Митрополит Навпактский Иерофей: Молитва, которая совершается с болью в сердце – самая сильная

В сентябре 2009 года ПСТГУ посетил митрополит Навпактский Иерофей (Влахос), член Священного Синода Элладской Православной Церкви. Он выступил перед преподавателями и студентами Богословского факультета с докладом "Персонализм и лицо".

После выступления слушатели стали задавать владыке вопросы, причем не только по следам доклада: о богословии, о Церкви, о митрополите Антонии Сурожском и многом другом. Ответы на них содержат в себе колоссальный пастырский опыт, поэтому запись беседы публикуется здесь целиком.

Я полюбил русских благодаря старцу Софронию

– Ваше Высокопреосвященство, в своем докладе Вы сказали, что много лет общались с архимандритом Софронием (Сахаровым). С точки зрения того, что прозвучало в вашем докладе, как вы прокомментируете любовь и настойчивость архимандрита Софрония именно в употреблении термина "персона"?

– Для меня величайшим благословением Божиим, я так считаю, является то, что я действительно знал старца Софрония. Прежде чем ответить на ваш вопрос, я вам расскажу в двух словах, как я познакомился со старцем. Я думаю, это очень важно вам услышать.

Я тогда закончил Богословский факультет Фессалоникийского университета и как студент занимался критическим изданием трудов святителя Григория Паламы. Я читал много текстов святителя Григория Паламы и убеждался все больше, что это истинное богословие Церкви. Параллельно с этим, я очень близко был знаком с текстами Григория Богослова. Я был глубоко впечатлен трудами святых отцов Церкви.

Однако, неоднократно посещая Святую Гору, я замечал, что не нахожу отцов, живущих так, как излагается в текстах вышеприведенных авторов. И я как бы заключал внутри себя, что есть разница между тем, что я читаю в текстах и тем, что я вижу на Святой Горе. Это был мой первый большой вопрос. Потом я стал дьяконом, клириком, и стал все больше заниматься пастырским служением Церкви. Мое второе недоразумение возникало, когда я видел, как порой не находят между собой общения клирики, епископы, священники, они общаются друг с другом не так, как это описывается в святоотеческих текстах.

Святые отцы так прекрасно пишут, так замечательно излагают мысли, которых я не нахожу ни в жизни Церкви, ни в реалиях Святой Горы. Безусловно, я познакомился со многими замечательными отцами, аскетами, на Святой Горе. Но они не были знакомы с богословием так, как мы изучали его в университете. Я узнал многих священников в своей жизни, я понимал, что они совершают свое пастырское служение без богословия. Это было для меня таким церковным богословским шоком. Я думал и в замешательстве размышлял, где я найду человека, который бы в себе соединял церковный нрав, чтобы он был богословски образован, чтобы он был клирик и настоящий богослов.

В 1974 году я прочитал книгу архимандрита Софрония, написанную им о старце Силуане. Я был глубоко впечатлен, потому что нашел человека, личность, в которой соединяются все эти элементы, все эти стихии – он богослов, он исихаст, и трудится в миру. И тогда я, долго не откладывая, отправился в Лондон, чтобы с ним повстречаться. У меня было очень большое желание его увидеть, но я и боялся этой встречи. Я думал, как же я повидаюсь со святым человеком, который сразу же в моем сердце различит множество страстей. И когда я его увидел, я отметил, что у него действительно глубоко проникновенный взгляд, но вместе с тем, это был нежный взгляд.

Когда я ему сказал: "Старче, в сердце моем очень много страстей, гневных страстей", он посмотрел на меня, улыбнулся и сказал: "Это нормально, это все нормально". Я говорю: "Почему же это нормально, старче?" – "Потому что для того, чтобы познать, что в твоем сердце много страстей, нужно, чтобы свет Божий посетил тебя и просветил, и ты осознал, что ты страстный человек. По примеру того, как в темную комнату попадает луч света, и мы видим все в этой комнате, даже пыль летающую, подобное тому происходит и в сердце, когда оно просвещается светом Христовым".

В первый год я остался и прожил возле старца Софрония примерно полтора месяца. И потом, в течение 15 лет, каждое лето я находил время, не меньше месяца, чтобы приезжать к отцу Софронию, и мы с ним подолгу и о многих вещах разговаривали. Правда в том, что он действительно очень сильно и настойчиво пребывал в понимании термина "лицо". Каждый раз, когда мы с ним беседовали, он возвращался к вопросу о лице. Возможно, это было как бы его духовное "заключение", результат его долгих скитаний и исканий, связанное с тем, что он долго имел отношения с буддизмом: из-за этого он долго считал, что Бог является чем-то безличностным, и посредством размышления и практики медитации пытался найти Бога и различить Его.

Когда же ему открылся Христос как Лицо, тогда он с большим покаянием возвратился в лоно церковное. И впредь постоянно, при каждой возможности он говорил и подчеркивал то, что Бог есть Лицо. То есть, не какая-то абстрактная Идея, не просто Ценность, но Что-то личностное, Что любит меня и Кого люблю я. Никто не может испытать любовь ни от Идеи, ни от какой-то Ценности, но от Бога мы испытываем нежность и любовь.

Я вам должен сказать, что старец еще больше говорил об ипостаси, чем о лице. Именно потому, что знал, что на Западе лицо соединяется тесно с логикой, с рациональным самопознанием. Поэтому он очень часто и все больше говорил о том, что человек и Бог есть ипостась. Не что-то поверхностное, а что-то сильное и существенное. И главное, больше всего он делал акцент на самом способе, как человеку найти Бога, как ему познать Бога как Ипостась, и как самому стать ипостасью. Например, он говорил об ипостасном покаянии, то есть когда человек кается в чем-то и раскаивается, он не должен каяться только потому, что совершил какое-то плохое дело и испытывает угрызения совести, он должен раскаиваться в том, что посредством этого греха он очень удалился от Бога, от Бога, Который является лицом живого Бога. И посредством этого покаяния человек должен возвратиться к этой связи с Богом.

Старец говорил также об ипостасной молитве. Мы не должны молиться Богу как некому абстрактному Богу, как Силе, находящейся на небесах, далеко от нас, но как личностному Богу, Который ищет и желает иметь с каждым отношения. И самое главное – иметь с Ним общение. Вы знаете, что, по словам преподобного Иоанна Лествичника, молитва является со-участием, сосуществованием человека и Бога. В современном греческом языке термин "синусия" (букв. "соитие") обозначает эротическую связь между мужчиной и женщиной, и главным образом показывает общение между мужчиной и женщиной. Иоанн Лествичник для того, чтобы выразить смысл и содержание слова "молитва", не нашел другого термина, посредством которого мог определить сосуществование, со-бытие человека и Бога.

Поскольку я возлюбил и полюбил лицо старца Софрония, и поскольку меня тоже старец Софроний любил сильной любовью, поэтому я и полюбил русских – посредством лица старца. Поэтому как бы через лицо старца Софрония я очень сильно чувствую, что все русские меня любят. И по этой причине я написал книгу о старце Софронии, которая сейчас переводится и будет издана в издательстве Троице-Сергиевой лавры. Я даже выучил наизусть некоторые церковные тропари на славянском языке, и, когда я скучаю по старцу, я пою их, и они мне о нем напоминают. Это я привожу вам как пример того, какой должна быть наша личностная связь с человеком. И когда у нас есть эта личностная связь, мы превосходим все наши различия: и языковые, и национальные. Старец Софроний тоже такое испытывал, тоже так чувствовал. Он любил весь мир и является всеобщим, вселенским человеком.

Молитва, которая совершается с болью в сердце – самая сильная

– В третьей части своего доклада вы описываете "путь православного исихазма". То есть, вы описываете монашеское делание, через которое человек может достичь обожения. Является ли закрытым путь обожения для человека, который избирает женатый образ жизни?

