Совсем недавно я познакомилась с женщиной по имени Ольга. Несколько лет назад она ослепла. Не знаю, что чувствовала бы я, оказавшись на ее месте. Ольге – страшно и одиноко в темноте, но эти слова не могут передать всей глубины ее переживаний. Она очень хочет найти родственную душу, подругу, человека.
Когда-то Ольга была молода и видела очень хорошо. Тогда она жила в Ташкенте, где встретила мужчину, которого полюбила. Он стал отцом ее сына Алексея. С тех пор прошло много лет. Из Ташкента Ольга уехал в начале 90-х, как раз тогда, когда в Узбекистане начались националистические погромы. Уехала вместе с семимесячным сыном. С тех пор она живет в Саратове на улице Ипподромной, в здании бывшего общежития, мало пригодном для нормального существования.
Две комнатки на первом этаже – импровизированная кухня и спальня на двоих с сыном, самодельный санузел, электрическая плитка, на которой Ольга наощупь готовит еду. На подоконнике – цветы, распустившиеся фиалки, зеленые стрелки лука. На стенах кухни – фотографии: маленький Алеша, Алеша-первоклассник, морские картинки. В прихожей, которая тоже часть кухни, зеркало, возле него – картинка, привезенная кем-то Ольге в подарок из Парижа. Не важно, что ничего этого она не видит – она знает, что ее маленький мирок в порядке. И этот мирок почти такой же, как прежде.
Из центра города до Ольги ехать нужно на двух автобусах. От остановки идти недолго, но страшновато. Даже днем. Грязная дорога в выбоинах. У самого подъезда – старая длинная фура, не добавляющая очарования в замусоренный пейзаж. У входа – стая огромных бродячих собак, молчаливых, с тяжелым человеческим взглядом. Ольга рассказала, что эти псы живут в подъезде, недавно покусали соседку, но что-то делать с этим никто не хочет...
– У нас есть депутат, но от него толку, мягко говоря, никакого, – улыбаясь, говорила мне Ольга. – Когда он избирался, то нам приносили от него банку тушенки и еще какие-то продукты. Больше – ничего. А нам с Алешей хочется жить получше – мы же имеем право на нормальную квартиру?
Я не знала, что отвечать на этот вопрос – все ведь у нас в стране познается в сравнении. Ольге чаще всего объясняют, что по сравнению с другими она живет как королева.
– Да, только зрения мне никто вернуть не сможет, – добавляет обычно моя новая знакомая.
Ольге никогда не жилось легко. После переезда в Саратов она работала инженером на предприятии, связанном с мелиорацией. Когда начались массовые увольнения, осталась там же – но дворником. Из-за комнаток в общежитии. В Саратове у нее есть мама и сестра, но отношения с ними не складываются. Так же, впрочем, как с сыном. Он живет вместе со слепой матерью, но нет у него ни особой сыновней любви, ни просто человеческого уважения к чужой беде. Так бывает. Кто виноват – вопрос бессмысленный в данном случае. Важно другое: как жить со всем этим в полной темноте...
Ольга – миловидная женщина, которой совсем не дашь ее возраста. Она тщательно следит за собой: "Чтобы люди не пугались". Люди и не пугаются – с Ольгой непросто общаться, но при этом – и не тяжело. Только людей мало вокруг нее. Она часто созванивается с женщинами, с которыми познакомилась в санатории около года назад – они поддерживают ее изо всех сил, но навестить сами не могут. И не потому, что не хотят – просто в санатории люди просто так не попадают.
Недавно Ольгу стали навещать иеговисты. Они готовы сделать ремонт в квартире, готовы везде водить ее, читать ей книги, приходить по любому зову... Неужели среди православных христиан, прихожан саратовских храмов не найдется никого, кто смог бы стать Ольге другом, собеседником, собратом по вере?
У нее есть магнитофон, на котором она слушает аудиокниги и музыку, которую любит. Но ее некому проводить к зубному. Некому поехать с ней в больницу на очередное обследование. Неужели она все-таки так и останется одна?
Наталья Волкова
"Кроме верующих, мне никто не помогал..."
Звонок в домофон. Еще звонок. Безответная тишина.
– Он у меня не подключен, кому сюда приходить... – отвечает, наконец-то распахнув перед нами дверь подъезда, высокая светловолосая Лена. Незнакомых журналистов она встречает без удивления, скорее равнодушно. Адрес и паспортные данные девушки значатся в списке подопечных небольшой волонтерской организации, существующей при православном храме. Здесь по мере сил помогают тем, кто больше никому не нужен – ни со своими проблемами, ни, зачастую, и просто как человек. Елену сложно назвать нуждающейся. Но ее история действительно по-человечески непроста.
Десять лет назад, окончив восемь классов, Лена ушла из детдомовских стен. Сейчас она живет в маленькой съемной квартирке, работает в бригаде отделочников, спокойно покупает себе одежду и еду. Между тем еще недавноназадий в никуда.тавлялось ей недостижимым благополучием, а жизнь казалась похожей на снежный ком, скати все это представлялось ей недостижимым благополучием, а жизнь казалась похожей на снежный ком, скатившийся вниз по горе и улетевший в никуда.
