В.И. Мельник: "Именно Ивану Гончарову в романе "Обломов", а никому иному из русских писателей удалось отобразить русский "бренд""

Иеромонах Адриан (Пашин): Владимир Иванович, Вы долгое время занимаетесь изучением творчества Ивана Гончарова. Этот замечательный писатель обычно остается в тени таких наших русских гениев, как Пушкин, Толстой, Достоевский, Гоголь. Об отношении этих четырех писателей к Церкви, к христианству довольно хорошо известно. А каково было духовное устроение Гончарова? Был ли он церковным человеком, и отражалось ли это в его произведениях?

Владимир Иванович Мельник: Спасибо за вопрос. Эта тема меня очень интересует. Много лет, наверное, уже лет пятнадцать, я занимаюсь прежде всего именно этой темой: Гончаров и православие. Недавно в издательстве "Дар" вышла моя книга "Гончаров и Православие. Духовный мир писателя". Тема очень трудная, потому что Гончаров по натуре был весьма скрытным человеком. Свою внутреннюю жизнь он никому не показывал. Это касалось и многих других более внешних вещей, но в религии особенно. Всегда отшучивался, как-то уходил от разговоров, и многие люди, знавшие его, казалось бы, очень хорошо, бывшие его друзьями многие годы, до самого конца так и не поняли, кто же он был на самом деле.

Иван Александрович Гончаров – очень своеобразное явление в истории русской культуры. Во-первых, потому что XIX век дал нам таких гигантов, как Толстой, Достоевский, Хомяков, конечно, Гоголь с его "Письмами друзьям" и с его "Божественной литургией" и другие писатели явно выраженного духовного направления. Эти писатели открыто и активно декларировали свою духовную позицию. Они писали публицистические работы, Толстой даже написал Евангелие от себя. Они ощущали себя духовными людьми, которые обязаны писать на эти темы, не молчать. Но Гончаров – совсем иное. Судите сами, Толстой как-то пренебрежительно сказал однажды о нем: "Вот Достоевский – настоящий писатель, не то, что какой-то Гончаров". Он имел в виду, что Достоевский был писателем с духовным поиском. А в Гончарове даже Толстой не увидел этого духовного поиска, не говоря уже про нас, грешных.

И вот очень долгое время – в 2012 году будет 200 лет со дня рождения Гончарова, почти 200 лет – мы не знали человека. Когда я занялся этой темой, то собрал массу биографических фактов и начал подходить к его произведениям с точки зрения выражения православного идеала. Какой он был у Гончарова? И самое первое, что бросается в глаза и что, как ни странно, никто не заметил, – это фамилии главных героев в трех его романах "Обыкновенная история", "Обломов" и "Обрыв". В первом романе Адуев – от слова "ад", а в последнем романе Райский, ясно, что от слова "рай". Гончаров показал эволюцию современного ему человека и пути этой эволюции. Причем его поиск православного идеала прежде всего лежал в области эстетики. Эстетики, охваченной, так сказать, и переформированной православной этикой. Сразу нелегко понять его идею внутренней красоты человека. Внутренне красивый человек – это человек, прилегающий ко Христу. Гончаров сам сказал: "Выше христианского идеала нет ничего на свете. Ни одна культура, ни одна цивилизация не дала нам ничего выше, чем Христос". Вот его слова.

Иером. Адриан: Это откуда?

В.И. Мельник: Это из его статьи ""Христос в пустыне". Картина Крамского". И это вообще было убеждением того узкого круга людей, в котором вращался Гончаров. Я имею в виду знаменитую артистическую семью Майковых. Гончаров был учителем словесности у будущего поэта Аполлона Майкова, который в своем дневнике запишет: "Выше христианского идеала любви нет. Я имел счастье родиться в христианском обществе..."

Во-вторых, Гончаров от своего рождения до последнего дня был в Церкви. Понимаете, есть писатели, которые декларируют позицию, а в церковь не ходят. Толстой вот никак не мог пойти в церковь, а написал Евангелие; Достоевский не отражал чисто церковной позиции, колебался очень долгое время и, в общем-то, умер в колебаниях ("Осанна моя прошла через горнило сомнений"). Еще иеромонах Оптиной Пустыни Климент (Константин Леонтьев) отмечал, что Достоевский в своих романах размышлял вольно, недогматично, нецерковно. Гоголь, хотя мы это не акцентируем, колебался даже между православием, католицизмом и протестантизмом. Мы об этом сейчас умалчиваем, мы берем, так сказать, православную часть Гоголя и на этом поле начинаем выявлять оттенки его мысли. Но он колебался и шире, между конфессиями.

