Комаровский скит

Комаровский скит – один из старейших и крупнейших на Керженце, место действия романа П. И. Мельникова (Печерского) "В лесах". Был основан в конце XVII – начале XVIII в. в 36 км к северо-западу от города Семенова, вблизи деревень Елфимово и Васильево. Название, согласно преданию, получил по прозвищу первопоселенца – крестьянина Комара. Скит подвергся разорению при Питириме , но после указа 1762 г. был быстро восстановлен.

В XVIII в. в скиту княжной Болховской была основана обитель Бояркина, которая первоначально заселялась женщинами знатных родов. До 50-х годов XIX в. в часовне обители сохранялась как святыня Александровская лента с орденским крестом, принадлежавшая Лопухину – дяде основательницы обители.

В начале XIX в. Комаровский скит насчитывал 35 обителей, в 1826 г. – 26, в 1853 г. – 12 обителей, 3 часовни и 2 моленные. Одновременно в скиту проживало до 500 скитниц и столько же послушниц. В XIX в. после наступления Наполеона на Москву, скит пополнился переселенцами Рогожской общины с семьями. По свидетельству иеромонаха Иоанна (1837 г.), в монашество жителей скита постригали отлучившиеся от церкви иеромонахи. Обители возглавлялись соответственно непосвященными игуменами и игуменьями (согласие определялось как беглопоповское, "перемазанщики").

Кроме обителей скит включал в себя жилища семейных крестьян с чадами, а также – "сиротские". "Сиротами" называли не принадлежавших к общине скитских поселенцев, живущих отдельно и кормящихся от собственных средств, но в период работы Нижегородской ярмарки собиравших в Нижнем пожертвования на скит от купцов-старообрядцев.

Могила Ионы Курносого. Фото М. П. Дмитриева. Кон. XIX в.ГАНО № 1578

Обители скита построены были по типу "стаи" – многосрубного двухэтажного строения с крытым двором, переходами, сенями, светлицами. По сторонам длинного коридора располагались чистые келейки. Коридор выводил в просторную, роскошно убранную моленную, в которой служба совершалась ежедневно. На весь Керженец скит славился чистотой и дисциплиной.

Возле Манефиной обители для нужд скитниц были вырыты два пруда.

В скиту прежде было 8-10 старых кладбищ, из которых до сих пор почитаются два. Первое – у запустелой обители Ионы Курносого, старообрядческого писателя, начетчика, "соборного старца", признаваемого преподобным. Здесь же росла чудодейственная ель, кору которой старообрядцы грызли в надежде избавиться от зубной боли; в конце XIX в., судя по фотографии М.П. Дмитриева, ель уже была повалена.

Второе – у могилы настоятельницы Манефы (умерла в 1816 г.), признанной также преподобной и подающей чудесные исцеления всем приходящим. Могила матери Манефы была устроена в виде каменной гробницы под деревянным навесом. Рядом на звоннице висели 3 колокола.

По описанию, сделанному в 1917 г. Ю. Прилуцким, на гробнице читались надписи:

"Духовныя моя сестры и спостницы не забудите мне егда молитеся но видевше мой гроб поминайте мою любовь и молитеся Христу да учинит дух мои с праведными".

"Сооружен сей памятник усердием преданного духом к покойной Московской первой гильдии купца Филиппа Яковлевича Касаткина. 1818 (?) года июня 3 дня. Москва.".

Выполняя повеление Николая I от 1 марта 1853 г. об уничтожении скитов в Семеновском уезде и предписание Министра Внутренних Дел о перемещении в один скит всех скитников, нижегородские власти в 1855 г. приняли решение переселить 40 человек из Комаровского в Улангерский скит. Несмотря на то, что в скиту начали разбирать часовни, проект переселения не осуществился. Обитательницы Манефиной обители, как и многие выселенные жители других скитов, нашли пристанище в Семенове. Хотя в рапортах семеновских священников за 1856 г. Комаровский скит указан как "бывший", некоторые его жительницы не покинули прежнего поселения и продолжали носить иноческие одеяния. В 1860 г. восстановлены "раскольнические кладбища". Упразднение скита не состоялось.

В 1911 г. Комаровские кельи и их настоятельницу Матрену Филатьевну (в будущем с 1914 г. – мать Манефу, "последнюю") посетил в своем путешествии по святым местам Д. Н. Уткин, о чем оставил воспоминания. Матушка Манефа умерла в 1934 г. и покоится на комаровском кладбище. Традиции обучения детей грамоте, благочестию, церковному пению сохранялись в Комаровском скиту на протяжении веков, вплоть до 30-х гг. XX в., когда (примерно в 1927 г.) скит был расселен. До сих пор живы в нижегородском крае воспитанницы комаровской обители. Сотрудникам Института удалось записать воспоминания одной из последних воспитанниц Комаровских келий Е.А. Красильниковой (г. Урень), которая была отдана для обучения в скит в шестнадцатилетнем возрасте. Это было около 1926 г. На ее глазах скит был разогнан, на этот раз окончательно. "Матушки Косияния и Мелания продолжали обучать детей грамоте", перебравшись в д. Федотово.

