Богослов.Ru предлагает читателям интервью с Вассой Лариной, инокиней РПЦЗ (США), доктором богословия, преподавателем литургики в Венском университете (Австрия). Сестра Васса рассказывает о причинах, приведших ее к изучению богословия, о самом обучении, а также дает ответы на некоторые вопросы, связанные с литургикой – областью её профессиональной компетенции.
Андрей Псарёв: Пожалуйста, расскажите нам о своём прошлом и объясните, почему вы решили изучать богословие.
Инокиня Васса: Я родилась и воспитывалась в семье священника РПЦЗ в городе Наяк, что около Нью-Йорка. Когда я была послушницей и жила в маленькой монашеской общине в Мюнхене, именно архиепископ Марк Берлинский и Германский послал меня и нескольких других монашествующих своей епархии изучать богословие в Институте православного богословия Мюнхенского университета. Причина его решения была простой: нашей епархии нужны были квалифицированные преподаватели православного богословия в приходских школах; к счастью, у нас был Православный институт в Мюнхене. Поскольку тогда высшее образование в Германии было бесплатным, Владыка решил воспользоваться этим. Тогда его решение удивило меня, ибо мне и в голову не приходило, что я, американская гражданка, смогу учиться в немецком университете.
Андрей Псарёв: Расскажите нам о своей учёбе на отделении Православного богословия в Мюнхенском университете им. Людвига-Максимилиана.
Инокиня Васса: Писать курсовые работы, а затем и диссертацию на немецком языке было непростой задачей, поскольку я занималась этим языком в основном самостоятельно и не совсем успешно. Учебная программа, соответствующая американской на получение учёной степени магистра, включала в себя древнегреческий язык, латынь, Ветхий и Новый Завет (введение, история и толкование), историю философии, церковную историю, патрологию, каноническое право, гомилетику, пастырское богословие и литургику. Моим профилирующим предметом была литургика, и я написала диссертацию о происхождении так называемого царского начала византийской утрени. После получения мной степени магистра мои научные руководители просили меня продолжить написание докторской диссертации.
Сначала я планировала писать диссертацию по каноническому праву, но как раз в это время мне посчастливилось встретить 75-летнего профессора Роберта Тафта, который сегодня является ведущим специалистом по византийской литургии. Так случилось, что отец Тафт прочитал мою диссертацию по византийской утрене и написал мне отзыв по электронной почте. В своём сообщении он и критиковал мою работу наиболее откровенным образом, и предложил напечатать её после исправления. Он также пригласил меня прочитать лекцию на симпозиуме, который он собирал в Баварии, где я вскоре и встретила его лично. На этом симпозиуме отец Тафт предложил мне свою материальную помощь и научное руководство при условии написания диссертации по византийской литургии (а не по каноническому праву, что он называл "плохой стороной благой вести"), поскольку, как он тогда говорил, "РПЦЗ всегда хорошо совершала литургию. И разве плохо, если у неё будет кто-либо, сведущий в ней? Пойди, скажи своему епископу об этом и сообщи мне его мнение".
В двух словах, по благословению архиепископа Марка я написала свою диссертацию "Чинопоследования встречи и входа архиерея в византийской Божественной литургии" под руководством Тафта. Отец Роберт не только руководил моим исследованием и написанием диссертации; он также учил меня основам литургической науки и её методологии. "Меня не интересует, что ты говоришь, – бывало, говорил он мне, – лишь бы ты подтвердила это фактами". Он учил меня, как систематизировать и анализировать литургические рукописи, как готовить научные публикации, какие журналы читать регулярно и т.д. Он также брал меня с собой на конференции и симпозиумы по всему миру, где он представлял меня ведущим учёным в нашей области, многие из которых в своё время были его учениками. За несколько месяцев до завершения своей диссертации я получила приглашение на работу на должность научного сотрудника с докторской степенью в Институте литургики Венского университета.
18 декабря 2008 г. прошла публичная защита моей диссертации в Православном институте в Мюнхене в присутствии и архиепископа Марка, и отца Роберта Тафта. Согласно немецким академическим нормам, эта "защита" была фактически двухчасовым устным экзаменом по трём разным областям знания, относящимся к моей работе: литургике, истории автокефальных Православных Церквей и византинистике. Я получила отличную оценку ("summa cum laude") за экзамен и диссертацию, которая готовится к печати в Риме как один из томов серии "Orientalia Christiana Analecta"[*].