Для Гончарова таких сомнений не существовало. Но он был писателем как бы принципиально не пишущим о христианстве. Он брался рассуждать о догматах веры только в крайне необходимых случаях, по очень конкретным поводам. В ткань своих романов и других произведений он все заложил, они пронизаны светом Евангелия. В своей статье ""Обломов" как православный роман" я показал, что главная идея, которая лежит в основании романов Гончарова как романов православных – это идея преображения человека. Для него важна христианская триада: грех – покаяние – воскресение. Как это хорошо видно в "Обрыве"! Преображен человек светом Христовым или нет? Вот для него весь вопрос.

Вопрос для Гончарова стоит и шире: как именно сегодняшнему человеку, который претендует быть человеком светским, цивилизованным, культурным, как ему быть с христианством? Разве христианство только аскетическая пещера, в которую нужно залезть, поститься, молиться, и больше ничего? Или это можно приложить к жизни обычного мирянина, так сказать, среднего человека? После него этот вопрос у нас был поставлен, мне так кажется, только уже Серебряным веком. Но первым, кто поставил такие вопросы в русской культуре, как ни странно, был вышедший из Поволжья Иван Александрович Гончаров. Это есть некий феномен, еще не осознанный сегодняшним обществом.

Когда-то я написал книгу о философичности Гончарова. Гончарововедами она была встречена с удивлением, а потом в Германии в 1992 году в городе Бамберге прошел Всемирный конгресс Гончарова, на котором я выступал. И после этого конгресса все приняли точку зрения, что Гончаров – писатель большого философского поиска. После этого я пошел дальше, мне Гончаров стал интересен как духовная личность. Думаю, что впоследствии тоже будет осознано, что главнейшее наследие Ивана Гончарова – это его романы как романы именно христианские.

Итак, Гончаров начинает прилагать христианские ценности к жизни обычного культурного цивилизованного человека. Как, оставаясь средним человеком, но человеком с высокими нравственными запросами, быть настоящим христианином? Что это означает? И в итоге Гончаров приходит к выводу: занимайся чем угодно, будь чиновником, будь джентльменом, будь помещиком и так далее, но будь человеком, будь христианином. Все сводится к Евангельским Заповедям Блаженства. В том числе и в романе "Обломов", где в главном герое можно найти почти все, к чему призывал Иисус Христос в Нагорной Проповеди. И плачущий он, и милостивый, и так далее. Другое дело, что эта душа оказалась омертвелой, она, в конечном итоге, оказалась не способной воплотить эти идеалы в жизнь.

Совсем другое дело Адуев из "Обыкновенной истории", там вообще речь не идет об этих христианских идеалах. Адуев, он потому Адуев, что идет широкой дорогой, и его история – обыкновенная. Не узкими вратами он идет, он оказался не способен выбрать этот тесный путь, он сразу пошел широким. Немножко пометался по жизни, стукнулся об один уголок, о другой – и пошел широким путем. В финале романа есть слова главного героя: "Ну как же, нельзя же отставать от века. Все идут вперед, и я иду". Он идет в общем потоке, а куда идет этот общий поток, понятно. От направления этого общего потока и фамилия – Адуев.

Второй роман – "Обломов", то есть его главный герой – обломок. Он уже и не Адуев, потому что пытается сохранить свои внутренние заповеди. Он говорит: "Вы там как хотите себе, а я тут в уголочке лежу, тут у меня свои ценности, и я лежу на диванчике с ними". Но он не пытается их претворить в жизнь. Он только охраняет их. А Христос сказал: "Кто не собирает со Мною, тот расточает" (Мф. 12, 30). В этом ключ ко второму роману. Обломов – это герой притчи о "закопанных талантах".

А третий роман – "Обрыв", где главный герой Райский. Почему же он Райский, он что духовный богатырь какой-то? Нет, обычный человек, дитя Обломова, можно сказать, точно такой же безвольный человек. Но, в отличие от Обломова, он постоянно пытается что-то сделать. Как сказано: "Стучите, и отворят вам" (Мф. 7, 7). И он стучится, он стучится практически безрезультатно на протяжении всего романа. Но результат есть – Вера спасена, в том числе и благодаря Райскому. Райский не оставляет этих своих попыток. И вот даже уже за это Гончаров готов его назвать Райским. Он не оставляет своих попыток, а дальше уже дело Божие. Как будет судить Господь его? Добился результата – не добился, но он пытался.

