Есть сущностное различие между тремя сферами человеческой деятельности: наука оперирует очевидностями объективными, искусство – субъективными, а религия – очевидностями отношений. При этом философия играет роль объединяющего "эсперанто". Проблемы, неразбериха наступают тогда, когда эти три сферы начинают объединяться самостоятельно, заключают сепаратные сделки, как, например, в "христианской психологии"... Когда же религия остается "в чистоте", в пределах своей законной ниши, то, например, в евангельском учении Иисуса Христа проступает системное ядро, которое перекликается с современными направлениями психотерапии, обогащает ее новыми глубокими смыслами и подсказками...
Винегрет из науки и религии
Само собой разумеется, что определение психологии как "науки о душе" – это всего лишь образная декларация, одно из допущений психологии. "Душа" – религиозное, не научное, догматическое понятие, в действительности не может быть "науки о ненаучном", но за неимением лучшего, в качестве вывески на фасаде такое определение психологии вполне приемлемо. За синтетическим образом "души", "психики" скрывается большой и постоянно расширяемый список изучаемых объективных феноменов, так или иначе относящихся к мышлению и поведению человека.
Вместе с тем, ударом ниже пояса является буквальное прочтение образа, когда в "душе" видится формальная лазейка для интервенции религии в науку. И вот уже "душа" превращается в троянского коня, под прикрытием которого в психологию и психотерапию проскакивают ангелы и демоны, рай и ад, грех и благость, загробное спасение и земное благочестие, выскакивают мутанты типа "православная психотерапия" или "христианская психология"[3, 9,10,12]. Ну, а как же иначе? Душа же, как определил Тертуллиан (II-III в.в.), по своей природе есть христианка!..
В данном случае религиозное миссионерство ведет к обратному эффекту. Искусственное смешение науки и религии не может не вызвать вполне законное отторжение со стороны психологов и психотерапевтов, считающих себя атеистами, поборников научности, представителей иных религий. В итоге они стоят перед опасностью слить вместе с водой и ребенка – наряду с ненаучностью "религиозной психологии" отбрасывается и то рациональное надрелигиозное ядро, которое, несомненно, есть в учении, изложенном в евангелиях. Для того чтобы его вычленить, назрела крайняя необходимость разведения науки и религии по своим углам ринга из клинча, который происходит далеко не только в психологии и психотерапии. Куда уж дальше, если то от одних, то от других религиозных конфессий звучат обскурантистскиетребования изъять из школьной программы якобы противоречащую религиозным догмам теорию эволюции Ч.Дарвина, который, создавая столь неприемлемую для церквей научную теорию, сам, между прочим, был человеком верующим, т. е. в отличие от потомков как-то умел не смешивать науку и религию.
В чем разница между наукой, искусством и религией?
Если в средние века произошла естественная сепарация сосуществовавших до того в синкретическом единстве науки, религии и искусства, то это означает, что эти три отрасли имеют в своей основе какое-то сущностное радикальное различие. В чем оно состоит? Изнутри науки, тем более религии и искусства, этого не понять, требуется внешний, философский подход, и, наверное, самый отчетливый взгляд дает аксиология – раздел философии, изучающий ценности и оценки[6].
Триединство заложено в самой структуре идеи: она состоит из трех основных составляющих – субъекта, объекта и отношения субъекта к объекту. Субъект и объект – это всего лишь условности, показывающие направление оценки-отношения. Скажем, во фразе "я люблю дождь" "я" – это субъект, "дождь" – это объект (не-я), а "люблю" – это и есть отношение субъекта "я" к объекту "не-я" (дождю).