Комаровский скит окружают другие святыни старообрядцев: мощи "начальной старицы" Фотиньи покоятся между Комаровским и Улангерским скитами, там же могила матери Голендухи .

Место расположения бывшего Комаровского скита – на правом берегу ручья, впадающего в реку Линду, в 2-х км от деревни Елфимово Семеновского района. В комплекс памятных для старообрядцев мест входят:

Гробница матери Манефы. Фото С. Лотырева. 1997 г. Фотоархив ИРиСК

1. В южной стороне, на поляне – могила матушки Манефы. За металлической оградой с калиткой находится надмогильный камень с трудно различимыми надписями, покрытый художественной резьбой, окруженный бетонной площадкой. С восточной стороны могилы возвышается деревянный крест.

2. На южной стороне, в лесу – скитское кладбище. Насчитывает около полутора десятков плохо сохранившихся крестов и голбцов (возраст приблизительно 20-60 лет).

3. В восточной стороне комплекса, в 60-ти метрах от ручья, среди старых деревьев – ветхий деревянный крест, оставшийся от гробницы Ионы Курносого.

4. В восточной стороне, на берегу ручья – скитское кладбище. Среди нескольких десятков могил есть могила "Манефы последней". На деревянном кресте – металлическая табличка с надписью "Мать Манефа. Умерла в 1934 году".

Могила матери Манефы "последней". Фото С. Лотырева. 1997 г. Фотоархив ИРиСК

5. В северо-западной части комплекса на лесистом берегу ручья – два креста, оставшихся от скитского кладбища.

6. Остатки двух прудов, выкопанных перед Манефиной обителью. Эти места остаются объектом поклонения и паломничества для старообрядцев Нижегородской области, особо почитаются могилы Ионы Курносого и матушки Манефы.

Приложение:

Вот что известно из скитских преданий про начало скита Комаровского и про обитель матери Манефы.

Вскоре после "Соловецкого сиденья" на Каменном Вражке поселился пришлый из города Торжка старообрядец, по прозвищу Комар. По имени его и скит прозвали Комаровым. Сначала тут было четыре обители, к концу прошлого столетия было их до сорока, а жителей считалось до двух тысяч.

Долгое время, около ста лет, Комаровский скит на Каменном Вражке был незнаменитым скитом. В год московской чумы и зачала старообрядских кладбищ в Москве – Рогожского и Преображенского /в сноске – 1771 год/ – зачалась слава скита Комаровского. В том году пришли на Каменный Вражек Игнатий Потемкин, Иона Курносый и Манефа Старая.

Еще при царе Алексее Михайловиче смоленские старообрядцы знатных родов, Сергий Салтыков, Спиридон и Ефрем Потемкины и многие другие, переселились в Черную рамень, неподалеку от первоначального скита Шарпанского. Впоследствии родственница Сергия, Анна Ивановна, сделалась императрицей, а при Екатерине родственник Ефрема и Спиридона сделался великомощным князем Тавриды... Во времена силы Салтыковых в лесах заволжских не оставалось родичей Сергия, но Потемкины живали в Черной рамени до дней князя Таврического. Там, сказывают скитские предания, жил старец Игнатий из рода Потемкиных, внук Спиридонова племянника. Был он смолоду на службе, воевал под начальством Миниха с турками и татарами, весь израненных удалился в Черную рамень "спасаться" и, будучи старообрядцем, постригся в иноки, с именем Игнатия. Когда родич его князь Потемкин возвысился, Игнатий поехал к нему в Петербург, показал какие-то бумаги, и "великолепный князь Тавриды" признал раскольничьего инока своим родственником. С богатыми дарами щедрого фаворита воротился смиренный инок в леса заволжские и на Каменном Вражке, в Комаровском скиту, построил обитель, прозванную по имени его Игнатьевою. Впоследствии мужская обитель не устояла; подобно другим, и она сделалась женскою... До последнего времени существования скитов керженских и чернораменских хранилась память о том, будто старец Игнатий Потемкин, представленный своим родичем императрице Екатерине, получил какие-то письма императрицыной руки, на основании которых нельзя будто бы было никогда уничтожить заведенной им обители. По поводу этих мнимых писем была немалая молва во время уничтожения скитов в 1853 году... У настоятельницы Игнатьевой обители матери Александры требовали их, но она не могла ничего представить <...>

Во дни Петра Первого проживала на Москве круглая сирота, княжна Болховская. Много у той княжны-сироты было знатных сродников, много было у ней богатых свойственников. Взросла княжна в доме княгини Троекуровой, родной сестры суждальской заточенницы царицы Евдокии... От той княгини Троекуровой и старой вере княжна научилась... Когда ж по розыску о царевиче Алексее Петровиче княгиню Троекурову за дерзостные словеса в монастырь на безысходное житие послали, несмысленную еще отроковицу княжну Болховскую приютил сродник ее, Степан Васильич Лопухин. Тогда он только что женился на первой петербургской красавице, Наталье Федоровне Балк. Не по воле своей, по царскому приказу браком он сочетался.