– Исихазм не является каким-то чуждым Церкви явлением. Исихазм – это пророческая, это апостольская, это евангельская жизнь. Когда мы говорим "исихастская жизнь", мы не имеем в виду только человека, который живет далеко в пустыне затворником. Для этого я вам примерно опишу, чем является исихастская умозрительная жизнь. Например, мы с вами все знаем притчу о блудном сыне, в которой описывается, что младший сын потребовал у отца часть своего имения и ушел из дому. В какой-то момент он понял, осознал свою ошибку и решил возвратиться к отцу, и вернулся, а там вышел из-за этого целый праздник.

Святитель Григорий Палама говорит, что в этой притче излагается вся история рода человеческого. Младший сын – это ум человека, который уходит от Бога, прилепляется к тварным вещам и увлекает за собой раздражительную и желательную часть души. Ум должен оторваться от тварного мира и возвратиться к нетварному Богу – это и есть исихастская традиция.

Очень хорошо эта традиция прослеживается в жизни ветхозаветных пророков, большинство из которых были женатыми людьми. Святитель Иоанн Златоуст говорит, что пророк Исаия был женатым человеком, но имел видение Славы Божией. Пророк Давид также имел опыт Богоообщения. Мать пророка Самуила, имя которой было Анна, безусловно тоже. Если вы внимательно почитаете текст, то увидите, что, когда она пошла в храм и молилась Богу, поскольку очень хотела иметь детей, она молилась с закрытыми устами. К ней подошел священник и говорит: "Что ты здесь стоишь? Ты в не в своем уме? Ты пьяна!", – потому что она просто стояла и молчала. А она сказала: "Нет, господин мой, я не пьяна, но я открыла сердце свое и излила его перед Богом". Иоанн Златоуст, толкуя этот текст Священного Писания, говорил, что Анна тогда молилась умной молитвой. Иоанн Златоуст говорил также, что если мы соблюдаем и будем соблюдать заповеди Божии, нам ничто не помешает войти в Царствие Божие – ни брак, ни другой образ жизни.

Я вам расскажу сейчас из моего личного опыта, из опыта моего личного пастырского служения. Я знал в этой жизни людей, в супружеских отношениях находящихся, которые действительно имели опыт умного делания. И я знал в своей жизни много монахов, которые даже представления не имели, что такое умное делание, чем на самом деле является умное делание, которое и есть по сути исихастская традиция. Когда кто-то испытывает боль за то, что он что-то сделал и молит Бога с болью, и говорит: "Господи, Боже мой, помоги мне, я прошу Тебя", тогда ум словами этой молитвы прилепляется к сердцу и получается сердечная молитва. Когда мать болеет за свое дитя и молится Богу с болью в сердце, эта молитва, совершенная с болью, как бы концентрирует в душе ум человека и может называться умной молитвой.

Я помню, однажды мы гуляли со старцем Софронием. В какой-то момент к старцу подбежала женщина и стала просить его со слезами: "Старче, умоляю, помолись за моего сына, он употребляет наркотики". А старец повернулся к ней и говорит: "Слушай, я конечно буду молиться за твоего сына, но самая сильная молитва была бы твоя молитва, молитва той, которая болеет за своего сына". Потому что молитва, которая совершается с болью в сердце – самая сильная молитва.

Это можно выразить и посредством других примеров нашей жизни, например, в книге Товита мы читаем о том, что когда он женился и первый раз хотел войти к своей супруге, он молился Господу со словами: "Господи, я сейчас войду к своей жене. Прошу Тебя, благослови эту связь. Потому что я не ради блуда вхожу к своей супруге, но вижу ее Твоим творением".

Я думаю, что в браке, если мужчина будет относиться к своей супруге как к дару Божию, и когда супруга будет смотреть на своего мужа, как подаренного ей Богом человека, они будут таким образом прославлять Бога и не будут друг на друга смотреть только внешне, сексуально, потому что тогда совершается брак согласно воле Божией. Если вы внимательно почитаете чинопоследование таинства Брака, вы увидите, что в нем излагается спасительный путь брачной жизни и одна из молитв заканчивается словами о том, что Церковь желает супругам насладиться и вечными благами. Церковь желает, чтобы они были трезвенными, чтобы они бодрствовали, чтобы они были любимыми, и чтобы у них было общение с Богом. Зачем Церковь это делает? Потому что брак спасает. Если кто-то соблюдает заповеди Божии, он, безусловно, посредством брака войдет в Царствие Божие.

Я много раз встречался в жизни со старцем Паисием Святогорцем, но сейчас особенно вспоминаю одну встречу. Он говорил мне о некоем человеке, имевшем видение. Он видел Ангела, который явился на Святой Горе, брал кости монахов, и бросал их прочь от Святой Горы. А затем видел, как этот ангел берет кости людей с материковой части Греции и несет их на Святую Гору, и помещает там. Старец Паисий объяснял это видение так, что есть монахи, которые живут мирской жизнью, а не монашеской. Это не святогорцы. А есть мирские люди, светские люди, которые живут жизнью святогорческою. Святогорец – это не тот, кто живет и подвизается на Святой Горе, но человек, в сердце которого жительствует Троичный Бог. В церковных песнопениях "Святой Горой" мы именуем Пресвятую Деву, поем "радуйся, Гора Святая, по которой Господь ступает". И каждый человек, который рождает в себе Христа, уподобляется Пресвятой Деве, как это хорошо излагает преподобный Максим Исповедник. И таким образом человек становится Святой Горой.

Я вам больше скажу – я видел даже малых детей, которые имели умную молитву. Я даже опыт ставил на эту тему. Как математик или физик имеет какую-то теорию и делает опыты, чтобы испытать ее, так и я делал опыт, чтобы понять, что это такое – детская умная молитва. Я нашел одну девочку, ей было 3 года, и мы с ней договорились, чтобы каждый раз, когда она идет спать, она 20 раз читала бы молитву "Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя", когда утром просыпается, опять 20 раз говорила бы "Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя", когда выходила бы из дома или шла в детский сад – опять читала бы Иисусову молитву. Через какое-то время я с ней встретился и спросил: "Читаешь молитву?". "Читаю, читаю", – говорит. "Постоянно читаешь?" – "Постоянно". Через месяц я ее встретил и спрашиваю: "Читаешь, не забыла?" "Читаю, – говорит, – читаю. Но когда я читаю молитву, со мной что-то происходит, я не могу этого объяснить. Я ее вроде бы читаю, но я слышу, как она в моем сердце вроде как сама читается. Я ее, – говорит, – уже не произношу устами, она сама говорится у меня в сердце, эта постоянная непрестанная молитва".

Я попытался второй раз поставить этот опыт. С одной матерью мы говорили о том, чтобы повторить этот опыт – читать перед сном молитву Иисусову. Дитя отправилось в свою комнату, помолилось и легло спать. И через полчаса, когда ребенок уже спал, мать услышала как дитя еще молится. Она вошла в комнату, и что же она увидела? Дитя спало с закрытыми глазами, и устами своими спящий ребенок продолжал молиться. Это аскетический опыт.

Когда я был клириком, до того, как стать епископом, я жил в епархиальном управлении со своим митрополитом. Это был святой жизни человек. В нашем селении была одна кухарка, которая в своей жизни имела очень тяжелый опыт. Ее жизнь была настолько тяжка, потому что ее муж заставлял ее заниматься проституцией, чтобы она этим зарабатывала для него деньги. Он сам приводил домой мужчин и заставлял ее заниматься проституцией. Она всегда говорила: "Никогда этого со мной не будет!". И дошел до того их скандал и ссора, что он взял нож и сказал: "Я тебя зарежу, если ты не покоришься!". Она сказала: "Режь, не буду!" (впоследствии ее мужа поймали, когда он грабил церковь, и посадили в тюрьму, где он и умер). Эта женщина имела очень большой прогресс в духовной жизни. Она приходила к нам в епархиальное управление и готовила нам кушать. И я видел, что у нее есть благое намерение, но совершенно нет опыта молиться, я хотел помочь ей, чтобы развить в ней молитву.

