реди подопечных службы добровольцев "Милосердие" встречаются уникальные люди. Рассказ координатора одного из округов о бабушке, которой добровольцы помогают на постоянной основе уже почти два года.
Когда я получила среди новых просьб о помощи заявку от Марии Федоровны (имя изменено) мне стало немного не по себе. Описание ситуации было примерно следующим: "Бабушка 95 лет. Близких родственников нет. Нужно: помочь по хозяйству, приготовить еду, убраться в квартире, погулять и др. по необходимости". Я сразу представила себе все возможные варианты самых жутких ситуаций, которые мне довелось и не доводилось видеть за все время, что я занимаюсь организацией помощи на квартирах в округе. Как может представиться жизнь 95-летней бабушки? Голодно, бедно, убого... Сплошные проблемы и, конечно, ничего интересного.
Первый же звонок сразу заставил меня изменить свой настрой. Обычно я задаю обратившимся за помощью довольно много вопросов, чтобы поподробнее разобраться в ситуации и точнее подобрать добровольца, который мог бы максимально помочь. Но в этот раз вопросы задать почти не получилось – допросили меня. Громким, хорошо поставленным голосом Мария Федоровна выяснила у меня все сведения о нашей службе и почти все сведения обо мне самой. В конце концов, я направила к ней трех добровольцев, которые по очереди посещали ее 4-5 раз в неделю и помогали в том, о чем она просила.
Добровольцы справлялись, все шло хорошо, никто ни на кого не жаловался, и, наверное, я так бы и не познакомилась с Марией Федоровной поближе, если бы мы не приехали поздравлять ее с Рождеством. За все время, которое я координирую помощь в округе и объезжаю подопечных с поздравлениями на Рождество и Пасху, нас еще никто не принимал с такими приготовлениями и даже, я бы сказала с аристократическим церемониалом. Во-первых, в квартире было ОЧЕНЬ чисто – не знаю, кто так постарался, сама Мария Федоровна или наши добровольцы. Во-вторых, Мария Федоровна была одета по-особому – "в одежде для приема гостей". В-третьих, Мария Федоровна приготовила очень вкусный зеленый чай, заварив его по какому-то рецепту, и накрыла на стол, выставив на сбереженную для торже-ственных случаев старинную белую вышитую скатерть фарфоровый сервиз, купленный (конечно, тоже только для торжественных случаев) больше 50-ти лет назад. В-четвертых, она приготовила для нас фотоальбомы. Конечно, торопиться, поздравить и сразу уйти было невозможно. Так мы и познакомились с этой замечательной бабушкой поближе.
Сразу оговорюсь, что поначалу вся эта "торжественность" показалась мне старческой причудой. Но потом я узнала, что наша подопечная – из аристократической семьи дореволюционного уклада. А значит, это – не причуды, она впитала в себя такие манеры и такой образ жизни и хранила его в любое время – и в СССР, и в современной России. Мы стали слушать рассказ о ее жизни – вернее восстанавливать его по комментариям Марии Федоровны к фотографиям.
Она родилась в 1912 году в Москве в дворянской семье. Была единственным ребенком. Ее мать умерла, когда Марии было 3 года. (Но, несмотря на то, что она была совсем маленькой, Мария Федоровна помнит ее черты – особенно высокую прическу, черные живые глаза и длинное темное платье). Девочка осталась жить с отцом. Ее воспитывали и опекали также и многочисленные родственницы.
Когда ей было 5 лет, наступил 1917 год. Семье Марии Федоровны каким-то образом удалось остаться в Москве (уезжать заграницу отец категорически не хотел), но немецкая фамилия и принадлежность к высшему сословию не могла не отразиться на их судьбе. Так как ее отец не занимал высоких постов и должностей и фактически уже давно был обедневшим дворянином, им пришлось только переехать из их дома в центре Москвы в другой район.
Но потом, со временем, многих их родственников начали обвинять в контрреволюционной деятельности – это было стандартное обвинение тех, кто по сути ничего и не думал создавать, но хранил веру. Их постоянно вызывали, отправляли подальше от Москвы, или просто в психиатрические лечебницы. Туда отправили и старшего брата Марии Федоровны. Сама она тогда была совсем юной девушкой, но очень бойкой и острой на язык. Она до сих пор считает чудом то, что с ней за все время советской власти не случилось чего-то очень страшного.
Когда началась война, ей было 29. Тогда она уже училась в институте, в который поступала очень долго и сложно (пришлось окончить сначала училище). Во всех ее документах были сведения о ссыльных и "сумасшедших" родственниках, более того, часто с ней переставали разговаривать, едва услышав фамилию. В военных условиях институт был эвакуирован. Москва стала жить в военном режиме. Еды почти не было. Где-то доставали мороженые яблоки, получали мизерные пайки хлеба и работали.