Андрей Псарёв: После выступления архимандрита Роберта Тафта на Женской конференции РПЦЗ прошлым летом один из наших клириков сказал мне, что неправославные люди не должны учить православных вопросам веры. Пожалуйста, скажите что-нибудь по этому поводу.
Инокиня Васса: Это очень важная проблема, поскольку она у нас беспокоит многих, и я попытаюсь ответить поподробнее.
Позвольте мне сказать несколько слов о страхе перед неправославными, который, по всей видимости, привёл к такому мнению нашего священника. Кажется, для некоторых из наших верующих Православие – это, прежде всего, страх, в то время как в их вере по большей части остаётся мало вдохновения, пытливости и, следовательно, осведомлённости. В православии такого вида часто нет знания своей собственной традиции, о богатой истории, стоящей за литургией, которую каждый посещает по воскресеньям, или даже о самом Писании. В то же время православный человек, испытывающий такого рода страх, охотно сидит целыми часами в Интернете, получая информацию о церковной политике и тем самым всё больше притупляя свое богословское чутье. В такой культуре невежества и страха даже самых ярких неправославных учёных в области нашей византийской литургии рассматривают скорее как угрозу, нежели чем смиряющее напоминание о нашей собственной неосведомлённости в православной традиции.
Позвольте мне вспомнить лекцию, на которую Вы ссылаетесь. На Женской конференции РПЦЗ профессор Тафт говорил на тему "Женщины за богослужением в Византии: взгляд на утраченный мир", где он описал литургическую жизнь женщин в Византийской империи, основываясь на исторических свидетельствах V-XIV вв. Участники этой конференции узнали, что в храме святой Софии был женский хор, что византийские женщины принимали участие во всенощных бдениях, что в храме были перегородки, ограничивавшие смешение мужчин и женщин в церкви, что несколько отцов Церкви делали замечания византийцам за неподобающее поведение в храме и т.д. Если ваш священник хотел сказать, что эта лекция была образцом того, как "неправославные учат православных в вопросах веры", тогда я вынуждена спросить: какие именно "вопросы веры" были затронуты в этой лекции? Считает ли наш священник историю женщин в Византии "вопросом веры"? Будет ли православное описание женского хора в церкви святой Софии чем-то отличаться от римско-католического описания?
Как бы то ни было, я тем не менее, пожалуй, соглашусь, что история, в основном, – вопрос веры. Это особенно так, потому что нет в природе совершенно беспристрастной, объективной истории. Однако для знания истории требуется образование. И в прошлом Церковь едва ли была самодостаточной в вопросах образования, используя при необходимости не только неправославные, но и совершенно светские, и даже языческие институты и системы мысли. По крайней мере, начиная с Евангелия от Иоанна, Церковь для формулировки своих собственных догматов обращается к терминологии, развитой дохристианскими философами. Открытость по отношению к светскому образованию – наряду с твёрдой приверженностью своей собственной вере и любовью к ней – была позднее отличительной характеристикой апологетов и отцов Церкви. Святые Григорий Богослов и Василий Великий по праву гордились тем, что они получили образование в языческой школе в Афинах. Учителями великого Златоуста были Ливаний и Феодор Мопсуэстийский – один язычник, а другой еретик. Хотя святые отцы жили во времена неистовых ересей и догматической путаницы, они не развивали Православия страха. Скорее, это было Православие ответственности и догматической осведомлённости, вдохновляемое и укрепляемое жаждой образования.
Много столетий у Русской Церкви не было никакой формальной системы богословского образования, пока она не была завезена с римско-католического Запада через Киев около середины XVII в. Историческим фактом является то, что святой Пётр Могила организовал свои богословские школы согласно иезуитским образцам, и именно эта система образования была учреждена в Московии. Причина заимствования нашей образовательной системы с Запада была очень простой: это была не только лучшая система образования в то время, но и единственная. Альтернативой западному обучению было отсутствие образования. Неужели Русская Церковь должна была отвергнуть западное образование и предпочесть невежество? Другими словами, при наличии выбора предпочёл бы любой из нас, чтобы наши дети остались необразованными, или наоборот? Так и Русская Церковь выбрала обучение на Западе, тем самым демонстрируя здравый смысл и, я бы добавила, смирение.