Подобное чувство рано или поздно испытывают многие из выпускников-детдомовцев: превратившись из опекаемых государством детей в самостоятельных взрослых, они попадают в вакуум безразличия. И зачастую просто оказываются на улице – потому, что не у кого было в свое время попросить ни помощи, ни совета. Елену с трехлетним сыном, беременную вторым ребенком, выгнала из дома свекровь. Отец детей попал в места лишения свободы, и перспектива содержать три лишних рта казалась его родственникам непозволительной роскошью. Идти было некуда: жилье, положенное ей как сироте, девушка, скитаясь по чиновничьим кабинетам, ждет от государства до сих пор. Так Лена оказалась на вокзале – в последнем пристанище потерявшихся людей на земле.
На молодую женщину никто не обращал внимания. Жить по законам бомжей и попрошайничать она не умела, а деньги, припасенные на черный день, таяли на глазах. В отчаянии возникла мысль: купить первую попавшуюся местную газету, позвонить в редакцию и рассказать свою историю. Казалось, что там обязательно что-нибудь придумают: напишут статью и уж точно не оставят в беде. На том конце провода действительно выслушали и д03_noyab_nenujnye_lydi2b.jpgаже прислали корреспондента. Через несколько дней Лена увидела свою фотографию в свежем номере. Но статья была не о ней, а о жилищных проблемах сирот. В конкретной ситуации это абсолютно ничего не меняло. Скептическое отношение к прессе сквозит в голосе девушки до сих пор: время от времени она поднимает на меня меланхоличные глаза и говорит в ответ на очередной вопрос: "Да бестолку все это...".
Это выстраданное опытом, тысячекратно проверенное "бестолку" стучало в ее мозгу и тогда, когда ни на что не оставалось надежд. Человек в таком состоянии порой инстинктивно приходит в храм. "Религией" среды, в которой выросла Лена, был культ полтинника до получки – ей неоткуда было почерпнуть мысль о том, чтобы "найти Бога". Тогда Бог пришел к ней сам.
– Ко мне подошел парень, спросил, почему здесь сижу. Оказалось, он живет в доме рядом с вокзалом, снимает комнату. Выяснив, в чем дело, они с другом отвели меня и сына к своей хозяйке, сказав, что она добрая и ходит в церковь. У нее, у тети Гали, был еще дом в частном секторе, который как раз пустовал. Она поселила меня туда, дала продуктов, и я там долго жила, совершенно бесплатно. Она верующая и все, что ни попрошу, делала для меня.
Через несколько месяцев у Лены родилась дочка. Обременять тетю Галю она более не могла, попыталась вернуться к свекрови. Но мир продлился недолго. Новый виток детдомовской судьбы: скитания по знакомым, дети, оставленные в приюте по заявлению на полгода, работа штукатура с проживанием "на месте" – в бетонной коробке, где нет ничего, кроме голых стен. И снова – встреча с православными людьми, на этот раз с волонтерами. С их помощью девушка устроила свой быт и договорилась о садике для детей. Но оказалось, что забрать их обратно уже нельзя.
Недавно состоявшийся суд лишил Лену родительских прав. Непьющую, ни в чем не утратившую человечности девушку причислили к опустившимся и представляющим угрозу для собственных детей матерям. Решить судьбу пятилетнего Василия и двухлетней Насти иначе могли бы две формальные справки – о достаточной "белой" зарплате и собственном жилье. Ни того, ни другого у выросшей сироты нет – но ее ли в этом вина... Елена решила бороться, подала апелляцию, но чем все закончится, неизвестно. Возможно, через полгода она все же вернет детей – если не потеряет надежду в одиночку выплыть против течения и не окажется в итоге, как уже многие ее детдомовские друзья, "на небесах".
Елена Тимакова
Не вернувшиеся
Жил да был на белом свете никому не нужный человек. Звали его по – разному – когда "ходят тут всякие", когда и того хуже. Работники храма, вблизи которого он, собственно, и зарабатывал себе на еду и в котором грелся в лютые зимние морозы, звали его просто – Колей. Коля и Коля, пока не мешает никому, сидит себе на корточках у крылечка, пока не шибко "теплый", может и на лавочке в церкви погреться, словом – как все нищие.
В первый раз он удивил меня, когда завел вдруг разговор о судьбе блудного сына (в храме только что отслужили субботнюю всенощную, на которой вспоминалась эта евангельская притча). По причине морозов он, конечно, принял определенную порцию согревающей жидкости, и речь его особой назидательностью умудренного житейским опытом бродяги не отличалась, но все же – большинство из бездомной братии не было способно и на это. Мы, как смогли, пообщались, и с тех пор он стал считать меня своим хорошим знакомым, что по началу не доставляло мне – а тогда я, учась в семинарии, работал церковным сторожем – ничего, кроме хлопот. Во время службы мне неоднократно приходилось выдворять его, насквозь пропахшего месяцами не стираной одеждой и алкоголем на улицу, а он обижался, пытался спорить и даже один раз, почти в бессознательном состоянии, пытался чем-то там пригрозить. Знал, что ничего не сделаю – знакомый, как-никак.