Однажды, когда я зашел на кухню, я спросил ее: "Ты молишься?". Она спрашивает в ответ: "Как мне молиться?" – "Господи, помилуй меня, грешную". Через час захожу, вижу ее и спрашиваю: "Читаешь молитву?" "Да, да, да" – говорит. Постоянно я ее понуждал к этому, и сердце ее завелось, потому что сердце человека похоже на двигатель, но двигатель выключенный, и нам нужно заводить его, давить на газ, чтобы он завелся, этот двигатель. И когда ее сердце завелось, она стала непрестанно молиться. И я очень часто заходил на кухню, чтобы кого-то чем-то угостить, и видел, как она стоит, молится и плачет, говоря: "Господи, до чего же сладкие слова!".

Я это все рассказал для того, чтобы подчеркнуть, что молитва, она не только для аскетов, она для всех людей. Церковь постоянно повторяет "Господи, помилуй", постоянно. Слепой в Евангелии, помните, говорил: "Сыне Давидов, помилуй нас". И то же самое – прокаженные и все убогие, которые встречались по дороге Христу. Подобно этому, непрестанной молитвой Церкви является "Господи, помилуй". Это как бы сумма молитвы, которую мы можем постоянно повторять по дороге, когда мы идем, путешествуем, когда у нас есть свободное время. Поэтому, когда мы повторяем эту молитву и входим в эту молитву, наше сердце заводится и начинает нестись, как скоростной автомобиль – 200, 300 километров в час. Старец Софроний говорил, что сердце человека способно стать ракетой и вознести его к Богу.

Богословие – это умение различать, что от Бога, что от человека, что от дьявола

– Чем церковный человек отличается от нецерковного? И второй вопрос. Что Вы считаете основными вызовами сегодня православному богословию? То есть именно не Церкви, а православной богословской мысли.

– Когда мы говорим "церковный человек", мы имеем в виду человека, живущего в лоне Церкви – он участвует в церковных таинствах – Крещении, Миропомазании, божественной литургии. Но участие в церковных таинствах не совершается без определенных предпосылок. Человек должен участвовать в таинствах в свете определенных предпосылок, то есть правильной жизни. Христос сказал своим ученикам: "Идите и научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа, уча их соблюдать все то, что я вам заповедовал".

То есть, перед нами поставлены две задачи: крестить и учить соблюдению заповедей. Таинство Крещения, Миропомазания и божественной литургии теснейшим образом соединяются с тремя этапами духовной жизни человека: очищение сердца от страстей, просвещение ума и обожение. Следовательно, церковным человеком является человек, живущий в лоне Церкви, согласно учению Церкви. То есть, он живет не просто формально в Церкви, но живет существенно, реально, и живет в Церкви действительным образом. Это что касается первого вопроса.

Второй вопрос касался вызовов, угроз для православного богословия. Послезавтра у меня будет доклад в Академии, в Троице-Сергиевой Лавре на тему "Богословие как наука и богословие как духовный опыт". Безусловно, в лоне Церкви должен быть и исторический анализ, должна существовать наука, которая исследовала бы рукописи, церковную традицию, исторические, археологические аспекты жизни, строительство храмов, архитектуру – все это необходимо. Но главным образом богословие должно присутствовать как опыт, потому что богословие есть познание Бога. Богослов – это тот, кто знает Бога и о Боге говорит. Характерно то, что Григорий Богослов в своем первом слове о богословии дает определение термина "богословие". Он говорит, что богословы – это те, кто взошли к умозрению, прежде очистив сердце свое от страстей, либо по крайней мере те, которые находятся в состоянии очищения своего сердца. Такой человек может говорить людям о Боге. И может помочь людям прийти к Богу.

Богословие, согласно учению православной Церкви, является еще умением различать тварные энергии от нетварных. Для различения – что есть от Бога, что от дьявола, что от страстей, что человеческое, что психологическое, душевное. Поэтому мы говорим, что богословие есть умение "различать духов" – от Бога ли они. Как-то раз я спросил старца Софрония, как мы можем иметь знание Божие, как мы можем узнать, что это от Бога, а это не от него? Он говорит мне: "Мы это знаем на вкус, мы пробуем это. У нас может быть в стакане вино, а может быть уксус – на вид вы не различите, где что. Поэтому мы пробуем и узнаем, притронувшись, уксус это или вино".

Поэтому мы понимаем, что богословие – это умение различать, что от Бога, что от человека, что от дьявола, – чтобы помогать человеку. Понятие "богослов" теснейшим образом связывается с понятием "духовный отец". Настоящий богослов – всегда хороший духовный отец. Потому что задача духовного отца – путеводить человека ко спасению, вывести его из сферы влияния темных сил к светлой силе, к Богу. От страстей – к Богу. Таким образом отождествляются термины "богослов" и "духовный отец".

Поэтому на языке Священного Писания Ветхого и Нового Заветов богословами являются пророки, евангелисты, апостолы, святые отцы. Пророки в Ветхом Завете называются "видящими", "зрящими". Народ называл Самуила "видящим", "видящим Бога", "зрящим Бога". А тот, кто видит Бога, знает, как своих чад вести ко спасению. Поэтому я бы сказал, что главный вызов, главная опасность для богословия – стать либо схоластичным богословием, либо моралистичным, утратить исихастскую умозрительную традицию.

Поразительны слова Максима Исповедника: "Знание Бога без делания – это богословие бесовское". Страшные слова! Потому что если человек не может различить, что от Бога, что от дьявола – он не сможет путеводить своих чад. Например, приходят многие, имея либо различные проблемы духовного склада, либо прочие. И как различить – эти проблемы от того, что человек удалился от Бога, и у него появились душевные проблемы, или человек болен душевно, а это его духовные проблемы, или он бесноватый? Что это за проблема – духовная, душевная или бесовская? Человек, имеющий просвещение, свет Божий, умеет различать – это проблема духовная, это душевная проблема, а это бесовская.

Например: в одном монастыре была монахиня, которая не слушалась свою игуменью, постоянно ей противодействовала и говорила: "Не буду этого делать!", а игуменья ее за это постоянно наказывала, как непослушное дитя. А монахиня продолжала делать свое дело, и игуменья в конце концов решила, что монахиня бесноватая, и начала изгонять из нее бесов, читать молитву на изгнание дьявола, но ничего не помогало. Через какое-то время у монахини стала болеть голова, она пошла к врачу, который нашел причину проблем с головой, монахиню прооперировали, и человек стал нормальным, обычным человеком, она стала очень послушной, ни чему не сопротивлялась. Это не было ни бесовским, ни душевным, ни духовным, это была органическая проблема у человека, что-то его раздражало.

Отец Паисий Святогорец описывал очень много подобных случаев. Когда к нему приходили люди и спрашивали, что делать, он одним говорил пойти к своему духовному отцу и делать все, что он скажет. Другим говорил сходить к врачу и отправлял их к неврологу. А третьим говорил: "Пойдешь к таким-то мощам, попросишь вычитать тебе такие молитвы, чтобы изгнали из тебя беса". Была одна мать, у которой было очень много проблем, она приходила к своему духовнику и постоянно жаловалась на своего ребенка – он такой-сякой, он раздражает меня, поэтому я его бью. Духовник решил, что она бесноватая, и начал изгонять из нее беса, но она не исцелялась. А на самом деле, ей нужен был врач. Ей нужен был врач, который бы дал ей соответствующие таблетки, чтобы погасить силы ее души. Духовник не смог различить этих вещей, а только постоянно вычитывал и изгонял бесов. И однажды эта мать взяла свое дитя, и вместе с ним выбросилась с балкона, и погубила и себя, и свое дитя.