Что странно для русской литературы XIX века, в этом романе речь идет о Святом Духе. Трудно удержаться от большой цитаты: "Он, с биением сердца и трепетом чистых слез, подслушивал среди грязи и шума страстей подземную тихую работу в своем человеческом существе какого-то таинственного духа, затихавшего иногда в треске и дыме нечистого огня, но не умиравшего и просыпавшегося опять, зовущего его, сначала тихо, потом громче и громче, к трудной и нескончаемой работе над собой, над своей собственной статуей, над идеалом человека. Радостно трепетал он, вспоминая, что не жизненные приманки, не малодушные страхи звали его к этой работе, а бескорыстное влечение искать и создавать красоту в себе самом. Дух манил его за собой, в светлую, таинственную даль, как человека и как художника, к идеалу чистой человеческой красоты.

С тайным, захватывающим дыхание ужасом счастья видел он, что работа чистого гения не рушится от пожара страстей, а только останавливается, и когда минует пожар, она идет вперед, медленно и туго, но все идет – и что в душе человека, независимо от художественного, таится другое творчество, присутствует другая живая жажда, кроме животной, другая сила, кроме силы мышц.

Пробегая мысленно всю нить своей жизни, он припоминал, какие нечеловеческие боли терзали его, когда он падал, как медленно вставал опять, как тихо чистый дух будил его, звал вновь на нескончаемый труд, помогая встать, ободряя, утешая, возвращая ему веру в красоту правды и добра и силу – подняться, идти дальше, выше..." Уникальные для нашей литературы XIX века строки. Совсем не похоже на традиционного Гончарова, который, казалось бы, писал только о халате и диване Обломова. Более того, также пишет он в "Обрыве" и о появлении нечистой силы, что уж, казалось, вовсе на Гончарова не похоже. Например, он пишет, как около Волохова взвился черный столб дыма, когда тот рассуждал: "Это логично". Причем, пишет в таких выражениях, что становится понятно, что Гончаров читал святых отцов, может быть, "Луг духовный", где есть подобного рода сцены. Для Гончарова вообще не свойственна фантастика, это не его стихия. И вдруг он дает такой образ. Там еще есть моменты, говорящие, что Гончаров читал святых отцов и изучал их внимательно. Но больше всего он, конечно, читал Евангелие. Евангелие было для него настольной книгой, он знал его наизусть, оно было для него руководством к действию в каждом поступке, он его бесконечно цитирует в письмах, статьях, романах.

Вот вкратце, что такое Гончаров: это "не пишущий" о христианстве писатель, не декларирующий, просто верующий, ходящий в церковь и выражающий в своих образах идеал христианской личности обычного современного человека, не церковного деятеля, не монашествующего, но человека духовного, ищущего. Он, как романист, пластически это выражает, но нигде это не выпячивает. Вот Достоевский, например, выделяет курсивом свои важные мысли. Гончаров же никогда до этого не дойдет, он просто пишет роман, и все. Мол, я ни на что не претендую. Какое я духовное лицо, какой я учитель? Но между тем, чтобы понять его как христианскую личность, достаточно вспомнить помимо тех слов о христианском идеале, которые я привел выше, его одно очень серьезное и важное высказывание. В одном из своих писем он пишет: "Почему мы не такие, как те старушки, которые гнездятся по стеночкам церквей, и перед ними лампадка и только икона Христа? Вы скажете, что это блаженные, безумные. Нет, скажу я вам. Вот они-то умные, их-то и есть Царствие Небесное. Но почему мы не такие?".

Итак, Гончаров – это писатель с большими философскими мыслями, с большими религиозными идеалами, с большими духовными запросами. И в то же время он постоянно себя сравнивал именно с этими старушками, а не с великанами типа Льва Толстого и т.д. Таков, если вкратце, его духовный облик. И вот вопрос, что же важнее в очах Божиих: писать статьи с выражением своей веры, учительствовать или просто верить без сомнения, ходить в храм, умереть по-христиански?

Иером. Адриан: В одном из своих выступлений Вы привели довольно неожиданное для современного русского православного человека мнение святителя Игнатия (Брянчанинова), который отрицательно отзывался по поводу обращения светских писателей к духовной тематике. Сейчас мы привыкли восторгаться той же одой Державина "Бог", о которой так отрицательно пишет святитель Игнатий, привыкли восторгаться рассуждениями о Христе, о Церкви в романах Достоевского. Может, в отличие от других наших писателей, как раз Иван Гончаров понимал свое место как писателя светского?

