Исторический опыт христианского культурного синтеза (Византия, Западная Европа, Русь) и перспективы воссоздания традиционной культуры Финно-Угорских народов России

Свое выступление мне хотелось бы начать с трех исторических эпизодов.

Начало V века. В италийском городе Нола начал свое служение епископ Павлин, который впоследствии вошел в историю Церкви как Павлин Милостивый, по причине своей самоотверженной заботы о бедных и страждущих. Кроме благотворительности и аскетизма, Павлин был известен поэтическим талантом, который он всецело подчинял целям христианской проповеди. Им была написана большая поэма о жизни местного святого Нолы – пресвитера Феликса. Но св. Феликсу он посвящал еще и простые песни на народном языке. Дело в том, что в местности существовала традиция языческого праздника, сопровождавшегося жертвоприношениями и пиршествами. Ее поддерживали сельские жители, которые в большинстве не были склонны к восприятию христианской проповеди и крещению. Епископ построил церковь в честь св. Феликса рядом с местом, где совершались языческие обряды и увеселения. Во время пиров он сам приходил туда и, когда пирующие запевали какие-нибудь разгульные песни, предлагал им спеть песню своего сочинения о св. Феликсе. Песни на народные мотивы Павлину вполне удавались. Люди их охотно слушали и запоминали, а потом пели уже и сами. А представители более образованных слоев читали поэмы Павлина на ту же тему, удовлетворявшие самому изощренному вкусу. Так языческий праздник постепенно стал праздником св. Феликса, который привлекал все местное население и сплачивал его в единую общность. Введение христианства трудами епископа не разделило жителей Нолы, а объединило их в опасное время варварских нашествий и государственных переворотов.

Эпизод второй. Давным-давно мне пришлось изучать пергаментный Пролог XIV в., где я прочел текст жития св. мученика Созонта, который имел черты большой древности и отличался от других знакомых мне версий. Там говорилось, что муч. Созонт, живший в Киликии, первоначально звался Тарасием, а имя Созонта принял позднее, в знак своей веры в Христа-Спасителя (это слово по-гречески означает: "спасающий"). Он был пастухом в горах, и играл на свирели так, что сходились слушать дикие животные. Однажды он ночевал в горах под большим дубом, и оставил в его коре три стрелы, в память о себе и ради того, чтобы Бог помогал тем, кто будут молиться на этом месте, в их житейских нуждах. Житие кончалось пространной предсмертной молитвой Созонта о пастухах, охотниках и рыболовах, о всяческом успехе в их промысле. Затем я узнал, что, по данным археологии, божество, популярное среди коренных племен Малой Азии в позднеантичное время, носило имя Созонт ("спасающий" или "сохраняющий"). Одним из атрибутов этого бога были лук и стрелы. Вероятно, реально бывшему мученику Тарасию позднее было придано имя местного бога. Культовое место этого бога – священный дуб со стрелами – было искусственно связано с житием мученика. Так церковный культ вливался в прежнюю форму и выражался на языке, доступном сознанию киликийских горцев.

Третий эпизод. Я служу в старообрядческом храме на востоке Московской области, в местности, которая до X в. была заселена финно-угорским племенем меря. Языческие священные объекты в наших местах были унаследованы славянами от финно-угров. Одним из таких объектов является озеро с холмом и дубовой рощей, где впоследствии был основан погост, и построены православные храмы – зимний, Рождества Христова, и летний, св. Тихона Амафунтского. До сих пор праздник св. Тихона 16 (29) июня является в нашей округе центральным событием лета, а центральный пункт праздника, в сознании простых людей, – это массовое купание в воде озера. Вероятнее всего, обычай купания – древнее храма и унаследован еще от языческих времен (по времени он почти совпадает с купальскими обрядами). Праздник св. Тихона был призван его "воцерковить" и ввести в рамки, приемлемые для христианской нравственности. Итак, место языческих жертв и погребений мери в славянскую эпоху осталось центром жизни округи, и, до некоторой степени, остается им даже теперь. Интересно, что после раскола XVII в. почитаемое озеро св. Тихона осталось общей святыней новообрядцев и старообрядцев; общий праздник, общие гуляния молодежи, общая ярмарка смягчали взаимную непримиримость.