Поэтому я сказал бы, что угроза для богословия – относиться к нему и считать его схоластикой, или морализмом, а не путеводителем человека ко спасению, к Богу. То есть когда мы являем богословие как мысль, как схоластику, а не как нежность, не как любовь, не как доброе отношение. Вспомните пророка Исаию, как он говорит священникам: "Утешайте, утешайте народ мой". Скажу вам из личного опыта. Когда я был студентом, я был одним из лучших студентов. И были преподаватели, которые между собой спорили (в хорошем смысле этого слова), кто будет мною руководить для того, чтобы мне получить стипендию и поехать учиться куда-то на Запад, сделать карьеру и вернуться в университет. Добились для меня стипендии, чтобы я поехал на обучение в магистратуру в Европу. Я не отказывался от таких возможностей, но я этого и не хотел. Я говорил: "Ну разве возможно, чтобы у народа был такой духовный голод, люди так нуждались в слове евангельском, а я учился бы где-то за границей?". Поэтому я рукоположился и ходил с проповедью из деревни в деревню.

Я не отрицаю науку, я много прочитал за свою жизнь и докторских диссертаций, и научных диссертаций, но также и трудов святых отцов. Но я всегда чувствовал острую нужду в том, чтобы всё, что я узнал применить на практике, дать людям, нести народу, в массы. Я не имею права и не могу закрыться в своем кабинете и писать. И все книги, написанные мною с тех пор, являются результатом моей пастырской деятельности, то есть я очень много общался и занимался с людьми, с миром, и этот опыт потом и был изложен на страницах книг.

Иоанн Златоуст говорит: "Духовный отец похож на врача, перед которым рано или поздно возникнет необходимость делать операции". Вы, наверное, не раз видели хирургов, похожих на мясников – в фартуках, в шапках, в нарукавниках, в сапогах. Потому что, когда человек делает операцию, он вскрывает, разрезает тело, кровь брызжет на него. Так и клирик, священник, когда будет делать операцию, не раз будет пачкаться этими внутренними страстями человеческими, они будут на него попадать, и тогда он узнает, что значит термин "богословие".

Недавно в Лавре я познакомился с одним русским космонавтом, и он спросил меня: "Какое у вас чувство как у духовного отца, как пастыря?" Я говорю: "Наверное, такое же ощущение, как у вас, у космонавтов". Он спросил: "Что вы имеете в виду?". Я ответил: "Острое ощущение критического времени. Перед тем, как космонавт выходит за пределы атмосферы, у него очень много рисков, он преодолевает сопротивление и переживает действительно критические минуты и секунды". Духовный отец, он переживает такие же чувства и должен делать по сути такие же действия, но еще более напряженного состояния и в обратном направлении. Он должен извне войти в душу человека, войти в сердце человека, в глубину человека, понять его проблемы, взять их и с ними уже улететь за гравитационное поле его души.

Это на самом деле очень тяжелый, страшный труд. Это порой меня ранит, но мне очень нравится. Нравится помогать людям, открывать им их ум, души. Наш ум очень помрачен, он нуждается в открытии. Мы имеем сердце, порой очень сильное сердце, но сердце сломанное, испорченное, в нем нет энергии, нет действия, и мы должны помочь человеку, чтобы просветился его ум и завелось, заработало его сердце. Представляете, какая радость, какое благословение Божие видеть духовному отцу своих чад молящимися, кающимися. Когда я был проповедником (иерокириком) в Афинах, я проповедовал каждую неделю, у меня была подобного формата лекция, и многие люди приходили слушать. Я постоянно говорил о духовных вещах.

Там была одна женщина, которая постоянно находилась в скитаниях, метаниях – то она занималась буддизмом, то склонялась в протестантизм, то была безбожницей какое-то время, а потом начала потихонечку интересоваться духовными вещами, и первый раз в своей жизни пришла ко мне на исповедь. Она была профессором, преподавательницей в одном из высших учебных заведений. Она приходила на наши беседы и ничего не говорила, просто сидела и слушала. Много лет спустя мы поняли, что все, что она слышала, она пыталась в своей жизни применить, и очень сильно молилась. Это была замужняя женщина, у нее была очень тяжелая семейная жизнь, примерно в возрасте 50 лет. Когда она заболела раком, начала лечиться, я попытался помочь ей, чтобы она преодолела страх смерти, но у меня не было нужды много вещей ей говорить, потому что она постоянно сама молилась. Впервые в жизни, только когда она тяжело заболела, муж начал ей интересоваться. А до тех пор он только бил ее, и жизнь ее была мрачной. Когда пришло время ей умирать, ее супруг очень сильно и глубоко был тронут и потрясен, и искреннее просил прощения за то, что в своей жизни сделал.

И знаете, что она ему ответила? Она сказала ему: "Не проси ни за что прощения, у нас с тобой была прекрасная жизнь, я благодарю тебя за такую счастливую жизнь". Я говорил ей: "Зачем ты ему так говоришь? Твоя жизнь была жуткой". "Я ему, – говорит, – сказала это, чтобы после того, как я умру, у него не было бы сильных угрызений совести, у него не было бы комплекса вины". Она ко всему приготовилась, она все расписала – как будут проходить ее похороны, адреса и телефоны друзей, которых нужно будет известить, во что должны будут ей одеть. Когда я стал ее уже готовить, я говорю ей: "После смерти будет подъем туда, вверх", она говорит мне: "Ваше Высокопреосвященство, вы не переживайте. Я вчера причащалась и видела свет в храме. Я подумала, что если сейчас, на божественной литургии, такой яркий светит свет, какой же он будет в Раю? И я рада, я очень радуюсь".

Когда ее клали уже в последний раз в больницу, она испытывала страшную боль. Она позвонила мне и сказала: "Владыко, я ложусь в больницу и из нее уже выйду мертвой. Поэтому я вам звоню, чтобы поблагодарить вас за все то доброе, что вы для меня сделали, и попрощаться с вами до встречи". Она была в больнице, как я сказал, она очень болела, страдала, и меня попросили, чтобы я ее посетил. Я пошел к ней в больницу. Она меня попросила почитать ей молитву на разлучение души от тела, а я говорю: "Зачем ты меня об этом просишь, ты разочаровалась в чем-то? Тебе очень больно, ты хочешь быстрее избавиться от боли?". Она говорит: "Нет, я не поэтому прошу, наоборот, мне очень больно, но мне очень хорошо, внутри меня такая любовь, такое несдержимое чувство увидеть Бога, я побыстрей хочу увидеть Бога".

Когда духовник видит на деле, что он помогает людям, он испытывает огромную, неописуемую радость. И поэтому, как бы заключая, резюмируя, я хочу сказать, что самая большая угроза для богословия – относиться к нему схоластически, рационально, или моралистически, по-протестантски, и не говорить о том способе, посредством которого мы, люди, преодолеваем смерть. Православное богословие призвано помочь людям пройти путь от очищения к просвещению и от просвещения к обожению. Очищение – это начальная школа, просвещение – средняя школа, а обожение – это высшее учебное заведение.

Церковь – это духовная лечебница, а клирики и богословы – врачи

– Не могли бы вы охарактеризовать современное православное богословское пространство, и выделить тех авторов, которые, с вашей точки зрения, заслуживают наибольшего внимания.

– Старец Софроний научил меня в моей жизни никого не судить. Никого не судить, чтобы не проводить некоего противопоставляющего богословия. Он меня научил говорить положительно. То есть, научил меня говорить о жизни положительным образом, как я считаю, как я вижу эту жизнь. И никогда не обижать, не делать больно кому-то в том, что тот считает для себя священным, никогда не попирать то, что для кого-то священно. То есть, если мы говорим, что это правильно, а это ошибочно, это уже сразу рассуждение ошибочное. Это очень похоже на пуританство, пуританство прежде всего делит все вещи на хорошие и плохие. Очень часто мы можем сегодня среди академических богословов найти и различить людей живущих очень интенсивной церковной жизнью. Просто существуют люди, которые больше пребывают в рамках рационального схоластического богословия. Есть другие, которые больший акцент делают на протестантском богословии. И те и другие влияют друг на друга.