В наполненных заморскими благоуханьями передних комнатах лопухинских палат пиры бывали частые, гремела нововводная музыка, и молодая хозяйка в немецких танцах блистала красотой и ловкостью среди многочисленных поклонников, русских и иноземцев... А в одной из задних уютных горниц, пропитанной запахом воска, деревянного масла и ладана, с кожаной лестовкой в руке стаивала в то время на молитве молодая княжна Болховская, тщательно скрывая от людей свое двуперстие... Опасно было: за старообрядское перстосложение тогда нещадному розыску все подвергались... И то Феофан с Питиримом подозревали княжну в расколе; удаление ее от указных ассамблей и роскошных домашних пиров они ставили ей в вину и в укор... То-де противление власти монаршей и "знатное согласие к раскольщикам, непрестанно на государя и государство зло мыслящим..." Сведал о том Степан Лопухин, оберег свою сродницу. Самому царю сказал, что недугом она одержима, к тому ж и разумом не цела, сроду была малоумна, с детских лет малосмысленна... Не по силам становилась и княжне петербургская жизнь; после долгих и слезных просьб отпустил ее Лопухин на безмятежное житие в подмосковное свое именье, Гуслицкую волость. <...>

Без малого двадцать лет выжила там княжна Болховская. Жила затворницей с десятком других неимущих девиц из дворянских родов. Из домика своего никуда не выходила, а к ней бывали вхожи только раскольничьи старцы да старицы...

Меж тем Лопухины блистали в Петербурге. Чтил Степана Васильича Петр Второй, как близкого родственника, чтили его и две Анны, императрица и правительница... Настало царство Елисаветино, и над родом Лопухиных гроза разразилась... Узнав о беде на них, старообрядцев, поскакала княжна в Петербург... Войдя в дом дяди, узнала, что жена, его сын и дочь под стражей сидят... И радовался и слезы лил Степан Васильич при встрече с княжною. Все его покинули, все от него бегали, как от чумного, одна она из дальних мест явилась утешать его... "Вдругорядь опала наш род постигает! – сказал княжне Лопухин. Скройся, куда знаешь; ведаю, что в Гуслицах ты с раскольщиками зналась, теперь до всего доберутся и тебя запытают... Слышно, за тобой уже послано..." И навеки простился с княжной опальный сродник и дал ей на сохраненье родовой образ нерукотворенного Спаса да александровскую ленту, что надета на него была самим императором-племянником Петром Вторым. Много червонцев, еще больше драгоценных вещей отдал княжне Лопухин... И те вещи погорели в пожаре, что был в Комарове лет через пять после французского года.

Простилась с дядей княжна Болховская, одинокою пошла из опального дома. Старообрядцы скрыли ее. Прожила она у них в Питере недели с четыре и дождалась начала индикта седмь тысящ двести пятьдесят второго новолетия, что супротив царского указу раскольники тихонько справляли по-старинному, на Семен-день. И на тот самый день [в сноске – 1 сентября 1743 года] палачи на площади резали языки у Степана Васильича с сыном и били их кнутом; резали язык и первой петербургской красавице Наталье Федоровне и, взвалив ее на плечи дюжего мужика, полосовали кнутом нежное, всенародно обнаженное тело...

Сжалось... сердце княжны Болховской... Старообрядцы чуть живую увезли княжну из Питера... Пробираясь околицами, добралась она до лесов Керженских, Чернораменских, и здесь на Каменном Вражке была встречена своим "малым стадом" – теми девицами, что жили с ней в Гуслицах. Наперед вывезли их оттуда раскольники... На лопухинские деньги ставила княжна Болховская обитель. И прозвали ее "обителью Бояркиных", потому что первые насельницы в ней все боярышни были... Построила княжна и часовню, внесла в нее икону Спаса с лопухинской лентой. Тот образ и та лента до самого упразднения скитов в обители Бояркиных сохранялись [в сноске – В 1853 году.] Таково было начало обители Бояркиных. /Т.2. С. 304-305/

