10 января 2010 года исполнилось 100 лет со дня рождения великого старца, исповедника и молитвенника ХХ века – отца Павла (Груздева). 13 января – день кончины отца Павла.
Я познакомился с архимандритом Павлом (Груздевым) тогда, когда у меня уже был старец – духовный наставник, тоже отец Павел, по фамилии Троицкий. К тому времени я жил под его руководством уже много лет. И потому, естественно, отец Павел (Груздев) не стал для меня таким руководителем, как для десятков других людей.
Мы познакомились через протоиерея Аркадия Шатова. Как-то раз отец Аркадий предложил мне поехать в село Верхне-Никульское, к отцу Павлу. День мне запомнился: это было в день праздника иконы Божией Матери "Достойно есть", а это, как известно, чтимый праздник в храме ВерхнеНикульского.
Эта замечательная икона была привезена в Троицкий храм села Никульского со Святой Горы Афон, где специально по заказу из России ее писали афонские монахи. Она была списком с афонской иконы, выполненным в традициях Святой Горы.
И вот в первый раз я попал в Верхне-Никульское. Каким я увидел тогда Никульское? Совсем небольшое село, достаточно глухое; довольно ветхая церковь, как показалось мне, даже с покосившимися крестами. Подходим к церковной ограде, как вдруг навстречу выходит пожилой батюшка, небольшого росточка, с очень простым русским лицом, быстро и как-то радостно подходит ко мне, протягивает руки и громко и совсем просто говорит мне: "Володька!" Потом обнимает меня, целует – словно мы знакомы с ним уже лет двадцать.
А дальше я вижу, что точно так же он приветствует и всех остальных священников, которых тоже встречает впервые. И конечно же, с самых первых секунд знакомства у нас устанавливаются самые легкие, самые простые и близкие отношения. И никаких трудностей в общении, никаких вопросов...
В тот день мы вместе служили Литургию. Тогда отец Павел еще немного видел, а позже полностью потерял зрение. Служить ему было нелегко, и я удивлялся про себя, как он вообще может служить один? Ведь у него никогда не было ни диакона, ни знающего помощника.
Когда в гости к батюшке приезжали священники из разных мест – ярославские, московские, – он очень радовался, даже как-то духовно восторгался, это было заметно.
В тот день мы с батюшкой отслужили водосвятный молебен. При жизни батюшка сам его возглавлял – и пел громко. На этот праздник народ съезжался в Верхне-Никульское из разных мест, иногда – очень издалека.
Дорожка вокруг храма была украшена травой, кое-где – цветы. Праздник начинался молебном, потом служилась Литургия, а после Литургии происходил крестный ход. Все это было незабываемо!
После службы батюшка приглашал всех в свою хибарку при храме, чтобы разделить со своими гостями радость праздничной трапезы. И трапеза эта тоже была незабываемой!
Отец Павел, как я говорил уже, был очень прост. И я бы осмелился утверждать, что он юродствовал. Он, например, совершенно сознательно и намеренно нарушал общепринятый словесный этикет, используя, как сейчас называют, ненормативную лексику. Какие тому были причины? Не знаю наверняка, но могу предположить: тем самым он как бы показывал нам, что никакие внешние нормы не являются для него предметом уважения и почитания, что суть людей и явлений всегда глубже. И вот эта-то глубина чувств и мыслей накрепко связывала его с окружающими людьми.
К батюшке приезжало священство не только духовно более или менее опытное, но и занимавшее определенное, довольно видное положение в церковных кругах. Известные столичные иереи игумены и архимандриты даже архиереи. Но обращался батюшка ко всем в высшей степени просто: "Колька!.. Сережка!.. Володька!." Игуменью большого монастыря называл по имени, не величая матушкой. И это было для всех нас очень полезно: он смирял людей. Но, как я понимаю, не духовное лицо смирял как таковое, а человека, облаченного высоким духовным саном. При этом он как бы умышленно забывал о том достоинстве, в которое был возведен тот или иной священнослужитель. Он ко всем обращался так, будто перед ним какие-то мальчишки или девчонки...