В истории каждой страны с древней христианской культурой имеется бесчисленное множество примеров, когда христианское содержание вливалось в дохристианские формы, не разрушая их. Тем самым закладывались традиции, поддерживающие культурное и социальное единство народа в пределах определенной местности, малой родины, которая при этом мыслилась не как замкнутый и самодостаточный мирок, а как часть единой христианской экумены. Примеры, приведенные мною, относятся к области провинциальной и низовой культуры, но тот же принцип синтеза действовал на всех уровнях. В христианских богословских школах новую жизнь, второе дыхание обретали традиции греческой философии, в устроении церковных общин подчас продолжались традиции греческого полисного общественного устройства. Были унаследованы некоторые принципы классического образования, римская правовая культура, и очень многое другое.

Наиболее плодотворный и долговечный результат получался там, где наибольшая часть дохристианской культуры была усвоена и заново одухотворена Церковью. Это относится, прежде всего, к византийской цивилизации, которая просуществовала более одиннадцати веков в рамках непрерывной религиозной, государственной и культурной преемственности. Христианская культура Западной Европы также является плодом гигантского синтеза, в котором участвовали как греческие и римские, так и сиро-палестинские, кельтские и иные элементы. Важно отметить, что этот процесс проходил не в годы расцвета Римской империи, а во время ее распада и варваризации – в IV-VI вв. Характерно, что вероучительные споры и связанные с ними церковные кризисы, которых за IV-IX века произошло немало, только катализировали духовный обмен. Все стороны христианского сознания, богослужения, богословия, художественного и письменного творчества и даже быта испытывали на себе интенсивные влияния извне. Доминировало движение с Востока на Запад. Одним духовным устремлением был объединен огромный мир от Месопотамии до Ирландии. Из этого плавильного котла и родилась единая европейская цивилизация. В течение всего Средневековья, католическая Европа, с единым наднациональным церковным организмом, с латынью, единообразным университетским образованием и римским правом, представляла из себя единое культурное пространство. В силу этого страны, принявшие христианство позже других, быстро догоняли остальные, народы, не обладавшие государственной независимостью, в культурном отношении не отставали от народов господствующих держав. Не нарушила этого принципа и Реформация. Культурное единство Западной Европы является существенной характеристикой ее как цивилизации, которая определяет и направление ее политического развития.

Путь России, в силу особых исторических условий, выглядит гораздо более противоречивым и болезненным. Каждая волна внешних культурных влияний воспринимается у нас на одном полюсе как некий грех, как потеря духовной цельности, а на другом вызывает демонстративное, безоглядное отречение от авторитета и веры предков. Как триста лет назад, так и сегодня Россия буквально разрывается в метаниях между некритическим следованием чужому образцу и идеей собственного оригинального пути, между мессианскими претензиями и комплексом неполноценности. Она никак не может ответить самой себе – что же она такое.

Дело не только в историко-географическом факторе. В значительной степени, это обусловлено тем, что дохристианский культурный запас Руси был очень невелик. Она имела слишком мало готовых форм, в которые отлилось бы новое содержание. Культурный синтез, соответствующий тем процессам, что происходили в ареале греко-римского культурного наследия, в России вполне охватил, пожалуй, только одну область низовой народной культуры. Касательно домонгольского времени можно, пожалуй, говорить о синтезе в области русского национального самосознания, яркое проявление чего я вижу, с церковной стороны, в "Слове о законе и благодати" митр. Илариона и в творениях прп. Нестора-летописца, и (как пример встречного движения) в "Слове о полку Игореве". Общественная жизнь наиболее развитых очагов городской культуры того времени тоже показывает элементы подобного синтеза. Однако, в эпоху Московского царства в те формы христианской культуры, которые успели сложиться прежде, стало вливаться новое содержание – идеология и практика деспотии восточного типа. В культурно-интеллектуальной сфере утверждалась гегемония государственной идеологии над церковным учительством и частной моралью. Она постепенно усиливалась в XVI-XVII вв., праздновала победу во времена петровских преобразований и, после относительного смягчения в XIX в., наконец, в двадцатом – приняла тоталитарную форму.

В течение всех этих 4-х веков общественная и культурная активность в России определялась постоянным напряжением между долгом послушания самодовлеющему государственному принципу и протестом против него. Печать внутреннего конфликта лежит и на русской церковности, и на всей высокой русской культуре. Не потому ли и русская церковь, и русская культура (даже в своих наиболее совершенных образцах) не становятся и не могут стать наставниками нации в целом? Наставницей нации выступает текущая идеология власти, претендующая на обоснование некоего непротиворечивого единства. Зато, пожалуй, ни один большой начальник или политик у нас как не имеет Евангелие в качестве настольной книги, так же он не сможет честно назвать своим наставником ни Пушкина, ни Достоевского, ни Толстого. Поражает несоответствие между великими достижениями русской культуры, и ее малым реальным воспитательным и объединяющим воздействием на жизнь народа.