[Манефина обитель] считалась лучшей обителью не только во всем Комарове, но и по всем скитам керженским, чернораменским. Среди ее, на широкой поляне, возвышалась почерневшая от долгих годов часовня, с темной, поросшей белесоватым мхом кровлей. До трех тысяч икон местных, средних и штилистОвых стояли в большом и в двух малых придельных иконостасах, а также на полках по всем стенам часовни. В середине большого пятиярусного иконостаса, поставленного у задней стены на возвышенной солее, находились древние царские двери замечательной резьбы; по сторонам их стояли местные иконы в серебряных ризах с подвешенными пеленами, парчовыми или бархатными, расшитыми золотом, украшенными жемчугом и серебряными дробницами. Перед ними ставлены были огромные серебряные подсвечники с пудовыми свечами. Древний деисус с ликами апостолов, пророков и праотцев возвышался на вызолоченном тябле старинной искусной резьбы. С потолка спускалось несколько паникадил с прорезными золочеными яблоками, с серебряными перьями, с репьями и витыми усами. Малые образа древней иконописи, расставленные по полкам, были украшены ризами обронного, сканного и басменного дела с жемчужными цатами и ряснами /1/. Тут были иконы новгородского пошиба, иконы строгановских писем первого и второго, иконы фряжской работы царских кормовых зографов Симона Ушакова, Николы Павловца и других. Все это когда-то хранилось в старых церквах и монастырях или составляло заветную родовую святыню знатных людей допертровского времени. Доброхотные датели и невежественные настоятели, ревнуя не по разуму о благолепии дома божия, заменяли в своих церквах драгоценную старину живописными иконами и утварью в так называемом новом вкусе. Напуюренные внуки бородатых бояр сбывали лежавшее в их кладовых дедовское благословение как ненужный хлам и на вырученные деньги накупали севрского фарфора, парижских гобеленов, редкостных табакерок и породистых рысаков или растранжиривали их с заморскими любовницами. Старообрядцы, не жалея денег, спасали от истребления неоцененные сокровища родной старины, собирая их в свои дома и часовни. Немало таких сокровищ хранилось в обители матери Манефы. Были тут и комнатные иконы старых царей, и наследственные святыни знатных допетровских родов, и драгоценные рукописи, и всякого рода церковная и домашняя утварь.

В числе знаменитых пришельцев был многоначитанный старец Иона, по прозванью Курносый, пришедший из Зауралья, с заводов демидовых, ублажаемый и доселе старообрядцами за ревность по вере, за писания в пользу старообрядства и за строгую жизнь. Имя его не осталось бесследным в истории русского раскола. Этот Иона был одним из замечательнейших людей московского старообрядского собора 1779 года, утвердившего "перемазыванье" приходящих от великоросской церкви. Его считают праведным. В давно запустелой и развалившейся обители Иониной, стоявшей рядом с Игнатьевою, цела еще могила его, осененная огромною елью. "Ионина ель" – предмет почитания старообрядцев: ствол ее чуть не весь изгрызен. Страдающие зубною болью приходят сюда, молятся за умершего или умершему и грызут растущее над могилой его дерево в чаянии исцеления. И верующие, как сказывют, исцелевают.

Библиография

Н. И-ский. Исторические очерки из жизни раскольников в нижегородских пределах // Нижегородские Епархиальные Ведомости. 1866, № 2-3, 10-11, 15; 1867, № 1-2.

Иоанн иеросхимонах. Дух мудрования некоторых раскольничьих толков. 1841.

Мельников А. А. К характеристике быта раскольнических общин нач. XIX в. // Сборник НГУАК. Т. 1. Нижний Новгород, 1891.

Мельников П. И. Отчет о современном состоянии раскола в Нижегородской губернии // Сборник НГУАК. Т. IX. Н. Новгород, 1911.

О мерах, предпринятых в 50-60 годах настоящего столетия для ослабления раскола в Нижегор. епархии (по официальным неизданным документам консисторского архива Нижегор. епархии) // Нижегородские Епархиальные Ведомости. 1896, № 1-5.

Прилуцкий Ю. В. Полн. Собр. соч. Т. 1. Семенов, 1917.

ГАНО, ф. 570, оп. 558, д. 86. 1856 г.

д. 124. 1860 г.

д. 204. 1850 г.

д. 116. 1853 г.

д. 154. 1854 г.

д. 107. 1855 г.

д. 115. 1853 г.

ф. 2, оп. 4, д. 5119, 5122, 5124, 5622.

ф. 42, оп. 3, д. 275.

Уткин Д. Н. Жизнь моя, приключение мое и воспоминания мои // Материалы. Рукопись, нач. XX в. Хранится в библиотеке ННГУ, инв. № 933818.

Свидетельства местных жителей (д. Елфимово, Васильево Семеновского района), воспоминания одной из последних воспитанниц Комаровского скита – Красильниковой Е. А., 1911 г.р., проживающей в г. Урень.