Я вам приведу пример о богословии, которое сейчас господствует в Греции. Много десятилетий назад греческое богословие находилось под сильным влиянием Гарнака. В мои годы очень многие профессора богословия находились под влиянием так называемого "диалектического богословия". Но потом очень активно начали издаваться труды святых отцов, и ученые начали знакомиться с ними, видеть само святоотеческое богословие. Когда кто-либо знаком с православным богословием, безусловно, ему нужно исследовать и течения западного богословия для того, чтобы их сопоставлять и делать выводы.

Как-то раз я был на Афоне и повстречался с одним старцем, он уже преставился к Богу, его звали Феоклит, он был из Дионисиата. Он написал много книг, одна из его книг очень известна – "Между небом и землей". Я был поражен и спрашивал его – что же будет с той драмой, которую переживает сегодня современное богословие? И он говорил мне – никакой драмы нет в православном богословии. Есть драмы в жизни некоторых богословов, которые не знакомы с православным богословием. Потому я считаю, что мы сегодня находимся на добром, хорошем пути. Раньше, много веков назад, православное богословие находилось под большим влиянием схоластического богословия.

Позже, в мою бытность студентом, оно было очень сильно под воздействием диалектического, протестантского богословия, немецкого богословия. Очень многие мои современники учились в Германии и переносили в Грецию реалии немецкого богословия. Но сейчас, я думаю, эти вещи начинают уравновешиваться, потому что увидели свет труды святителя Григория Паламы, издаются труды многих отцов-аскетов, Добротолюбие. Большую роль сыграла в Греции книга "Откровенные рассказы странника". Большую роль играют жизнеописания различных старцев, и святогорцев: и греков, и русских, и румын, и представителей других стран. Таким образом, мы сейчас понимаем, что богословие – это в первую очередь духовный опыт.

Существует много преподавателей, профессоров духовных школ и факультетов, которые в своей жизни были знакомы со святыми людьми, духовными личностями, они переносят этот опыт в школы, преподают. Как вы знаете, существуют богословы греческой Церкви, которые ездили и искали общения со старцем Софронием, чтобы обсудить с ним различные положения духовной жизни. Были написаны докторские диссертации и разработки на тему рассмотрения трудов святых отцов.

На меня, я хочу признаться, очень большое положительное воздействие произвели тексты и труды одного греческого богослова отца Иоанна Романидиса, который сумел связать академическое преподавание богословия с аскезой, аскетическим применением. В настоящий момент я как раз занимаюсь сбором информации и хочу о нем написать. Я нашел сейчас кассеты с аудиозаписями его лекций в университете и других местах, я их переписал, изложил на бумаге, и после расшифровки у меня получилось 1600 страниц. В них я нашел огромное сокровище.

Собрав его устные тексты, я попытаюсь их синтезировать и связать с одной темой – каким образом церковная догма становится опытом, и в обратном порядке – как опыт духовный становится догмой? Например, каким образом мы знаем, что Бог троичен? Безусловно, об этом учил Христос, но каким образом мы это знаем? Потому что человек, проходя очищение, просвещение, достигая обожения, видит, просто видит своими глазами три света, которые имеют одну сущность, обладают единой энергией, но они три разные Ипостаси, три Лица. Откуда мы знаем, что значат последствия грехопадения человека? Безусловно, мы об этом читаем в Ветхом Завете, но каким образом человек может приобрести духовный, личностный опыт значений слов "грехопадение" и "воскресение"? Это поразительные тексты, я уже написал первый том, в нем будет примерно 300 страниц, и уже пишу вторую часть о том, как духовные вопросы перетекают в опыт.

Поэтому я считаю, что очень важно в наш век говорить о Церкви и о богословии в свете практического применения, в свете использования на деле этих вещей. И главным образом, мы должны понять – если мы посмотрим на Церковь как на духовную лечебницу, духовную больницу, а служение и дело клириков и богословов увидим как дело врачей, тогда мы по-настоящему поймем, чем является богословие и как оно переживается в нашей жизни в личностном опыте.

Митрополит Антоний молился по-настоящему

– Знали ли вы митрополита Антония Сурожского, и как вы относитесь к его размышлениям о молитве и к его молитвенному опыту?

– Я был знаком с митрополитом Антонием (Блюмом). Я познакомился с ним в Англии, в Лондоне. Я имел величайшую, исключительную честь сослужить ему. Я еще не был епископом, я был иереем, это было в самом начале моего иерейского служения. Я просто расскажу об опыте общения с ним. Я был в церкви, в русской церкви в Англии, я пришел на вечернее богослужение, а он мне сказал: "Я прошу тебя, обязательно приди завтра на службу".

На меня произвело большое впечатление то, что он был один, служил сам, с ним не было ни священника, ни дьякона. Это был день, когда он должен был служить на русском языке, потому что были отдельные дни, когда служили на русском и отдельные дни, когда служили на английском. Я ему говорю: "Я не знаю русского языка", а он ответил: "Я тебе скажу, будешь служить". На меня произвело большое впечатление, что когда пришло время Великого Входа, когда нужно было сказать по-русски: "Великаго Господина и отца нашего...", митрополит Антоний сказал мне: "Это я скажу, это слова дьякона, их я скажу". Он взял дискос, взял воздýх на плечи как дьякон и начал всех поминать.

На меня самое большое впечатление произвело его смирение, и второе, что на меня произвело большое, великое впечатление – его величие. Он служил так, что в его служении не было ни одного лишнего движения. Такое впечатление, что он сосчитал все шаги, которые должен сделать в алтаре, и всегда поворачивался, чтобы сказать "Мир всем" определенным движением, определенными шагами. Он проповедовал в тот день, и в конце вышел и представил меня людям. Он сказал, что мы сегодня особо радуемся, у нас клирик, гость из Греции, мы с ним служили, это значит, что у нас с ним общая вера, мы принадлежим единой Церкви, мы превосходим национальный фактор, так Церковь находится выше национальности, выше отечества, мы братья, мы все православные братья во всем мире. А потом он мне предложил обратиться со словом к его пастве.

После службы, когда он меня угощал, пришли люди со мной поговорить, поприветствовать меня, а я был совсем юным священником, это было 30 с лишним лет назад. И тогда уже слава о нем широко распространилась по всей Англии, потому что он, пройдя свой путь через агностицизм, очень хорошо знал душу атеиста и агностика, поэтому он с ними общался поразительными доводами, поразительными словами. Тогда был очень интересный спор, интересная беседа между ним и журналистом-атеистом на телевидении. И поразительным образом своей беседой он смирил этого журналиста. Тогда за ним следили все англичане. Настолько, что на следующий день королева Елизавета пригласила его к себе во дворец на обед, чтобы поговорить.

Митрополит Антоний молился по-настоящему, должен был иметь настоящую молитву и имел опыт общения с Богом. Одна из книг, которая была издана на греческом языке, называлась "Учитесь молиться", там он высказывает очень хорошие, поразительные мысли. Я помню, как он говорил на проповеди о том, что мы не должны бояться смерти: "Один человек мне говорил, что никогда не путешествует самолетом, а когда я его спросил, почему, он ответил, что боится, что самолет упадет, и он погибнет. А я спросил его: "Ты ночью где спишь, на кровати или на земле?" "На кровати", – говорит. "Но 99 процентов людей умирают на кровати, почему же ты не боишься спать на кровати?".