Самое яркое и трагическое воспоминание Марии Федоровны о войне – это холодная зима 1942 года. Она всегда называет ее только одним словом – страшная, рассказывает, что стояли такие морозы, что изнуренные люди просто замерзали на улицах. Рано утром или ночью тела убирали с улиц. В январе к Марии Федоровне прибежал ее знакомый и сообщил, что ее отец – тоже замерз на улице. Просто возвращался домой с работы, но так ослабел от голода и хронических болезней, что не смог дойти до своего дома буквально 200 метров.
Мария Федоровна сама хоронила его с родственниками и друзьями. Ночью при 40 градусном морозе (днем надо было работать) долбили мерзлую землю, чтобы было, куда положить гроб. Душу Марии Федоровны омрачало и другое обстоятельство – когда ей сообщили о смерти отца, она уже не жила в его доме. За полгода до этого у них случилась ссора из-за пустяка, и он впервые в жизни дал ей пощечину. Она ушла в тот же вечер и больше к нему не вернулась. Теперь Мария Федоровна говорит, что "это была самая правильная пощечина в ее жизни", но попросить прощения у отца она так и не успела. Зато после его смерти она через всю жизнь пронесла свою нежную любовь к нему. Конечно, об этой страшной ночи похорон она рассказывает с особым чувством, буквально умоляя добровольцев не ссориться с родителями.
Уйдя из дома, Мария поселилась в пустующей квартире знакомых (которые из-за войны решили уехать из Москвы), и стала заботиться о ее сохранности. Жила одна, работала, получала пищевой паек. Голодала. Сейчас уже очень любит рассказывать о своей радости, когда какой-то знакомый зимой 1943 года принес ей целый мешок (!) сушеной крапивы. Откуда он его взял и почему принес – она до сих пор не знает. Помнит только, что до войны он ухаживал за ней, но тогда она ему отказала. А через несколько лет он просто передал через кого-то этот пищевой паек и больше не объявлялся. Такой поступок тоже потряс Марию Федоровну до глубины души.
После войны она поступила в аспирантуру, продолжая обучение на инженера. Специализацией выбрала строительство дорог и мостов. Из этого периода ей ярче всего вспоминаются случаи во время двух практик. Первая состоялась в тюрьме (заключенные строили мост по ее проекту и под ее руководством), а вторая – в Сибири, в крупном НИИ. На мой вопрос, что было необычного и самого запоминающего в тюрьме, она рассказала, как ее не раз выручала справедливость "пропащих", как ей казалось, людей. Она руководила бригадой целый день. Во время обеденного перерыва все шли обедать в бесплатную столовую, а ей приходилось питаться за свои деньги в той же столовой. Как-то раз она не нашла денег в своем кармане. Подумала, что забыла дома. Но на следующий день это повторилось. Она два дня не обедала, поскольку было нечем заплатить. Это заметил один заключенный из бригады и спросил в чем дело. Когда она рассказала, то он поделился с ней пайком и на следующий день, вычислив "карманника", заставил его признаться, вернуть деньги и просить прощения. Больше у нее ничего не пропадало.
На следующий год Мария Федоровна поехала в Сибирь, в крупный строительный институт. В связи с послевоенной разрухой денег ей не платили, но поселили в институтском общежитии. Она написала об этом своему научному руководителю. Он ответил, что попробует поговорить с начальством, чтобы ее стипендию высылали в Сибирь. Так она стала получать средства на существование. И продолжала активно осваивать профессию. Когда ее практика подошла к концу, она попросила в качестве компенсации за ее бесплатный труд чертежи, которые хранились на кафедре. Ей их выдали. С этим Мария Федоровна и вернулась в Москву. Ее научный руководитель был поражен – она привезла такие ценные чертежи, что их хватило бы не на одну научную работу. А она в свою очередь, была поражена его добротой – дело в том, что ее вызвали в отдел стипендий и заработной платы и сказали, что стипендия за все это время – в целости и сохранности, получайте. Мария Федоровна поняла, что научный руководитель посылал свои деньги. Она – сразу к нему. Он отчитал ее за эмоциональность и ничего не взял. Мария Федоровна стала дипломированным специалистом.
После выхода на пенсию ее жизнь стала даже активнее, чем раньше. Хотя она всегда занималась спортом, теперь она стала посвящать ему очень много времени. Получила 1 разряд по большому теннису, ходила в бассейн, каждое лето ездила на море. Я была поражена, когда она сказала, что бросила бассейн только в 2005 году, т.е. ей тогда было 93! Оказалось, что, спускаясь с подножки автобуса, она ушибла ногу и теперь больше не плавает.