В.И. Мельник: Иван Гончаров был чрезвычайно скромен, он и в жизни был таким, но если говорить о духовном, то он был человек смиренный. И он, конечно, не претендовал быть учителем. А у людей с темпераментом Достоевского или Толстого была постоянная претензия быть учителями жизни. Да, у них были основания на это. Это были люди широчайшего кругозора, больших философских идей, большого художественного таланта. Они, конечно, могли претендовать на это. Но Гончаров подавлял в себе это чувство учительства. В конце жизни он сказал об этом так: "И только в конце, когда я написал все три своих романа, я понял, что их надо читать "между строк". И я ждал, кто же прочтет их "между строк", но не дождался". Как сказано в Евангелии: "Кто имеет уши слышать, да слышит!" (Мф. 11, 15). Как мне кажется, это очень скромная, смиренная позиция его как христианина. Она, конечно, очень сильно отличается от позиции "учителей Церкви" – светских писателей-мирян.

Вот против этого, мне кажется, святитель Игнатий (Брянчанинов) и протестовал. Он был человеком очень серьезной аскезы, очень больших духовных запросов, и его по-своему возмущало, что светские писатели пытаются учить, хотя у самих еще не установлена внутренняя жизнь. Строй внутренней жизни разрушен, а человек учит других. Он не как культурный деятель отрицал это, а отрицал как святитель, как духовное лицо, как монах. Он не мог не указать на эту, как ему казалось, вопиющую ошибку. Он говорил, что лучше будет читать светских писателей, говорящих о светских предметах. Они по-своему хороши, по-своему прекрасны, все написано хорошим слогом. Но читать произведения, в которых писатель учит духовному, а сам не установлен? Лучше бы они за это не брались.

Понимаете, мы, сегодняшние искусствоведы, литературоведы, вообще деятели культуры, ищем поле компромисса между христианством и культурой. Мы стараемся не затрагивать крайних точек зрения, чтобы никого не обидеть, и стараемся такие оценки не цитировать. На самом же деле нужно знать, что такие высказывания были и что границы всему положены. Ну нельзя делать вид, что все хорошо, что давайте дружить. Да, дружить, но на какой почве? Как луч правды, пронзают эти слова святителя Игнатия, призывающие вглядеться в себя и не создавать какую-то иллюзию. Посмотрим правде в глаза, кто мы есть сейчас? Сейчас мы люди кровяные, не готовые духовные истины нести другим. Вот в чем смысл слов святителя Игнатия. Мне кажется, что иногда нужно напоминать об этом. Конечно, Николай Васильевич Гоголь великий православный писатель, но великий писатель. Гончаров, кстати, с его такой взвешенной позицией оставил несколько саркастических строчек и о Гоголе, о том, что тот берется быть учителем. А в личном письме ко Льву Толстому Гончаров пишет: "Как хорошо, когда Вы просто описываете свои предметы. Но зачем Вы беретесь за предметы духовные?" Видите, какие неожиданные схождения между нашим русским святителем и Гончаровым. И таких схождений, когда Гончаров другими словами выражает ту же позицию, что и очень строгий святитель Игнатий (Брянчанинов), я обнаружил несколько. Это просто удивительно.

Иером. Адриан: Ваш взгляд на Гончарова как на глубоко православного человека у литературоведов вызвала какой-то отклик?

В.И. Мельник: Хотя моя книга "Гончаров и Православие. Духовный мир писателя" вышла только что, но первую статью на эту тему я написал лет двенадцать назад. Никаких отрицательных отзывов опубликовано не было. Хотя некие устные отзывы, сказанные где-то за моей спиной, были. Что это, мол, все чепуха, какой Гончаров христианин, простите? Это все было. Но тот человек, который это говорил, и из-за которого (из-за его высокого авторитета как гончарововеда) в некоторых журналах несколько моих статей не было напечатано, сейчас уже согласился, что Гончаров православный писатель. Что я скажу? Если даже он признал, значит уже есть серьезные подвижки.

Иером. Адриан: Вот и присуждение Вам Всероссийской премии им. И.А. Гончарова за Вашу книгу "Гончаров и Православие" свидетельствует о том, что такие подвижки произошли в общественном сознании.