В тот раз, когда я был в Англии, один человек сказал мне очень мудрую вещь: в Церкви существует очень много даров, в Церкви есть аскеты, есть богословы, профессора, есть пастыри, клирики, есть миссионеры, и то, что делает миссионер, не может делать богослов. То, что делает аскет, преподаватель не может сделать, а дело преподавателя не сможет сделать аскет. Таким образом в Церкви существует много даров, и если человек свое дарование исполняет со славословием Божиим, с благодарностью – тогда у него все получается, все хорошо, у него есть благословение.

Он привел мне следующий пример: в Лондоне есть старец Софроний и Антоний Блюм. У них разные характеры и разное отношение к вещам. Старец Софроний может взять человека, сделать его прекрасным монахом, возвести его к молитве, что, возможно, не всегда мы видели в трудах Антония Блюма, а Антоний Блюм может взять совершенно неверующего человека и сделать его верным, таким образом, которым, возможно, старец Софроний не смог бы привести человека к вере. Так, опыт каждого из них есть благословение Церкви. Можно сказать, что у Антония Блюма были ошибки в том или в другом, но я не верю, что Господь относится к этому точно так же. Бог смотрит на сердце человека, видит его настроение, видит его расположение. Мне нравится такое утверждение – я рад, что меня будет судить Бог, а не человек, потому что люди очень жестокие, очень критично относятся, очень критикуют и все вещи видят только снаружи. А Господь видит сердце и знает, что я его люблю.

Достоевский говорил, что старец – это тот, кто больше всего любит грешников

– Как бы вы поступили в такой ситуации: к вам приходит на исповедь женщина, она исповедуется, вы даете какие-то советы, но вы чувствуете, что она этого совета не будет придерживаться, не будет так поступать, и постоянно она к вам ходит и рассказывает одно и то же. В душе, конечно, это очень тяжело, но как бы вы поступили?

– Я в таких случаях пытаюсь стать на место этого человека. Что я делал в его возрасте, например, как я хотел, чтобы ко мне относился мой духовный отец, когда я делал в своей жизни одно и то же дело – принимал он меня или нет. Хотел ли я, чтобы, если я впадал в один и тот же грех, он был бы груб со мной или прогнал меня. Я думаю, что так, как я бы хотел, чтобы со мной повел себя мой духовный отец, так и мне нужно вести себя с таким человеком.

Что бы мы сказали о враче, который назначает больному лечение, таблетки – тот их не пьет, заболевает и снова приходит к тому же врачу – он принимает этого больного или прогоняет? Выругает его – как ты смел снова заболеть? Он, безусловно, будет ему говорить, что ему нужно делать, чтобы превентивно относиться к этой ситуации и не заболевать вновь, даст ему лекарства, даст их регламентировано, по частям, а не скажет: "Вот тебе коробка лекарств, вечером их выпьешь перед сном и всё". Нет, врач расскажет больному, как правильно принимать эти лекарства и обязательно назначит ему встречу через месяц – прийти опять к нему и рассказать, посмотреть на результаты. Иногда может быть такая нужда, что придется резать, придется хирургически вмешиваться в ход болезни.

Духовный отец есть врач, а грех есть болезнь. То, что мы повторяем свои болезни постоянно, часто или очень долго, говорит о том, что это многолетние, хронические болезни, они легко не исцеляются, и их лечение нелегко. Что есть терапия, лечение? Смотрите – ум уходит сначала от Бога и заболевает страстная часть души. Теперь ум должен опять возвратиться к Богу, чтобы вся чувственная часть души, страстная, начала исцеляться. Ум исцеляется молитвой. Страстная, желательная часть души исцеляется воздержанием. Но для этого нужно много времени, сразу это не происходит.

Священник, духовный отец не должен разочаровываться. Подумайте о том, сколько нас терпит Господь. Я своим духовным чадам говорю – ты молодец, ты правильно сделал, что пришел и открыл мне свое сердце, и исповедался, потому что грехами своими мы очень сильно огорчаем Бога. Я даю им как бы рецепт, что им делать, но главное – молиться, воцерковляться и читать жития святых. И говорю – приходи ко мне снова, мы пообщаемся с тобой. Если человек впадает снова в этот грех, я говорю – хорошо, что ты пришел и рассказал об этой ситуации. Но твоя задача – не впадать в этот грех, и если ты впадешь, то снова придешь, и мы об этом поговорим.

Достоевский говорил, что старец – это тот, который больше всего любит грешников. У меня было духовное чадо, очень трудное чадо, непокорное чадо. Все, что я ему говорил, он не слушал. Я с ним очень сильно разочаровался, пошел к отцу Паисию Святогорцу и сказал, что я больше не могу, он меня замучил уже, что мне с ним делать? Что мне делать, чтобы я и ему помог, и сам бы не расстраивался? А отец Паисий говорит: "Делай так, как поступают деревенские мужики с животными – бери его за узду, чтобы далеко не ушел, но и держись на вытянутую руку от него, чтобы он тебя не бодал". То есть главное – духовный отец должен иметь большую любовь.

Я не говорю вам, чтобы вы имели такую любовь, какую Бог имеет к нам – у Бога любви много, несравненно много, нам не приблизиться к этому величию любви. Такую любовь Господь Бог к нам имеет, что снизошел даже до ада, сошел в ад. Мы не способны сойти в ад ради другого человека, но параллельно с этим мы должны уважать и свободу другого человека. Человек имеет свободу совершать грех. Бог не спасает нас без нашей свободы. Спасение без свободы не есть спасение. Следовательно, Господь любит нас и параллельно с этим уважает нашу свободу. И мы должны любить других и уважать свободу другого человека. Мы должны понимать, что другие люди, христиане – это не мои духовные чада, это чада Божии. И Господь мне поручил оказать им помощь, то есть я – приемный отец, а истинный, настоящий отец – Господь Бог. Я говорю: "Боже, я вижу, как чада твои постоянно грешат, помоги им! Ты им помоги!", и больше за них молюсь, больше полагаюсь на молитву, чем на слова утешения.

Когда я был в начале своего священнического служения, я занимался катехизацией, ходил к ребятам и читал им церковный курс от первого до последнего класса средней школы. Я прошу у вас прощения, что привожу много собственных, личных примеров, но это чтобы лучше понимать друг друга. Через шесть лет этих трудов я им предлагаю – ребята, поедем на Святую Гору? Я взял 20 ребят, и мы поехали на Афон. Мы прошли все монастыри и увидели многих старцев.

Когда через 30 лет я их встретил и спросил: "Ребята, за все годы нашей совместной работы что вы помните?" Они сказали: "Мы не помним ничего, что вы нам говорили, помним только, как мы ездили на Афон и что нам говорили старцы. Это был большой успех, огромный успех. Я помню, мы с ними посетили тогда келью старца Паисия, это было 34 года назад. Мы пришли к келье старца, там был колокольчик с проволокой – мы звонили, звонили, но старец не открывал.

А потом мы заметили, что на заборе при входе стоял стаканчик, в котором были записки, бумага и ручка. И была там также табличка, на которой было написано: "Простите меня, я отсутствую, но если есть какая-то проблема – напишите Ваше имя и я помолюсь за вас Богу. И пользы будет больше, чем если я буду с вами говорить". А внизу стояла тарелочка, и была приписка – "возьмите лукумчик в благословение". Для нас это было большой пользой, это произвело на ребят очень большое впечатление. Его отсутствие произвело большее впечатление, чем, возможно, его присутствие. Когда мы уже уходили, мы увидели большой камень с надписью, там было написано мелом "Я отсутствую, потому что пошел сначала освоиться, а потом вновь вернуться в зоопарк". То есть как животное, которое сначала должно стать спокойным, ручным, а потом вернуться в зоопарк.

Что он имел в виду? Мы тогда сели с ребятами, и я говорю: "Давайте подумаем и рассмотрим, что имеет в виду старец". Мы пришли к следующему заключению, что очень многие приходили посетить старца как какую-то достопримечательность, как будто пришли в какой-то зоопарк. А старец этой надписью как бы хотел сказать – я не достопримечательность, он нас словно призывал, чтобы и мы сперва от диких стали ручными, а лишь потом приходили бы к нему беседовать и смотрели бы на него как на такое же ручное животное.