И была у него не то чтобы подруга, а ни жена ни дочка, ни коллега ни подмастерье, скорее, спутник жизненный – полубезумная Ольга, ходившая за ним, как ребенок за матерью, и устраивавшая ему порою "семейные сцены" – чего уж они там поделить не могли, теперь уже никому не известно. Нашел он ее в хронически бессознательном состоянии в каком-то подвале, отмыл, по мере сил, научил разговаривать (да, она плохо владела даже речью), одел, чтобы хоть перед своими же нищими не стыдно было... Так и жили. С утра приходили на паперть, делились, по возможности, с нами, "своими", работниками храма, впечатлениями от проведенной в картонном шалаше или на теплотрассе ночи, к обеду исчезали, а на вечерней службе появлялись вновь. Иногда мы ругались, когда Коля напивался совсем уже непотребно, иногда вели долгие беседы о жизни, и нельзя сказать, чтобы жизнь его была не интересна или прожита зря. Была у него когда-то жена, были дочери, живущие сейчас за границей. Жил он одно время в мужском монастыре, и под Пензой, и в Саратове, а если уходил оттуда, то, конечно же, все из-за того же своего пагубного пристрастия... Даже домик у него был свой, в деревне под Энгельсом. Чего он сразу туда не подался – неизвестно, а сейчас уже не мог – Ольгу туда везти было нельзя, протестовали родственники Коли, а без него она, боялся Коля, погибнет одна на улице. Правда, саму Ольгу такая перспектива особо не пугала. На неделе она "уходила" от него по два-три раза, но всегда неизменно возвращалась. Беззащитная была она, как ребенок, одна ей радость – радио с наушниками, подаренное каким-то семинаристом, да очередная новая тряпица, опять же, кем-то пожертвованная.
Несколько раз они приходили просить достаточно крупные суммы – уехать в монастырь и начать новую жизнь. Деньги им собирали, даже сажали на поезд, езжайте, мол, даст Бог, будет вам счастье... Возвращались через какое-то время. Думали – врут, не доехали, прогуляли деньги, вернулись, однако нет, Николай готов был часами рассказывать о том, чем занимался все это время, называл священников и монахов, которые могли это подтвердить, да только не нужно нам это было. Привязались мы к ним как-то, и уже готовы были верить чему угодно, чем угодно помочь, лишь бы было им хорошо. Да только вот вернуться к нормальной жизни они уже не могли...
Однажды они надолго исчезли. Оказалось, что Николай отморозил (опять же, не на трезвую голову) ноги, и ему ампутировали пальцы. Рассказал он об этом только весной, когда вернулся. И вновь, уже опираясь на палочку, брел он по саратовским улицам рядом со своею Ольгой, которую так боялся оставить одну. Его возили по больницам наши батюшки, его знали уже все наши прихожане, не то, чтобы без этой странной пары уже не мыслилось пространство перед церковью, просто стали они уже всем своими. А как радовались они, если им разрешали зайти в храм и немного постоять на службе! Коля даже вел катехизаторские беседы с другими бомжами, одного из них удалось впоследствии окрестить, но никто из них не задерживался надолго, кто уходил в другие места, где больше доход, кто уходил в мир иной... Так просто, незатейливо садились спиною к стенке подъезда переночевать, и уже не просыпались... И тогда по поводу смерти безпаспортного человека заводилось уголовное дело – так государство посмертно признавало факт его существования.
Когда Коле, через три года его собственных усилий и несколько месяцев наших, все же сделали новый паспорт, случилось непредвиденное. Во дворе домика, где торговали дешевым спиртом, ему крепко досталось от каких-то не то подростков, не то своих же собратьев. Погожим утром, проснувшись от бьющих в глаза солнечных лучей и воробьиного гомона, он встал, сделал несколько шагов и умер...
На его похоронах было всего три человека, принимавшие участие в последние месяцы в его жизни – иеромонах, завхоз и уборщица церкви. Его Ольга, которую он боялся оставить даже на день, бегал и искал ее, если та уходила, еще год, уже в одиночку, стояла на паперти нашего храма, собирала себе на еду, на конфеты, потом удалялась в неизвестном направлении. Недавно ее крестили, уже в больнице. А я, когда меня попросили написать о Коле хоть что-то, вдруг обнаружил, что у меня нет даже его фотографии, хотя я точно помню, что делал их когда-то, давным давно, когда еще работал церковным сторожем, и мог подолгу общаться с Колей, стоя на крыльце и щурясь на солнце. Осталась только одна фотография – грустная собака, с которой Ольга возилась пару месяцев. Она лежит в какой-то луже, возле урны с окурками, там же, где стояли когда-то и они, эти абсолютно не нужные никому люди...
Источник: Православие и современность