Именно по этим трем ипостасям разделились из первобытной синкретической неразделенности наука, искусство и религия: наука стала заниматься объективной реальностью, искусство – субъективной, а религия – относительной, ее сферой стали очевидности, свойства и законы отношений – связи субъекта и объекта. Иными словами, наука, искусство и религия – это три параллельных, непересекаемых, невзаимозаменяемых пути к очевидности. Этимологически, по распространенной версии христианского богослова IV в. Лактанция, понятие "религия", собственно, и произошло от лат. religio – связь (не в современном материалистическом смысле "обмен информацией", а в смысле "отношение", которое сохраняется и безо всякого физического обмена, своеобразное "поле"). Наводить мосты между наукой, искусством и религией призвана философия, но когда эти области человеческой деятельности сепаратистски самостоятельно пытаются объединиться друг с другом, то получается шарлатанство, лженаука, мракобесие. Например:
– невозможно объективировать искусство – сколько бы мы, например, не вводили музыкальную грамоту в компьютер, лишенный субъективного взгляда, он музыки, как произведения искусства, не сочинит, хотя объективные законы, действующие в музыке, в него заложены;
– невозможно субъективировать науку – если ее продукт не будет универсальным, объективным, независимым от субъективного влияния, данным в повторяемом эксперименте, тогда она перестанет быть наукой, потеряет свой практический смысл;
– нельзя ни субъективировать, ни объективировать религию, тогда она превращается либо в мистическую, суеверную чепуху, мистику и магию, либо мракобесие, такое как в случае войны клириков с теорией Ч.Дарвина, вообще никак не пересекающейся с религией.
Произвольное смешение науки и религии хорошо представлено Ричардом Фейнманом в книге "Вы, конечно, шутите, мистер Фейнман"[11]: "У тихоокеанских островитян есть религия самолетопоклонников. Во время войны они видели, как приземляются самолеты, полные всяких хороших вещей, и они хотят, чтобы так было и теперь. Поэтому они устроили что-то вроде взлетно-посадочных полос, по сторонам их разложили костры, построили деревянную хижину, в которой сидит человек с деревяшками в форме наушников на голове и бамбуковыми палочками, торчащими как антенны – он диспетчер, – и они ждут, когда прилетят самолеты. Они делают все правильно. По форме все верно. Все выглядит так же, как и раньше, но все это не действует. Самолеты не садятся. Я называю упомянутые науки науками самолетопоклонников, потому что люди, которые ими занимаются, следуют всем внешним правилам и формам научного исследования, но упускают что-то главное, так как самолеты не приземляются...". С точки зрения науки ошибка "самолетопоклоников" в пренебрежении объективной стороной – повторяемостью эксперимента, а со стороны религии – выскальзывание из имманентной религиозной плоскости отношений в объективную формальную конкретику физических дел. В итоге ни там, ни там – ни в науке, ни в религии "самолеты не садятся".
Чаще всего мракобесие начинается тогда, когда под библейскими сущностями понимаются реальные физические существа, а не собирательные образы, т. е. опять же – происходит объективация. Это то же самое, что считать, например, сказочного Змея Горыныча реально существовавшим зверем, или Бабу Ягу жившей когда-то бабушкой. Сказки – та же самая религия, только для детей. У взрослых на замену сказок появляются более сложные религиозные мифы, где также вместо реальных объектов по обоим концам отношения ставятся более совершенные образы и символы, но главное не в них, а, как и в сказках, – в самих отношениях между ними, в законах и свойства этих отношений, пусть невидимой, но реально значимой и даже первичной, умопостигаемой реальности, между прочим, такой же умопостигаемой, как и "поле" в физике...
Кстати, изначальное философское значение догмата о Троице именно и состоит в этом неразрывном триединстве Бога-идеи: объективного начала ("Отца"), субъективного ("Сына") и отношения-связи ("Духа Святого"). Догмат по своему значению двойственен, как и всё в религии – с одной стороны, он абсолютно верен в своём философском, идеологическом, символическом смысле, но превращается в языческий анахронизм, когда попадает в руки материалистов, пытающихся эти три идейных символа наполнить материальным содержанием, превратить в единство трех не то физических, не то виртуальных идолов.
Также и в подходе к самому евангельскому учению Иисуса Христа требуется предельно абстрагироваться от материальных интерпретаций, чтобы понять в чем его суть, где то ядро, что уже 2000 лет приводит цивилизацию в динамическое состояние, служит ее мотором...