Я хочу сказать, что духовный отец больше трудится молитвой, чем словами. Был один проповедник, который регулярно говорил проповеди, но был ими огорчен и разочарован – он говорил, говорил, говорил, но не видел никакого результата. И вот после одной из своих проповедей, прогуливаясь загородом, он повстречал одного мастера-каменщика, который из мрамора выбивал прекрасные статуи, стоял на коленях и выбивал, очень сосредоточенно трудясь молотком и зубилом. Проповедник увидел мастера и воскликнул: "Ах, как бы я хотел так же выбивать из жестких человеческих сердец прекрасные образы!". А мастер ответил ему: "Отче, видно, что ты не становишься на колени".

Православные – за уважительный диалог с другими религиями, и против их смешения

– Как вы относитесь к воззванию трех иерархов Элладской Церкви и к сбору подписей среди священников и монашествующих против экуменизма, за чистоту Православия, против решения саммита религиозных лидеров, который проходил в Москве в 2006 году?

– Это очень большая тема. Для начала нужно рассмотреть, что такое экуменизм, потому что у многих людей нет четкого представления, есть только некое смешение. Мы живем с вами в век, в которой должны совершаться и происходить диалоги. Мы не против диалогов. Если не будет диалога, как один узнает другого? Я исхожу из нашего греческого опыта – большинство святоотеческих трудов было издано на Западе, а потом уже они пришли к нам как издательские труды западных людей. Разумеется, что диалог должен происходить в определенных рамках и при соблюдении определенных условий, богословских и канонических предпосылок.

Мы должны хорошо знать нашу православную веру, и мы ни в коем случае не должны ее обмирщать. Мы знаем, что Церковь одна, не существует множества Церквей. В Символе веры мы исповедуем веру в единую, святую, соборную и апостольскую Церковь. И если кто-то утверждает и говорит – нет, нет, мы то же самое, у нас всех только отчасти есть правда, каждый по-своему прав, мы переживаем только некий церковный минимализм – это не православно, это не по-святоотечески.

Разные вещи "экуменикотита" – что значит "соборность", "повсеместность", (от слова "икумена" – "повсеместность", "всеобъемлемость") и "экуменизм". В Греции сегодня очень распространен текст, который явно выступает против экуменизма. Очень многие из нас против экуменизма. И каждый по-своему трудится над этим вопросом – я пишу, другой учит. Есть различные способы, посредством которых мы можем трудиться в этом направлении. Один может критиковать, а другой может положительно излагать свой труд. Я обычно об этом вопросе предпочитаю и писать, и говорить, и иметь общение с людьми, которые выше меня – и с епископами, и с митрополитами. Но я не могу сказать – этот предатель, второй предатель, третий предатель – так нельзя говорить, потому что все в Церкви, безусловно, испытывают боль от этой нашей разделенности.

Вы знаете, есть еще очень большая проблема – нам нельзя в нашей Церкви превосходить канонический порядок. У Церкви есть свой Устав, есть своя иерархия – есть патриарх, митрополит, епископ, священник. Обязательно нужно уважать каноническое устройство Церкви. И если человек видит, что что-то его раздражает, его не утешает, не успокаивает, он должен находить канонический способ решения. Нужно быть очень внимательным, чтобы мы ни в коем случае не впадать в схизмы и расколы. Очень часто во имя догматических истин мы доходим до разделения и раскола. И первое плохо, и второе ужасно. Нужно иметь дух различения и рассудительности.

Печаль по Богу

– Владыко, как соотносятся личные страдания человека, сострадание чужой боли и мир Христов в душе, который мы должны стяжать. Возможно ли это одновременно, может ли это одновременно сосуществовать?

– Это действительно духовная тема. Если боль, которую мы испытываем, является действием благодати Святого Духа, тогда она обязательно вызывает мир в нашей душе, вызывает воодушевление. Как художник, который испытывает боль, у него есть переживания, он хочет что-то изобразить, и ищет подходящий момент, возможность для того, чтобы сделать это. Если у человека есть покаяние, есть боль душевная, которая тотчас вызывает в его душе желание обратиться к Богу и молиться – это действие благодати Святого Духа. Это как если бы человек узнал, что он болен, что у него рак, он сразу же начинает искать подходящего врача, который мог бы его исцелить и готов с ним вместе трудиться.

А если человек имеет в себе боль, страдание, но он ведется не к Богу, не к труду, а к унынию, замыканию, неведению – это не от Бога, это бесовское. И таким образом мы с вами узнаём, о какой боли, страдании идет речь. Это, впрочем, и в Священном Писании сказано – печаль по Богу и печаль по миру. Если речь идет о печали по Богу, то я борюсь, я стремлюсь к тому, чтобы подвизаться и исцелиться. Когда печаль исходит от дьявола, человек приходит к унынию, к нежеланию, к бездействию. Однажды один человек пришел к отцу Паисию и говорит: "Отче Паисий, я в отчаянии, мне очень плохо, я не спасусь". А старец спросил его: "Это твой духовный отец тебе сказал, что ты не можешь спастись? Ты спросил его, можешь ли ты спастись?". "Нет, – говорит, – я его не спрашивал". "Тогда, – отвечает старец, – твой духовный отец – дьявол, он тебе это сказал".

Духовный отец – не гуру

– Владыко, многие из студентов нашего богословского факультета желают по окончании университета продолжить служение Церкви в священном сане. Что бы вы могли посоветовать молодому, новоначальному дьякону или пресвитеру, который находится в начале своего пути и не имеет никакого духовного опыта. К чему следует стремиться и чего следует избегать?

– Прежде всего, я думаю, что человек, который хочет стать клириком и войти в служение духовное, должен иметь духовного отца. Вы знаете такой закон: никто не может стать психоаналитиком, если сам не имеет психоаналитика. Сначала кто-то его наблюдает, а он учится, как ему анализировать других людей. Не может быть клирик хорошим духовным отцом, если у него самого в жизни не было опыта общения с духовным отцом.

Я богословски теперь скажу. Христос стал человеком. Он стал рабом Божиим. И насколько Он становился рабом Божиим и дошел до Креста, настолько Он стал Отцом всех нас, Духовным отцом всех нас. Он сам стал совершенным Сыном Божиим, воплотился и исполнил совершенное послушание Отцу, "даже до смерти, смерти же крестной", и тогда стал возрождением всех нас – Он нас всех возродил. Насколько мы хорошие дети Божии, настолько мы будем хорошими клириками и духовными отцами.

Я помню, что на первых шагах своего служения как священника, я читал труды Иоанна Кронштадтского. Видите, сколько у нас общих точек соприкосновения – я читал русских аскетов, русских отцов, а вы читаете греческих или болгарских, или румынских отцов-аскетов! Иоанн Кронштадский говорил: "В начале я себе создал программу: больше времени для молитвы и исследования в келье и меньше времени для общения и помощи людям". И с течением времени он сокращал время пребывания в келье, исследования, чтения, молитвы, и увеличивал время пребывания среди людей. Он дошел до того, что всё время, весь день проводил с людьми, а в сердце у него была благодать Божия. Когда Силуан Афонский увидел Иоанна Кронштадского в толпе людей, он различил в нем огромное присутствие благодати Божией.

Я считаю, что молодой клирик должен начинать с послушания своему духовному отцу, послушания епископу, послушания церковному Преданию. Не только послушания духовному отцу – слушаться отца, а отказываться от епископа и от церковного Предания. Тогда начинается культ личности, духовник становится гуру. Когда я говорю "послушание", я имею в виду послушание церковному Преданию, послушание правящему Архиерею и послушание своему духовному отцу. Когда сам человек начинает понимать смысл слова "духовное чадо", он послушен Церкви, молится и исповедуется, тогда он будет хорошим священником.