В.И. Мельник: Летом 2009 года я стал лауреатом Гончаровской премии. И более всего мне приятно не только то, что отмечена моя тридцатилетняя работа, но прежде всего то, что получила признание книга "Гончаров и Православие". Мы знали Гончарова – обличителя "обломовщины" (Добролюбов), Гончарова как удивительно русского писателя (А. Дружинин, Ю. Лощиц), и лишь теперь открылся Гончаров как удивительно глубокая, вдумчивая, выстрадавшая свой идеал христианская личность. Просто Гончаров открылся как другой человек, которого мы не знали пока. Открылась, собственно, глубокая тайна его души.

Иером. Адриан: Был ли Гончаров родственником жены Пушкина Натальи Гончаровой?

В.И. Мельник: Нет, он не был ее родственником. Хотя есть жизненный сюжет, когда Гончаров очень близко сошелся с Пушкиным. В 1834 году он закончил университет и приехал на несколько дней домой в Симбирск. И неожиданно крестный отец Гончарова Трегубов привел его к губернатору Загряжскому и устроил служить у того помощником по особым поручениям. И Гончаров пробыл на этой службе около восьми месяцев, жил в доме губернатора, тесно с ним общался. Губернатор же как раз таки был родственником Натальи Гончаровой. И многое говорит за то, что у них были беседы о Пушкине и о Гончаровой.

Но Пушкина он просто обожествлял. Никто в русской литературе XIX века не унаследовал от Пушкина столько, сколько Гончаров. Для этого нужно иметь незаурядный талант и очень большую мудрость и уравновешенность. Пушкин – это талант вкуса и уравновешенности. Никто в русской литературе после Пушкина таким вкусом не обладал, как Гончаров. Разве что Лермонтов и Гоголь. А уравновешенностью после Пушкина вообще никто не обладал кроме Гончарова. Это был уравновешенный мудрец. Его формулировки можно просто в бронзе сразу отливать, а он говорил это экспромтом. Понимаете, это особый талант, особый дар. Его душа была всегда в совершенно спокойном состоянии. Он всегда говорил спокойно и свои определения изливал без всякой страсти и в то же время очень глубоко.

Кстати, если говорить о масштабах Гончарова как писателя, то долгое время, еще совсем недавно, мы ставили его рядом с Писемским, в лучшем случае с Лесковым. А сейчас благодаря тому, что гончароведы подходят все ближе к его творческой личности, я могу без всякого внутреннего упрека сказать, что он великий русский писатель, и что его нужно ставить в ряд с величайшими мировыми писателями, такими, как Гомер, Данте, Сервантес, Шекспир. Почему я так говорю? Да вот посмотрите, кого из русских литературных героев можно представить, пользуясь современным языком, как русский "бренд"?

Иером. Адриан: Обломова.

В.И. Мельник: Да, именно, и только Обломова. Не Пьера Безухова, не Онегина, не Печорина. Все это полукровки, космополиты, которые были везде.

Иером. Адриан: Разве что еще "Идиота", князя Мышкина?

В.И. Мельник: Да, именно. Дело в том, что, когда Достоевский писал роман "Идиот", он списывал князя Мышкина не только с Дон-Кихота Сервантеса, но и с Обломова, и написал в записной книжке: "Обломов – Христос". То есть он заметил в нем эти качества, о которых я говорил. А одному своему корреспонденту Достоевский, имея в виду святое юродство, пишет: "А Вы знаете, что у Гончарова идиот, и мой Мышкин тоже идиот, но мой – лучше". На самом деле пока что мы не знаем, чей Христос лучше. Знаем только, что князь Мышкин уехал обратно в свою Швейцарию, не реализовав свои христианские идеалы здесь в России. Но это уже вопрос подробного обсуждения.

Итак, Обломов – это наш продукт. Это то, что у нас реально совершается и сейчас и, может быть, еще долго будет совершаться – что делать! В Обломове есть много плохого, но есть и много хорошего, и хорошего, пожалуй, намного больше, чем плохого. В нем есть христианская кротость. Штольц в романе говорит: "В нем самое ценное – это золотое, чистое, глубокое, хрустальное сердце". Ну, подумайте, где ж возьмешь такое сердце сейчас? Только в России. Вот в Западной Европе-то святые источники уже иссохли все – молитвы нет. А у нас на Руси это сердце будет, пока бьются святые источники. Пусть он и Обломов, пусть он чего-то там и не доделал, но сердце-то золотое ничем не заменишь по-моему. Ни глубокий энциклопедический ум не заменит золотое сердце, ни что-то иное. Понимаете, пойдешь ведь к человеку, у которого сердце, а не ум, поговорить, излить свою душу. Обломов – это еще загадка. Хотя он вроде бы понятен, он всегда с нами, но эта такая ценность, которую мы не осознали и которую еще будем осознавать. И в себе еще Обломова будем искать.