Половинчатость дохристианской шкалы ценностей
Итак, что же нового, прорывного, привнес Иисус Христос в систему ценностей, существовавшую до него?
В Ветхом Завете, представляющем дохристианскую иудейскую религию, презентацией её системы ценностей в основном является т. н. "Декалог" – десять заповедей, которые по преданию получил Моисей от самого Бога (Исх. 20:1-17). При внимательном рассмотрении этих заповедей, бросается в глаза явный перекос в изложение негативных ценностей (антиценностей), тех, от которых надлежит отталкиваться, которых следует избегать:
– НЕ сотвори себе кумира;
– НЕ поминай Бога всуе;
– НЕ работай в субботу (у христиан – воскресенье)
– НЕ убий;
– НЕ прелюбодействуй;
– НЕ укради;
– НЕ лжесвидетельствуй;
– НЕ возжелай чужого.
Восемь основных негативов с одной стороны ценностной шкалы и с противоположной, в числе позитивных, положительных ценностей, только две: монотеистическая манифестация
– "Я Господь, Бог твой, да не будет у тебя других богов";
и довольно одинокий позитивный призыв чтить родителей.
В любом случае в основных ветхозаветных заповедях мы имеем перекошенный, ассиметричный, негативный набор ценностей. Несовершенство негативистской половинчатой ценностной шкалы состоит в том, что она от чего-то отталкивает, избавляет, но ни к чему не приземляет, ни к чему хорошему не ведет. Отсутствие плохого еще не означает наличия хорошего. Скажем, отторжение прелюбодеяния еще не говорит о нравственной чистоте, а избегание воровства и клеветы еще не означает честность. Негатив и позитив – разные категории, с плохим борются, а к хорошему притягиваются, присоединяются. Нельзя, скажем, как это делали некоторые, "бороться за счастье", "бороться за светлое будущее" – это нонсенс, обреченный на неудачу. "Борец" (с негативом) так и будет ходить между плохим и ничем, между "минусом" и "нулем" к положительному качеству не приблизится.
В порядке отступления: не только ветхозаветный иудаизм, но и, например, другое учение, формально провозглашающее себя монотеистическим – буддизм, тоже не смогло перешагнуть "ноль" на шкале ценностей и осталось пассивно негативистским, ставя своей целью не достижение чего-то положительного, а избавление от отрицательного. Буддизм обоготворил "ноль", обозначил как высшую цель ничто – нирвану, пытаясь наполнить эту пустоту какими-то искусственными позитивными смыслами...
Разница негативистского и позитивного подхода хорошо видна, например, если сравнить как, казалось бы, одно и то же "золотое правило" звучит у Конфуция (551-479 до н. э.): "Чего НЕ желаешь себе, того НЕ делай и другим" [Антология мировой философии. М., 1969. Т. 1. Ч. 1. С. 194], и у Иисуса Христа:
– "...во всем, как хотите, чтобы люди поступали с вами, так поступайте и вы с ними" (Мф. 7:12).
В одном случае исходник негативен, именно плохое находится в центре внимания, и тут не до добра, цель – избавиться хотя бы от зла. Во втором случае "паровозом" является позитивное "хотите" – притяжение, а не отталкивание...
Кроме ярко выраженного негативизма, трудно не заметить, что ветхозаветные заповеди – это набор явно разрозненный, эклектический, лоскутный. Конкретные жизненные ситуации в большинстве своём уникальны, не вписываются в стереотипные формулы, потому последователь эклектического учения каждый раз вынужден прибегать к пространным толкованиям, указаниям "посвященных" интерпретаторов-проповедников, где вся надежда на их совесть и внутреннюю интуицию, которая может и не сработать. Другое дело с противоположным эклектизму системным подходом. Если человек понял систему, даже основные ее принципы, то ему не надо в каждом конкретном случае искать правило где-то вовне – он сам его с успехом выведет.
Источник: Психология Пермь