Из каких дел состоят будни нашей подопечной? Их много – Мария Федоровна встает в 11 часов (утром ей очень тяжело), принимает лекарства, наводит порядок в меру сил. В свои 97 она очень строго относится к внешнему виду (добровольцы водят ее в салон красоты – стричься), к самообразованию, ведению домашнего хозяйства. На подоконнике у нее несколько кустов фиалок, за которыми она тщательнейшим образом ухаживает.
Меня всегда удивляли ее интерес к новому, к процессам, происходящим в мире, трезвость ее ума и рассудительность. Мария Федоровна читает много газет, лучше добровольцев решает кроссворды, смотрит телеканал "Культура". Особенно ее почему-то волнует тема глобального изменения климата.
Удивляюсь ей не только я. Мария Федоровна давно стала любимой подопечной и у соцработни-ка, и у консьержки в подъезде – перед ее обаянием, мудростью и непосредственностью "в одном флаконе" оказываются безоружны практически все. Когда к ней приезжали японские журналисты, она были просто в восторге. На прощание подарили шарфик. А она его до сих пор хранит нераспакованным – говорит, что это на случай, если захотят снова приехать. Тогда она подарит шарфик обратно. Вот так.
Этим летом Мария Федоровна попала в госпиталь. Там она пролежала целый месяц. С первого же дня ей там очень не понравилось. По двум причинам: во-первых, не пускали гулять без сопровож-дающих, а во-вторых, в палате не было настольной лампы. Обе проблемы Мария Федоровна уладила довольно оригинально. Свой второй день в госпитале она полностью посвятила тому, чтобы найти заведующего отделением и попросить лампу. Конечно, заведующий ей ответил, что никаких ламп никому не полагается. На это Мария Федоровна разразилась гневной тирадой, содержание которой заключалось примерно в том, что она – кандидат наук, что она не может не читать и не может позволить себе деградировать без новой информации в четырех стенах, что она – известный человек, к которому приезжают журналисты и волонтеры, и вообще, она привезла с собой газеты, которые ей необходимо прочитать, чтобы "решать насущные проблемы". Лампа нашлась незамедлительно. Потом она со смехом рассказывала мне об этом, подмигивая и спрашивая: "Ну, здорово, я их там всех построила?". А проблему прогулок она решила еще проще: когда не было добровольцев (а приходить надо было каждый день), уходила одна. Каждый раз, узнавая об ее очередной "несанкционированной вылазке" я очень переживала: в сложной системе коридоров и лифтов 16 этажного здания терялись даже сами санитарки и врачи. А она живя с 14% зрения и передвигалась уверенно, если только кто-то поддерживал под локоть. Но, к сожалению, добровольца на каждый день находить не удавалось. Тогда она сама спускалась на лифте с 10 этажа и, найдя ближайшую скамейку, все время сидела на ней, боясь растратить силы или заблудиться.
Сейчас Мария Федоровна в санатории. В качестве сопровождающей с ней поехал наш доброволец. Наверняка после ее возвращения мне расскажут много интересного – ведь вокруг нее все время происходят события. Она – единственная из всех моих подопечных, к которой тянутся дети добровольцев. Они обращаются к ней за советами, совсем как к родной бабушке, она улаживает чудесным образом все конфликты с родителями и спорные вопросы. На вопрос, как у нее это получается, снова хитро подмигивает: "Ну, мне же тоже когда-то было 15".
Но самое сильное потрясение я испытала, когда помогала готовиться к празднованию 97-летия Марии Федоровны. Меня отправили в магазин с точным инструктажем, какие именно шницели, какой именно торт и какое именно вино покупать. Потом под ее чутким руководством мы готовили на стол. К ней пришли знакомые и подруги – несколько человек. Мы сидели впятером, она о чем-то весело рассказывала, потом вспомнила о том, что племянник из Сингапура привозил когда-то коньяк. Коньяк был немедленно найден и распечатан. Глядя на нее за столом, я не могла сдержать улыбку: я знала, что таких людей я вряд ли еще встречу.
А в голове у меня вихрем крутилось тысяча "но". Но как так? Ведь мы, добровольцы, знаем другую Марию Федоровну. Ту, которая наверняка будет лежать после праздника с низким давлением из-за большой нагрузки. Ту, которая из-за слабого зрения часто теряет вещи и очень от этого расстраивается – готова заплакать, как ребенок. Ту, которая иногда теряет сознание дома, в закрытой квартире и живет с постоянным страхом, что умрет, и никто ее сразу же не найдет. Ту, которая не верит в вечную жизнь, не ищет от нее надежды на бессмертие, ту, которая не хочет смиряться со старческой немощью и потерей зрения и слуха, стремясь к активной жизни. Ту, которая похоронила всех своих родственников и подруг и всю жизнь жила одиноко.
Поэтому, смотря на веселую смеющуюся бабушку, я вижу в ней только ту, которой надо помогать. Минимум три раза в неделю.
Источник: Милосердие. ру