Иером. Адриан: Иван Гончаров родился в Симбирске, нынешнем Ульяновске. Симбирск и симбирская земля по праву гордится не только им, но и выдающимся русским историком и писателем Николаем Карамзиным, братьями Аксаковыми, художником Аркадием Пластовым, другими известными представителями русской культуры. Как на этой же земле мог родиться Владимир Ульянов – будущий разрушитель устоев России, в том числе и культурных?

В.И. Мельник: Даже в одной душе могут быть два совершенно разных человека, не только на одной земле, на симбирской, на московской или на какой-то там еще. Даже в одной душе может быть одновременно чудовище и ангел, и что возьмет вверх в конечном итоге? В сердце идет эта борьба.

А что касается Симбирска, то это на самом деле благословеннейший край. Мы его мыслим зачастую только как царство обломовщины. И очень часто в описаниях Симбирска читаем: "полусонное царство", "какой-то затхлый городок". На самом деле все было не так. У Симбирска есть своя историческая судьба. И ее даже не все ныне живущие и пытающиеся в этом разобраться симбиряне знают. Вот нет такого яркого образа, что такое Симбирск вообще. А это город таких духовных контрастов!

Когда-то покойный ныне архитектор города Аржанцев Борис Васильевич на такой же вопрос, который Вы мне задали, отвечал так: "Ну как же! В Симбирске же Венец!" Вы знаете, что в Симбирске на правом берегу Волги, высоко возвышаясь над ней, есть такой разлом земной коры, который называется Венцом. При этом Аржанцев всегда ссылался на Вангу: "Ванга же сказала, что в Симбирске Венец. Вот это все и объясняет". На мой взгляд, это, конечно, далеко не все объясняет.

Симбирск – благословенейший город. Он дал не только прекрасных писателей: Аксаковых, Карамзина, Гончарова, Анненкова, Григоровича, Дениса Давыдова и многих-многих других действительно известных классиков русской литературы. Симбирск был городом с претензиями. Там собирались очень многие известные дворянские фамилии. Когда Николай I посылал туда очередного губернатора, он ему говорил: "Ну ты смотри там, будь осторожен, а то Загряжского вон слопали". Действительно, трех предыдущих губернаторов, в том числе и Загряжского, дворяне, как говорится, "слопали и не подавились". Понимаете, они считали себя равными губернатору. Они принимали или же не принимали его в свое общество. Они были такие "занозистые" дворяне.

Кроме того, что там была культура и выдающиеся культурные деятели, там была и очень высокая духовная жизнь. Там был Андреюшка блаженный, про которого преподобный Серафим Саровский говорил приезжающим к нему симбирянам: "Зачем это вы ко мне, убогому Серафиму, пришли? У вас есть лучше меня – Андрей ваш Ильич". Об Андрее Ильиче теперь уже все знают – он прославлен Русской Православной Церковью как общерусский святой.

Но кроме Андрея блаженного там ведь был и такой человек, как затравленный губернатором Загряжским, у которого служил Гончаров, Николай Мотовилов – служка преподобного Серафима. Вырос он в Симбирске. Человек необычайно горячей веры. Почему его преподобный Серафим Саровский избрал? Не потому, что он был умнее других. Преподобный увидел в нем горячую, Серафимову веру. Он был родной ему, так сказать, по градусу крови, и он его выделил. Точно так же, как и еще одного уроженца Симбирска – Мантурова. Многие сейчас негодуют на обоих этих людей, и Мотовилова, и Мантурова, говорят, что неизвестно, за что их преподобный Серафим избрал. Но эти люди не понимают того, что Серафим их избрал за горячую веру и что это были люди совершенно особые и блаженные. Они были не от мира сего. Паша Саровская говорила: "Да наш Мотовилов Николай такой же блаженный, как и я", то есть такой же дурачок. Что тут скажешь! Она этими словами объяснила судьбу Мотовилова и почему именно ему преподобный Серафим доверил учение о стяжании Духа Святого как самом главном делании христианина. Не просто молитва, не просто аскеза, а ради чего и эта молитва, и эта аскеза. Некоторые говорят: "Ну разве преподобный Серафим мог сказать это Мотовилову? Ну кто такой Мотовилов? Он общался-то с Серафимом всего несколько раз". А вот оказывается, что "невозможное человекам возможно Богу" (Лк. 18, 27).