Сегодня у нас похожая ситуация. Много православных семей на Западе посылают своих детей в католические школы и университеты или в неправославные государственные или частные школы. В этих заведениях нашей молодёжи преподают, помимо прочих вещей, историю, литературу, философию – предметы, которые могут касаться вопросов веры. В школе эти дети общаются с неправославными по религиозным вопросам, например, они читают Клятву верности флагу США, произнося имя Божие вместе с неправославными, мусульманами, евреями и, возможно, атеистами. Многие из нас разрешают своим детям смотреть такие фильмы, как "Страсти Христовы" Мела Гибсона, неправославного режиссёра. На самом деле, мы позволяем себе и нашим детям вступать в контакт с неправославными в вопросах веры на разных уровнях и на ежедневной основе.
Является ли это волей Божией, что мы находимся в такой ситуации, когда мы окружены этим неправославным миром? Церковь никогда нас не учила по-другому. Основатель Церкви оставил Своих учеников в этом мире со словами: "Мужайтесь, ибо Я победил мир". И Церковь поёт: "Дерзайте, людие Божии, ибо Той победи враги...". Это не религия страха.
Конечно, вера Церкви исключительна, и мы сохраняем верность только ей одной: мы принимаем одну веру, а не много разных вер сразу. Но это не означает того, что мы не вступаем в контакты с людьми иных вер. Брак тоже исключителен, но супруги не запираются в кабинете, избегая любого контакта с другими мужчинами и женщинами. Это было бы нелепым и нездоровым явлением, и то же самое верно и по отношению к Церкви, если бы она превратилась в гетто в своей повседневной жизни.
Андрей Псарёв: Я заметил, что дети духовенства РПЦЗ, которые учатся в нашей семинарии, больше интересуются литургикой и церковной музыкой, чем историей. Вы можете определить какие-нибудь причины этого?
Инокиня Васса: Я не знаю ни программы, ни студентов вашей семинарии, так что следующее – это только предположение.
Самая основная и прямо очевидная потребность любого церковного прихода – это функционирующий клирос. Без тех, кто умеет читать и петь, не может быть никаких церковных служб, а без церковных служб не может быть и речи о приходе. Так как большинство семинаристов готовится к священству, а быть священником означает управлять приходом, по-моему, логично, что семинаристы интересуются тем, чтобы овладеть навыками, крайне необходимыми для приходской жизни. Женщины, обучающиеся в семинарии, часто также вдохновляются желанием больше помогать в трудной ситуации в храме, и самая очевидная возможность для них поступать так – это петь в хоре. Наш подход к помощи в трудной ситуации в Церкви, следовательно, несколько похож на общественное мнение по поводу последнего плана стимулирования экономики администрации Обамы: миллиарды долларов наличными казались лучшим решением в настоящем кризисе, в то время как вложение средств в долгосрочное стимулирование экономики, такое, как строительство школ и дорог, казалось неэффективным и неинтересным.
Конечно, такое краткосрочное "антикризисное управление" нашей церковной жизнью отражает минималистский подход к самой Церкви, к литургике и к церковной музыке, если данные предметы преподаются без своего исторического прошлого. Поскольку ни литургика, ни церковная музыка, ни сама Церковь не может существовать без истории, и невозможно по-настоящему владеть любым из этих предметов без по крайней мере некоторого знания их исторического развития. Ни Русская Православная Церковь, ни её прекрасная литургия не ниспали с неба в Пятидесятницу в отличие от того, как могут полагать некоторые верующие. Священники и прихожане с таким ущербным пониманием истории могут легко сотворить больше вреда, чем добра, особенно в сложные времена, требующие духовной сознательности и проницательности. Последние разделения и дальнейшие подразделения нашей Церкви, к несчастью, свидетельствуют о подобном состоянии дел в значительном числе наших приходов.
Андрей Псарёв: По сравнению с теми, кто вырос в диаспоре, кажется, что у православных христиан, воспитанных в России, больше трудностей в понимании "образа мышления" литургических служб (в том числе и у меня) даже спустя длительное время после воцерковления. Что вы думаете по этому поводу?
