Пименовские чтения в Саратове, ставшие за семь лет традиционными, – одно из заметных событий в церковной, культурной и общественной жизни Поволжья. О том, что еще значимо в жизни православных Саратовской области, чем прихожане здесь отличаются от московских, как строятся отношения епархии с мусульманами и иноЕпископ Саратовский и Вольский Лонгинславными, рассказывает Епископ Саратовский и Вольский Лонгин.
– Владыка, побывав на Пименовских чтениях, можно убедиться, что нет никакой разницы в серьезности и уровне докладов на московских и саратовской конференции. Но церковная жизнь состоит не только из конференций. На Ваш взгляд, в чем заключается разница церковной жизни в Москве и в Поволжье?
– Во-первых, я хотел бы обеими руками проголосовать за тезис о том, что церковная жизнь, да и вообще жизнь не состоит из конференций. Конференции, наверное, самая незначительная ее часть, хотя это вещь нужная. Я, признаюсь, довольно долгое время, был противником конференций и всяких круглых столов – они мне казались если не совершенно бесполезными, то уж очень узко специальными. Я думал, что они имеют отношение только к обсуждаемым на них проблемам и значимы только для того круга людей, которые этими проблемами занимаются. Но со временем я изменил свое мнение. Тем не менее, я считаю, что наши научно-практические мероприятия хороши лишь как некая закваска для атмосферы отношений между Церковью и обществом.
Не секрет, что Церковь очень мало знакома людям. И это несмотря на 20 лет свободы церковной жизни, несмотря на то, что Церковь вошла в жизнь общества, что люди видят храмы, в том числе храмы строящиеся, золотые купола, слышат колокольный звон, которого не было слышно еще во время моей молодости, видят людей в рясах и с крестами, чего на моей памяти тоже было невозможно увидеть; несмотря на то, что есть телепередачи, есть радио, есть даже уже целые телеканалы церковные.
Все равно – и уже, наверное, не стоит списывать это на наследие "проклятого прошлого", это уже общемировая тенденция, – для очень многих людей христианство остается вещью непознанной. Они не могут – то ли не удосуживаются, то ли не успевают, то ли боятся – с ним познакомиться всерьез. Такого рода конференции помогают этому знакомству состояться. Я считаю, что это очень важная вещь. Но ограничиваться этим, говоря: "Мы провели конференцию, а на следующий год проведем еще одну, или еще две; мы пригласили интересных докладчиков, обеспечили организацию конференции и тем достигли каких-то результатов", – конечно, наивно. Понятно, что конференции предшествует и после конференции следует какая-то ежедневная и кропотливая работа многих и многих людей.
Точно так же и в обычной жизни. Жизнь должна "жительствовать", а не состоять только из каких-то мероприятий. В частности, жизнь Церкви – это ежедневное богослужение, ежедневная проповедь, причем я бы не стал различать проповедь и миссионерство, как некий особый подвиг. Церковь миссионерствует самим своим существованием, если она существует правильно, согласно со своими канонами. Она является по своей природе миссионерской структурой, потому что в нее постоянно приходят новые люди. Я глубоко убежден, что приход в Церковь новых людей всегда, во все времена, как бы успешно мы ни проповедовали, какими бы мы сами ни были бы правильными, – все равно не может быть массовым. Не бывает массового прихода людей к Богу. Всегда приход к Богу индивидуален. Каждый человек сам находит дорогу ко Христу. Мы можем ему помочь. Мы можем помочь одновременно большому количеству людей, но все равно это всегда будет для каждого индивидуальный путь, это будет единичное обращение. Их может быть много, этих единичных обращений, но они останутся единичными.
– Это одинаково верно для Москвы, Саратова, Иерусалима и пригородов Нью-Йорка...
– Что касается разницы церковной жизни в Москве и в Поволжье... Жизнь в Москве отличается в принципе от жизни в провинции. Все знают шутки о Республике Садового Кольца и России за МКАДом. Я думаю, что разница есть и в церковной жизни. Я служил в Москве, более десяти лет настоятельствовал на подворье Свято-Троицкой Сергиевой Лавры, у меня есть возможность сравнивать. Во-первых, в Москве просто большее количество народа, так что действует закон больших чисел. Допустим, в Саратове и в Москве одинаковый процент людей, которые регулярно ходят в храм. У меня нет сейчас точных цифр, но допустим. Только в Саратове два миллиона жителей, а в Москве пятнадцать. Поэтому даже при одном и том же процентном соотношении количественно это гораздо больше людей. Когда людей больше – у них больше возможность встретиться с еще новыми людьми и привести их в Церковь. Здесь уже вступают в действие чисто математические законы.
В Москве, конечно, в большей степени (по крайней мере, в девяностых годах и на рубеже девяностых и двухтысячных) у меня сложилось впечатление, что в храм идут люди если не самые продвинутые, то в большом количестве люди успешные, состоявшиеся. Здесь пока это не так.
– В Москве православие называют городской религией. В подмосковных селах основные прихожане храмов – дачники-москвичи. Как обстоит дело в Саратовской области?
– В провинции в религиозном отношении обстановка в деревне очень тяжелая и сложная. Дело в том, что деревня полностью расцерковлена. Я считаю, что здесь играет свою роль большая косность сознания, негибкость, характерная для села. Деревня когда-то в свое время была оплотом религиозности – в 20-30 годы, именно поэтому, большевики, уничтожая село, уничтожали традиционный уклад народной жизни. Они воспринимали деревню как своего главного противника, который борется с ними самим фактом своего существования. Сегодня деревня атеистическая, а точнее сказать – деревня безбожная (в скобках – спившаяся) тоже очень консервативна. В городе христианство и церковная жизнь воспринимается быстрее и активнее.