Один священник пришел ко мне и говорит: "У меня на приходе люди неверующие, никакого отношения к Церкви не имеющие. Все плохие!". "Почему все плохие, – спрашиваю я его, – почему все неверующие?". "Никто не исповедуется!". А я ему говорю: "Ты, когда был мирянином, часто исповедовался?". "Никогда", – говорит. "А сейчас стал священником – исповедуешься?". "Нет". "Тогда почему ты на других кричишь, почему ты протестуешь? Найди сначала себе духовного отца, начни исповедоваться, и тогда увидишь, что люди к тебе придут". Видите ли, мы готовы всех обвинять, кроме самих себя.

Задача духовника – увидеть приоткрытые двери в душе своего чада и зайти в них

– Владыко, меня интересует ваш опыт в отношении пастыря с паствой, особенно с только приходящими в Церковь и новоначальными. Хочу привести один пример, когда молодой человек, подходя под благословение к игумену, низко наклонился, а первое действие пастыря было такое – он его взял за подбородок, поставил ровно и сказал "Расправь плечи!". Это на меня произвело впечатление. Как Вы можете прокомментировать такое поведение священников?

– Этот вопрос может стать причиной целой беседы, целого содержательного разговора. Главное, что я хочу подчеркнуть, – пастырь должен иметь воодушевление. Он должен иметь очень большую, сильную любовь к своей пастве. Такую любовь, какую имеет мать к своим чадам. Мать, которая любит своих детей, постоянно думает наперед, как мне делать, как мне поступать, чтобы помочь своим детям.

А отец Паисий говорил, что хороший пастырь должен иметь в себе постоянно святое беспокойство. Если у человека есть в душе это святое беспокойство, он всегда найдет способ помогать людям. Нет каких-то специальных, особых способов. Отец Софроний учил меня – если ты хочешь кому-то помочь, если хочешь оказывать кому-то помощь, первое, что ты будешь делать, – молиться. Будешь говорить: "Боже, просвети меня, скажи мне, что сказать этому человеку, чем ему помочь". И первая мысль, которая тебе будет приходить – говори именно ее. И будь уверен, что это поможет.

Каждый должен найти специальные слова, специальное действие. Кому-то можно сделать, как ты сказал – поднять подбородок, расправить плечи, а другой, если прикоснешься к его подбородку, скажет: "Не трогай меня, как ты смеешь касаться моего лица, я не разрешаю тебе ко мне прикасаться!". Одному можно говорить чисто по-отечески, очень нежно: "Дитя, постарайся, посмотри, попробуй так, трудись", а другого это может задеть и обидеть. Скажет: "Я твое дитя? Кто тебе дал право говорить со мной, будто ты мой отец?!". Каждый человек нуждается в особенном подходе, в особых условиях. И наша задача – молиться Богу, чтобы Господь положил на сердце, что каждому из людей говорить. Одному помощь оказывает то, что мы с ним разговариваем, обсуждаем с ним проблемы, другой нуждается в наших молитвах, в сильных молитвах, или в собственных молитвах. А третий нуждается в тишине, в молчании, в безмолвии.

Недавно у меня был такой случай в жизни: была одна женщина, которая наделала много бед в обществе, мы оказались с ней наедине и обсуждали этот вопрос. И в этом разговоре, в этой беседе зашла речь об исповеди. Она встала и говорит: "Я тебе никогда не исповедуюсь". А я ей говорю: "А кто тебе сказал, что я хочу тебя исповедовать? Ты ошибаешься. Такую, как ты никогда я не буду исповедовать. Эта свобода не только твоя, это еще и моя свобода!". А она продолжала, говорила, говорила, говорила...

И в какой-то момент она начала говорить о потаенной части своей жизни. Нашлось в ее душе маленькое окошко, и, видя это окошко, я пытался маленькими вопросами войти в глубину ее души. Потому что, когда мы общаемся с человеком, когда мы беседуем с человеком, он всегда в результате этой беседы оставляет не до конца закрытую дверь, какую-то щель. Есть какая-то щель, в которую можно заглянуть и войти. Задача духовника – видеть вот эти приоткрытые двери, эти щели, и заходить в них. Например, когда ко мне приходит кто-то поговорить или исповедоваться, я всегда обращаю внимание на наши первые слова, которые мы используем. Он может начать беседу со слов "Отче, я великий грешник" или как-то по-другому. Всегда обращаем внимание на первые слова, которые он говорит.

Очень важно заметить, когда человек говорит, насколько он участвует в этом духовно, плачет он или не плачет, вообще каково его состояние. Очень важно, если глаза человека плачут. Очень важно, как заканчивается беседа, какие человек делает выводы, очень важны его выводы. И уже соответствующим вмешательством мы как бы пытаемся войти внутрь его и подправить его, исследовав его. И вот та женщина говорила, говорила, говорила и в конце разговора она признала, что уже начала исповедоваться. Я говорю ей: "Да, да, ты исповедовалась". Я хочу подчеркнуть, что всегда есть необходимость в специальном внимании и в специальном подходе, в методе.

Антоний Блюм, которого мы только что вспоминали, в своей книге "Учитесь молиться" приводит очень хороший пример. Когда он еще учился в Париже, он ходил в православный храм к студентам, просто чтобы найти себе компанию, с кем-то там перекусить, поесть или пообщаться. Ему сказали: "Поскольку ты здесь, с нами кушаешь, приходи завтра, будет интересная беседа". Он не собирался идти на эту беседу какого-то священника, проповедника, но поскольку он общался с людьми, которые его приглашали, он решил пойти, чтобы там повозмущаться и сказать что-нибудь против. На той беседе ему в душу что-то глубоко запало, и эта информация внутри его души начала расти, начала сама по себе трудиться.

Когда Антоний был юношей, он ездил в детские скаутские лагеря. Там был один священник, иерей, который играл с ними в футбол, различные игры, и ни о чем особо не говорил, ни к чему не призывал, он просто присутствовал рядом с ними. И большое впечатление оказало на владыку Антония то, что священник этот не проповедовал, не учил, ни к чему не тянул их – он просто составлял им компанию, вместе с ними проводил время. И это сыграло в его жизни очень большую роль. Поэтому всегда большую роль играет личностный подход – иногда мы молчим, иногда говорим. Движение Бога по направлению к человеку есть движение слова, но есть и движение безмолвия. Иногда Христос говорил, а иногда молчал. Ответ на вопрос в том, что мы должны делать в каждый соответствующий момент, должны говорить или молчать, если говорить, то как говорить, – речь идет о личностном подходе в каждом случае.

И последнее, что я хочу вам сказать. Когда человек, когда клирик, когда священник сам верит в Бога, молится и кается в своих грехах, тогда само его существование становится полезным для окружающих его людей. И вот тут я хочу вернуться к вопросу о том, что делать с чадом, которое постоянно впадает в одни и те же грехи. Я вам сейчас признаюсь, что это была причина, по которой я написал книгу "Православная психотерапия". Потому что были люди, которые приходили, совершенно искренне каялись в грехах, плакали, получали отпущение грехов, уходили и опять впадали в те же грехи, и опять приходили и каялись.

Для меня был вопрос – в чем проблема, что заставляет этих людей возвращаться к своим грехам, и как справиться с этими вещами? Я исследовал святоотеческие тексты, и увидел там, что происходит на самом деле. Что когда заболевает умственная часть души и страстная часть души, нужно очень много времени, пока приобретется выздоровление, здоровье. И главным образом, заболевает ум – он тот, кто болеет. Поэтому я и написал книгу "Православная психотерапия".

Я вас благодарю за ваше терпение, с которым вы меня слушали. Желаю, чтобы у вас всегда все было хорошо, чтобы вы стали хорошими клириками и по-настоящему молились. И чтобы у вас были хорошие матушки, потому что хорошая матушка – это пол-священника.