Кроме Мотовилова и Мантурова в Симбирске были и другие интересные подвижники, и в основном блаженные. Архиепископ Иоанн (Братолюбов) возглавлял Симбирскую епархию в 1950-е годы. Когда ему было предложено сотрудничать с КГБ, он отказался. Они сказали: "Закроем епархию". Он говорит: "Закрывайте". И в 1958 году он ушел на покой, не стал с ними сотрудничать и вскоре умер. А епархия с тех пор действительно была упразднена, ею до 1990-х годов управлял Самарский архиерей. Так вот, у владыки Иоанна была совершенно необычная судьба. В епископы его рукополагал еще сам Патриарх Тихон. Он был на Соборе 1943 года, на котором Патриархом был избран Сергий (Страгородский), приехав туда из лагеря. Он говорил: "С какими словами я ушел в лагеря, с такими я оттуда и пришел", – то есть он не изменил своих христианских взглядов. Он юродствовал, жил в коммунальной квартире, сам ходил за молоком, стоял за хлебом в очереди, ездил на трамвае. Необыкновенной простоты был человек. Много был оскорбляем, в том числе и собственными священниками. Очевидцы вспоминают, что некоторые священники даже били его в алтаре, потому что чувствовали свою силу – они сотрудничали с органами, а он нет. Вот такой это блаженный, который, по воспоминаниям современников, прямо на улице плакал и кричал: "Рыдайте! Хотя бы 40 раз в день говорите: "Господи, помилуй!" – погибаем же!". Так он горячо чувствовал это. А уже при смерти, лежа на одре в коммунальной квартире, вдруг начнет собираться. Ему: "Вы куда, владыка?" А он: "Мне нужно к соседу, пойду, скажу ему насчет Бога". То есть даже на пороге смерти он стремился по-священнически поделиться своей любовью к Богу.

Была в Симбирске блаженная Валентина Ивановна, которая в детстве дружила и училась в гимназии вместе с одной из сестер Ленина. Тоже человек с очень тяжелой судьбой. У нее тетка была замужем за главным лесничим Симбирской губернии. Их дом стоял недалеко от нынешней кирхи, и стоит до сих пор, огромный дом. После революции их выселили оттуда. Оставили им маленькую пристроечку в 6 квадратных метров. Остальной весь дом заселили пролетариатом. И уже много позже, когда все гонения закончились, если ей говорили: "Может быть, конфеток возьмете?" – или еще чего-нибудь предлагали, она говорила: "Нет-нет! Раскулачат". Ничего не брала, всего боялась. Ходила в одном валенке, в одной калоше, типичная юродивая. И говорила безумства, но через эти безумства пробивался глубокий смысл.

Одна женщина, работавшая кассиршей в магазине, рассказывала мне, как Валентина Ивановна зашла в магазин и расплачивалась мелочью, которую ей надавали. Она поэтому ее и запомнила. И вдруг говорит ей: "Флаг повесят на большом доме!" Кассирша не поняла, что это означает. И только потом, через несколько месяцев, ее неожиданно переводят с этого места в областной Дом Советов, на котором висит государственный флаг. И многим другим людям блаженная Валентина Ивановна предсказывала судьбу, многих призывала к покаянию. Она же и сказала насчет сегодняшней ситуации в Ульяновске, что храм в честь святого Германа Казанского будет передан Церкви.

А были еще и другие: схимонахиня Сергия, монахиня Агафия. Был блаженный Василий Иванович Жировов, совершенно уникальная личность. Подобно тому, как блаженный Андрей Ильич с трех лет замолчал, так и блаженный Василий стал юродствовать еще ребенком семи лет. Этого Василия Ивановича однажды привезли в Троице-Сергиеву Лавру к старцу Науму. Отец Наум сказал: "Кого же это вы привезли! Это же столб от земли до неба". А еще был старец Антоний в Ундорах. Он родился в один год с Лениным, и о нем сказал сам святой Иоанн Кронштадтский, когда пароход остановился возле Ундор в 1890 году: "Благословенное село! Оно прославится по всему земному шару – человек здесь живет хороший. Старец. Великий чудотворец". А был еще старец Василий Уреньский, друг святого исповедника архимандрита Гавриила Игошкина. Что ни имя, то поэма.

Все эти сюжеты есть в моей книге "Праведники Симбирской епархии", которая вышла в 2006 году в Симбирском женском монастыре Михаила Архангела. Там еще есть несколько интересных фигур.