Но и здесь есть сдвиги. Буквально в последние года три я обратил внимание, что у нас в Саратовской области стало гораздо больше людей на селе приходить в Церковь. Это не значит, что обрушился мощный поток, но что-то сдвинулось (пока робко) в эту сторону. В Епархиальном Управлении сегодня довольно много прошений об открытии храмов в деревнях. В городах мы открываем храмы по инициативе епархии: когда видим, что храм нужен в том или ином микрорайоне или городе. А из деревни люди сами приходят, пишут письма, начинают строить. Мы строим очень небольшие храмы, человек на пятьдесят-шестьдесят, максимум на восемьдесят, они не очень дорогие. Таких просьб у меня было несколько десятков за последний год – это очень много. Значит, есть готовность прийти к Богу, есть осознание, что Церковь – это хорошо, и что надо ходить в храм. Что это значит – ходить в храм, какие это накладывает на человека обязательства, в чем это выражается, – этого не понимает 90% из тех, кто так считает, но осознание этого есть. И наверное, это тоже результат кропотливой повседневной работы, в том числе и наших конференций.
Для деревенского человека важно, что в церковь ходить – не стыдно. Засмеют тебя или не засмеют? Все будут глумиться, что ты пошел в церковь, или Церковь – это нормальный институт нашей жизни? В этом тоже польза наших мероприятий.
– Деревенские общины просят открыть храмы, а ставленников из своей среды не предлагают?
– Нет, до такого, я думаю, мы еще не скоро доживем. Видите ли, если сейчас кинуть клич – они, конечно, предложат кого-нибудь. Но что это будут за ставленники?
– На Пименовских чтениях в зале присутствовали не только православные священники и люди, у которых на лице написано, что они воцерковлены, но и совершенно светские с виду студенты. Не было ли насильственности в том, как их собирали на конференцию?
– У нас очень добрые отношения с Саратовским государственным университетом – с ректором, с профессорско-преподавательской корпорацией. Мы очень много делаем вместе, в Университете строится большой храм.
В Университете 35 тысяч студентов. Если бы я сказал ректору: "Леонид Юрьевич, надо нам народ на конференцию собрать", – не 35 тысяч, конечно, но тысяча человек сидели бы там, как вкопанные. Но там было десятка три-четыре студентов – это были ребята с философского факультета, с исторического, с религиоведческого, может быть, социологи – те, кому это интересно. Те, кто пришел, не всегда мог досидеть до конца; они уходили, и их никто не останавливал; некоторые возвращались, и никто им не препятствовал. Было достаточно свободно и демократично.
Это моя абсолютно четкая и сознательная политика. Я категорически не согласен с принуждением, когда кого-то куда-то приводят, заставляют... Если Церковь будет восприниматься народом как еще одна обязаловка в системе обязаловок, существующих у нас, нам будет очень плохо. К нам тогда будут относиться, как у нас относятся ко всем обязательным структурам. Поэтому я всегда с этим борюсь и, тем более, никогда этого не инициирую.
– На конференции присутствовали также несколько мусульман, католический священник и лютеранский пастор. Как строятся отношения православных Саратовской епархии с иноверными и инославными, и какой интерес представляют для приверженцев других религий Пименовские чтения?
– У нас традиционно представлены католическое и лютеранское исповедания. Саратовская область – это все-таки край немцев Поволжья. Сегодня большая часть немцев выехала в Германию. Здесь остались только единицы. Не только православные храмы стоят в некоторых селах закрытыми, но и костелы, и кирхи, причем громадных размеров. Есть в Заволжье такие села, где уже жилых домов не осталось, или в селе давно живут русские или украинские переселенцы, а в центре села стоит огромная заброшенная кирха, которая еще лет сто простоит в таком виде, в каком она сейчас есть – либо без крыши, либо полуразваленная.
И католики, и протестанты исторически присутствуют здесь, у нас добрые человеческие отношения, мы общаемся с ними. Что касается прозелитизма с их стороны – как такового его нет. Есть какие-то люди, которые к ним приходят. В наших условиях, очень немного людей, которые переходят в католичество или протестантизм, а те, кто это делают, – делают из какого-то желания поинтересничать, больше даже перед самим собой. Это небольшие общины, католиков несколько больше, лютеран меньше...
Кто действительно представляет опасность – так это харизматы, мормоны, иеговисты, но таких мы не приглашаем на наши мероприятия. А с представителями традиционных религий мы стараемся общаться, поддерживать человеческие контакты.
То же самое относится к мусульманам. У нас довольно сильная община, достаточно яркий муфтий, Муккадас Бибарсов. Он очень целеустремленный человек, и мы с ним в добрых отношениях. Несколько лет тому назад постарались расставить точки над "i" и стараемся не допускать конфликтов. Бывало, конечно, что конфликты вспыхивали, но мы стараемся их разрешить путем переговоров и прислушиваться к мнению друг друга. Я думаю, что это полезная практика.
У нас немало людей из традиционно исламских семей, переходящих в Православие. К сожалению, встречается и такое, что русские переходят в ислам. Их немного, буквально несколько человек, но они активны. Татар, чеченцев, дагестанцев, принявших Православие, гораздо больше. Все-таки здесь, живя в России, воспринимая русскую культуру, трудно не проникнуться христианскими идеалами, христианским мироощущением, мировосприятием. Поэтому это облегчает для людей думающих принятие христианства. Но мы стараемся, чтобы это не было поводом для конфликтов.
Источник: Православие и современность