Инокиня Васса: Думаю, та разница, на которую Вы ссылаетесь, имеет меньшее отношение к тому, где кто-нибудь воспитывался, чем к тому, как кто-нибудь воспитывался. Большинство молодых христиан вашего возраста, воспитанных в Советском Союзе, выросло вне православной литургической традиции. Образ мышления византийского обряда – "символический" (а точнее "мистагогический"[†]) тип мышления, который наиболее естественно усваивается в детстве. Если римская литургия, как правило, более непосредственная и, так сказать, по существу, то византийская традиция вводит верующего в опыт божественного (в таинство) при помощи символов в рамках её различных обрядов. Эти символы как скрывают, так и открывают таинства Христа и Писаний, и чувствительность к такого рода "тайноводству" ("mystagogy") наших служб – это именно тот "тип мышления", который следует развивать. Святой Иоанн Златоуст определял его следующим образом: "Таинство – это не когда мы верим в то, что мы видим, но когда мы видим одно и верим, что в нём содержится нечто иное". Не думаю, что подобный образ мышления чужд всякому человеку сам по себе, но, поскольку мы обычно овладеваем нашей системой символов в детстве (например, нашим языком), всё-таки во взрослом состоянии гораздо труднее построить некую новую систему. Но это возможно так же, как возможно – хотя гораздо труднее – взрослому выучить новый язык.
Андрей Псарёв: Я полагаю, что наша цель – это ответственное Православие. Чин Божественной литургии предполагает, что каждый воцерковлённый православный христианин причащается Тела и Крови Христовой. Во многих Православных Церквах прихожане не всегда в обязательном порядке исповедуются перед Святым Причастием так же, как и епископы, священники и диаконы в РПЦЗ. Думаете ли вы, что мы также должны рассмотреть возможность принятия подобной практики?
Инокиня Васса: Нет, не думаю. Конечно, заманчиво рассматривать Причащение без всякой предварительной исповеди как "ответственное Православие", но я не думаю, что подобная практика будет означать ответственность в наши дни.
Я объясню, что я имею в виду. В нашем мире всеобщей глобализации многие верующие стали довольно мобильными, путешествуя от одной приходской церкви к другой по всему миру, часто посещая несколько церквей или не посещая ни одной на регулярной основе. Эта мобильность принесла с собой новый феномен, совершенно чуждый таинственной жизни Церкви: анонимность. Часто священник, выходя с Чашей на амвон, не имеет ни малейшего представления о новых лицах, взирающих на него.
Но в данном случае меня волнует совсем не священник. Современное пастырское богословие, а также современная психология говорят нам, что всё возрастающий анонимный характер нашей повседневной жизни привёл к одиночеству и депрессии во всеобщем масштабе. Мы принадлежим к культуре уважения личной жизни и – неизбежно – анонимности, которая также влияет на то, как мы выражаем или скрываем свою духовную жизнь. Культура исповеди любого вида, когда ты смело встаёшь и считаешь себя грешником или христианином, или кем-то ещё, вызывает глубокий внутренний протест. Разговор с кем-либо о наших отношениях с Богом для нас весьма труден.
Но, кажется, у Церкви есть внутренние механизмы, борющиеся с анонимностью: ты подходишь к Чаше, ты должен назвать своё имя; ты участвуешь в таинстве соборования, ты должен назвать своё имя. Таинство покаяния в исповеди идёт на шаг дальше: ты должен открыть всё, что есть на твоей совести, и фактически говорить с другим членом Церкви, священником, и назвать своё имя. Мы как бы вынуждены расколоть эту скорлупу анонимности, в которой некоторые из нас находят себя перед тем, как подойти к Чаше.
И вот ради многих верующих, ведущих такую мобильную и очень анонимную жизнь, я полагаю, это мудро со стороны Русской Церкви сохранять требование, чтобы каждый человек исповедовался хотя бы перед Причастием. Хотя некоторые из нас постоянно посещают традиционные приходы и к ним не относится то, что я описала выше, мы должны понимать, что для некоторых верующих эта "скорлупа анонимности" весьма реальна. Для таких людей исповедь облегчает их общение со Христом через возможность общаться с другим членом Церкви, в данном случае со священником.
Само собой разумеется, такая практика требует пастырской рассудительности, и я часто наблюдала, как священники и епископы подходят к этой практике исповеди перед Причастием с такой рассудительностью.
Конечно, всё вышеизложенное не более и не менее чем моё личное мнение.
Андрей Псарёв: Спасибо, сестра Васса, за то время, которое вы нашли для данной беседы, и мы надеемся на продолжение этого разговора.
Беседовал Андрей Псарёв
Перевод с английского: "Богослов. Ru"
Источник http://rocorstudies.org/?part=articles&aid=10764
Источник: Богослов. ру