Итак, Симбирск был край блаженных, край писателей с напряженным духовным и культурным поиском. Но там родился и Ленин, там же родился и Керенский, там же был и Загряжский. Там же была очень сильная масонская ложа. Масонские ложи в Симбирске начали создаваться еще с конца XVIII века. В селе Баратаевка жил такой тихий помещик Баратаев, который говорил тому же Мотовилову: "Ты что думаешь, ты устроишься на службу в Петербурге? Не устроишься! Тамошние министры трепещут меня". Вот так. Это был такой скрытый городок со своими претензиями. Там был интересный заброшенный храм у обрыва над Волгой, как раз на Венце. Почему-то симбирские масоны считали Иоанна Предтечу покровителем масонов. И этот храм имел форму круглой беседки, а вместо креста на куполе у него была фигура Иоанна Предтечи. Никакие литургии там не служили, там проходили заседания симбирских масонских лож. Этот храм масоны очень берегли весь XIX век. Он сам собой разрушился только в 1920-е годы. Я не думаю, что подобных храмов было много по всей России. Поэтому там и родились и Ленин, и Керенский, были на это духовные причины. Ведь рядом с молитвой Андрея Ильича и других праведников шла и другая молитва, она-то и породила таких людей. Вспомним, что на Волге и Пугачев гулял, и Разин. Екатерина II говорила, что места их "прогулок" надо бы солью засыпать, чтобы там уже ничего не возрастало.

Иером. Адриан: Каким Вам, как литературоведу, представляется состояние современной русской литературы? Возможно ли возрождение русской литературы?

В.И. Мельник: Литература никогда не умирает, она развивается всегда. Только иногда бьют подземные ручьи, а иногда они выходят наверх. Сейчас время подземных ручьев. Думаю, что у нас очень много сейчас пишется "в стол" из-за того, что невозможно опубликовать или найти широкую читательскую аудиторию. Но видно, что литература оздоровляется вместе с оздоровлением общества. Могу назвать конкретные имена. Скажем, иеромонах Роман вошел в сокровищницу российской поэзии конца XX – начала XXI века. Если тексты его песен анализировать как поэзию, отделив от музыки, то ясно, что это великолепная, глубокая, блестящая поэзия. В его стихах очень глубокие определения, которые можно дать только благодаря духовному опыту. Без этого, будучи даже Тютчевым, такие стихи не напишешь. Потому что здесь глубокий молитвенный опыт, который нельзя ничем заменить.

Сейчас становится известной эмигрантская проза и поэзия, и она влияет на то, что происходит в нашей литературе. Духовный уровень литературы меняется. При этом очень резко расходятся векторы движения. Есть литература, которая уходит в уже откровенный оккультизм, оккультную мистику, а есть литература, которая говорит о христианских идеалах. Думаю, что это благодатный процесс, потому что он показывает правду. Не то было в советское время, когда все было свалено в кучу, и невозможно было понять, кто есть кто? Все серенькие, все усредненное. А сейчас все понятно: хочешь быть демоническим писателем, пожалуйста! Пиши, и все тебя видят вместе с этими демоническими обложками. А хочешь быть духовным писателем, старайся и иди в эту сторону. Сейчас идет такой процесс дифференциации. И людей в литературе, которые идут за Христом, становится все-таки все больше. И, слава Богу, среди них есть молодые люди. Это очень радует.

Правда есть еще такое явление. Наш духовный писатель Владимир Николаевич Крупин, человек с глубоким духовным поиском, признается, что ему не хочется участвовать в современных писательских тусовках, что он не печалится, когда его куда-то не приглашают или не печатают, что его вполне устраивает только православная аудитория. Я это воспринимаю как негативный опыт наших дней. Все-таки хорошо бы, чтобы православных писателей читали и неправославные читатели. Православные читатели и так практически уже все знают, они уже ходят в церковь, они уже имеют желание воцерковляться. А вот когда люди, которые не имеют об этом совершенно никакого представления, живут совершенно другими идеалами, вдруг натыкаются на каких-то описанных в книге идеалистов, то задаются вопросом: "А почему они такие идеалисты? Дай-ка посмотрю поближе". И у человека начинает отзываться что-то в нем еще не до конца загубленное. Может, это и посеет добрые семена. Конечно, хотелось бы, чтобы писатели, которые ощущают себя христианами, вышли на более широкую публику.

Иером. Адриан: Ваша профессия литературного критика не мешает Вам как читателю?

В.И. Мельник: Совсем нет. Критик – это идеальный читатель. Аналитическая способность не мешает, а скорее помогает понимать и наслаждаться настоящим искусством. Поэтому никакого противоречия здесь нет.