издателями из "Шотта", который издает Вагнера, Бетховена, Шумана, Орфа, Пендерецкого... И у меня с ними почти эксклюзивный контракт.

– Почти?

– На весь мир, кроме России.

– Почему так?

– Я им не отдал права на Россию. У нас есть специальный пункт в контракте, там сказано: "Когда положение в России улучшится, мы вернемся к обсуждению этого вопроса". Пока оно не улучшилось. Дело в том, что наши оркестры не могут платить те же деньги за прокат материала, которые платят американцы, немцы, французы. Ведь оркестровые музыканты получают по 100-150 долларов в месяц, и они просто перестанут играть на таких условиях. Но я хочу, чтобы моя музыка в России исполнялась. А сколько платят композитору за симфонию, знаете? 2000 долларов. Иные за свою жизнь всего несколько симфоний и напишут.

– Так было всегда?

– Мне очень не хочется произносить какие бы то ни было комплименты в адрес Сталина. Но когда записывали гимн в Большом театре в 1943 году, он спросил: "Сколько получает артист оркестра Большого театра?" И распорядился: "С завтрашнего дня – утроить оклад". Оркестранты стали получать огромные по тем временам деньги – 5500 рублей. Конечно, все делалось отнюдь не из альтруизма. Государство диктовало четкую идеологическую линию, требуя услуг, и за это подкармливало артистов. Но кое-кто, как Шостакович, находил возможность силой своего гения преодолевать этот нажим. Шостакович всегда обладал чувством внутренней свободы. А сейчас искусство не выполняет идеологическую функцию и государство устранилось от него. Помню, когда был председателем комиссии Союза композиторов по радио и телевидению, куда входили Шостакович, Хачатурян, Пахмутова, Эшпай и другие заслуженные люди, мы собирались, покупали бутылку коньяка, звали министра радио и телевидения Лапина с его замами – и он нас выслушивал. Шостакович агитировал его включать в программы вальсы Штрауса, экосесы Шуберта... Думаете, Шостаковичу было некуда время девать? Пытались что-то сделать, чего-то добивались.

– Сейчас такое возможно?

– Сегодня этот путь закрыт. Поэтому правильнее всего создать систему финансирования культуры наподобие американской. Представитель частного капитала отчисляет деньги искусству и освобождается от уплаты части налогов. Вот жертвует кто-то Кливлендскому оркестру, и жертвователю списывают часть суммы с налогов.

– Уж сколько лет об этом говорят, но пока все деньги идут в поп-культуру.

– Увы. Знаете, когда начиналась перестройка, я был членом "Московской трибуны", а потом МДС мы думали, что все пойдет совсем другим путем. На заседаниях проигрывали несколько сценариев развития страны. И ничего не сбылось. Теперь-то ясно, что с нашей стороны это было донкихотство. Помню, как мы встречались с Юрием Афанасьевым и ныне покойными Егором Яковлевым, Алесем Адамовичем и сокрушались: "Какие же мы были недалекие провидцы!" Жизнь все развернула в другую сторону. Сегодня на пьедестале модные певцы, на которые ломятся стадионы. Но если даже козе или барашку дать имя и ежедневно показывать по телевизору, как он трясет копытцами, он тоже станет суперзвездой. Эти имена не на века, они забудутся, превратятся в дорожную пыль, а вот культура нашей нации может быть потеряна. Одурить людей легко, но потом снова их воспитывать, приобщать к высоким образцам – это тяжкий труд.