Переходя к разговору о финно-уграх, обратим взгляд во времена установления их вассальной зависимости от Москвы. Московия, в отличие и от европейских государств, и от Киевской Руси, была культурным пространством, которое стремилось к замыканию в собственных границах. После падения Византии она осознавала себя единственной в мире сакральной православной державой и стремилась всячески отгородиться от "скверного" латинского и мусульманского окружения. На фоне лежащего во тьме нечестия и ереси внешнего мира, единственной мыслимой культурой на свете могла быть только русская культура, единственно богоугодным церковным чином и обрядом – русский обряд.

Эта идеология господствующей нации наложила печать на культурно-религиозное развитие финно-угорских народов. Она могла предложить им только один религиозно-культурный образец – русский. Ей в угоду, в частности, была похоронена идея национальной пермской церкви, за которую положил свою жизнь св. Стефан Пермский. Реформа царя Алексея и патриарха Никона не внесла существенных поправок в эту идеологию; более того, она напрямую исходила из нее как из отправной точки. Петровские преобразования еще усугубили проблему. Недаром именно "просвещенные" епископы XVIII в. проявили наибольшее в русской истории рвение по части насильственных массовых крещений, гонений на язычество и ислам. В это же время борьба части финно-угорских народов за сохранение самобытного уклада жизни связывалась с сопротивлением христианизации.

Говоря о насилиях по отношению к вассальным народам, будем помнить, что русское народное благочестие в XVIII в. тоже не осталось вне "просветительских" воздействий. Кроме преследования старообрядцев, можно упомянуть кампании по изъятию из церквей резных икон и икон с двуперстием, или борьбу с почитанием неканонизированных местных святых, которая с особенной силой велась здесь же, на Севере. Русский народ оказался расколот в культурно-психологическом отношении, и границы этого разделения не обязательно совпадали с границами между официальным православием и старой верой.

При этом, начиная с XVIII в., беспоповское старообрядчество стало формой христианства, привившейся в среде некоторых финно-угорских народов без какогото внешнего давления. Старообрядчество сохраняло принесенную извне великорусскую традицию благочестия, но она выглядела приемлемой, ибо не навязывалась насильно, полицейским путем, а вписывалась в местный уклад, в местную систему авторитетов. Но и этот вариант религиозно-культурного синтеза не выходил за пределы замкнутого мира деревни.

Итак, сложение местной органичной формы христианской культуры для финно-угров оказалось гораздо более трудной проблемой, чем для русских. Не является ли утопией говорить о создании этой культуры сегодня, в начале XXI века? Я думаю, что говорить об этом самое время.

Согласно христианскому пониманию, история всех стран и народов, в конечном смысле, есть история спасения человечества Божественной благодатью. В судьбе каждого человека и каждого народа заложены предпосылки реализации того призвания, которое дано свыше именно ему, но ценно для совершенствования и спасения всего человечества1. Есть такое всемирно-историческое задание и у финно-угорских народов России, и его следует правильно понять и исполнить.

В настоящее время мы видим, что, как единый культурно-экономический организм Европы, так и единый политический организм России находятся на пределе своих исторических возможностей. Им все труднее сдерживать напор с Юга и Востока. Даже в нынешнем секуляризованном состоянии культура Европы и России основывается на тысячелетнем христианском фундаменте и без него обречена на распад. Гегемония Китая над Россией или покорение Европы силами воинствующего исламизма не оставят европейско-христианской культуре шансов на выживание. А постоять за себя и Европе, и России явно не хватает моральных сил. Европейцы связаны по рукам и ногам идеологией безусловного, ничем не ограничиваемого, самоопределения индивидуума, а также уверенностью в том, что их ценности и принципы, критерии и стандарты являются обязательными для всего мира. Русский же народ, лишенный водительства государственной власти, которая веками держала его силы в крайнем напряжении и вдруг резко отпустила вожжи, чувствует себя беспомощным и беспризорным. Все другие механизмы объединения, кооперации, взаимопомощи, воспитания, передачи традиций у него отняты или очень ослаблены.

В эту, кажется, роковую для нашего континента эпоху я с надеждой смотрю не на так называемые "великие" нации, но, напротив, на те народы, опыт которых отличается от опыта великодержавности и экспансии – военной, экономической или идеологической, и чье сознание свободно от связанных с этим комплексов. Попытаюсь выразить свою идею в виде нескольких тезисов.

1. Хотя обстоятельства внедрения христианской веры среди финно-угров были трагичны, можно полагать, что в наши дни христианство является уже не навязанным, но добровольным выбором, за которым стоит определенная традиция. Вместе с тем, в сознании финно-угорских народов не потеряна живая связь с миром природы, его сугубо неагрессивное, религиозно-благоговейное восприятие, что утратили другие христианские народы Европы. Именно в таком ключе христианская весть может прозвучать сегодня современно и целительно для постиндустриального мира. Это стало бы прекрасным вкладом финно-угорских народов в духовную сокровищницу человечества и реальной помощью ему в критический для нашей цивилизации момент.

2. XX век поставил под сомнение претензии на универсальность политических, экономических и других рецептов. Можно предполагать, что XXI век пройдет под знаком борьбы не только против глобализации, но против всяческой универсальности, связанной с западной цивилизацией. Будет предпринят и новый (может быть, особенно жестокий) штурм христианской веры, ибо она тоже заявляет о своей универсальности, и воспринимается как исторический признак именно западной цивилизации. Даже в случае мирного развития, вытеснение христианства из так называемой "большой" Европы будет продолжаться. Но оно имеет возможность по-новому раскрыться в самобытных местных культурах, развивающихся на традиционной основе. Принимая именно такую концепцию развития своей культуры, финно-угорские народы могут исполнить всемирно-значимое дело: взять в свои руки знамя христианства, чтобы передать его грядущим эпохам.

3. Важно, что в этом прочтении проповедь и практика христианства будут очищены от претензий на всемирное господство, свойственных средневековому папству, которые переродились позднее в политический и культурный европоцентризм, и равным образом от имперских и шовинистических искажений, от чего, увы, не свободна русская церковность. На этой платформе будет возможно говорить о решении даже такой грандиозной исторической задачи, как преодоление тысячелетнего раскола между христианами восточной и западной традиции. А от этого зависит и будущее христианства как такового.

4. Мне представляется очень желательным обратное влияние финно-угорских культур на русский народ. Уже было сказано, что его внутренние связи к нашему времени до крайности ослаблены. Если финно-угорские народы, даже самые малые, предпримут какие-то значительные усилия по укреплению своей национально-культурной общности, своей бытовой, религиозной идентичности, своей природной среды, этот пример будет иметь большое моральное значение для живущих рядом с ними русских. Нам, русским, пошло бы на пользу осознать себя не носителями некоего государственного величия, а гражданами в изначальном смысле этого слова – ответственными членами своей местной, малой общности – города, района, деревни, церковной общины. Только начиная с малого, со своего родного дома, с местности, где мы живем, можно научиться чтить достоинство человека, уважать его труд и имущество, беречь природное и культурное достояние. Научиться тому, что составляет необходимый признак полноценного члена общества, и чему нас, увы, не научила многовековая имперская история. Если мы срочно не возьмемся за это, нам не выжить, теперь это очевидно. Но русские и финно-угры связаны так тесно, что отгородиться друг от друга и спасаться в одиночку ни у кого из нас не получится.

Конкретные формы того большого труда, о котором я говорю в самых общих чертах, являются предметом детального изучения и обсуждения. Я могу говорить ответственно лишь о том, чем сам занимаюсь. По образованию я – историк, по служению – священник. Важной стороной моей жизни является изучение древневизантийской церковной гимнографии, а также создание новых литургических песнопений в этой традиции. Со своей стороны, я бы начал с перевода богослужения, а также с создания оригинальных молитвенных текстов на финно-угорских языках, что важно подчеркнуть, на основе местной песенной и эпической традиции: с того, что делали свв. Кирилл и Мефодий, над чем трудился святой Стефан. Я был бы рад оказать посильную помощь, дать консультации тем, кто, владея местными языками, возьмется за этот труд. Общая молитва народа во все времена была началом всех общественно-важных дел. Но могут быть, конечно, и совершенно другие подходы. Вопрос о развитии национального варианта христианской культуры на традиционной основе, несомненно, заслуживает самого серьезного осмысления и принципиального ответа.