Отец Павел (Груздев)И это действовало на людей замечательно, я бы сказал – отрезвляюще. Все эти сановитые лица, которые у себя, на своих постах постоянно окружены почтением и, хоть в малой степени, но избалованы, от слов отца Павла приходили в то обычное, нормальное, забытое уже состояние души, когда человек прекрасно понимает, что он прежде всего – прах и тлен, а уж если и есть в нем что-то хорошее, – то это от Бога! Не возносись| – такова была, мне кажется, главная мысль отца Павла в подобных случаях...
Сам отец Павел, имея высокий сан архимандрита, был прост в высшей степени, потому что всю свою жизнь посвятил Богу. Жизнь его была настоящим исповедничествомведь за свою веру он претерпел и гонение, и ссылки. Но я не могу припомнить, чтобы батюшка хотя бы раз сказал о каких-то своих заслугах. Наоборот! О себе он говорил настолько уничижительно, пренебрежительно даже, так подчеркивал свою худость, бедность, убогость, так безжалостно говорил о своей необразованности, – что рядом с ним никому, ни одному человеку невозможно было возноситься, выставлять свои достоинства и что-то из себя представлять. И от этого, конечно, отношения между людьми вокруг отца Павла устанавливались дружеские, сердечные, доверительные. Любой приехавший к нему человек должен был оставить перед церковной оградой все свои звания, титулы, чины и достоинства. Говорю о достоинствах мнимых, потому что подлинное достоинство как раз с простоты и начинается. И первое приветствие: "Петька!.. Васька!.. Володька!.." – воз вращало человека, отягченного земной суетой, к его действительной сути, освобождало его от тяжелого груза условностей.
Мне приходилось бывать у отца Павла не однажды. Чаще всего я приезжал на праздник иконы Божией Матери "Достойно есть", 24 июня по новому стилю. И каждый раз неизменно отец Павел был полон любви, окружал всех гостей заботой, радовался гостям так же, как и самому празднику. Иногда даже прямо так и говорил: "Этот праздник мне устроили москвичи!" Хотя, на самом-то деле, приезжали люди со всех концов, и каждого он принимал с открытой душой...
Конечно, он много рассказывал. Говорил о своем детстве, о юности, прошедшей в Хутынском монастыре под Новгородом, вспоминал о годах заключения и ссылки. Его рассказы были, как и он сам, просты по виду, незамысловаты, – и всетаки очень поучительны для каждого слушателя.
Любил батюшка петь, пел в церкви за богослужением, очень часто обращался во время трапезы к своей келейнице: "Манька! Запевай!" Из многих песен, которые я слышал, мне особенно запомнилась одна, которую батюшка с Марией называли "Ветка". "Мария! Давай про ветку споем". И они запевали... Эту "Ветку" наши дети выучили наизусть и теперь часто поют дома хором. Веселой эту песню не назовешь. В ней говорится о том, как ветка отломилась от дерева, и стихия уносит ее по водам в бушующее море. А в море этом ей, понятно, уготована гибель. Смысл песни очевиден: людям, у которых потеряны основы, корни – уготована гибель в беспокойном житейском море. Потому что житейская стихия поглощает всех и не щадит никого...
Помню, как отец Павел приезжал в Москву, к отцу Аркадию Шатову. Однажды я был у отца Аркадия, когда к нему приехал батюшка. Мы тогда замечательно побеседовали. А в это самое время в московских приходах начали появляться искушения, связанные непосредственно с отцом Павлом. Искушения были такого рода: многие священники московские начали ездить к батюшке за советом. Следом за ними потянулись прихожане московских храмов. Известность и авторитет отца Павла быстро росли, многими он воспринимался как старец, поэтому люди ехали к нему с духовными вопросами.
И у меня в приходе в то время произошел такой случай. Одна прихожанка, ходившая ко мне исповедоваться, вышла, если можно так сказать, из послушания, потому что я не мог благословить ее на то, что она собиралась делать... И тогда она поехала к отцу Павлу жаловаться на меня. А потом возвратилась и сказала, что отец Павел ей ответил: "Уходи от него, уходи!" Он имел в виду при этом меня, иерея Владимира. Честно говоря, такой ответ меня очень удивил – почему? Ведь батюшка так хорошо ко мне относится! А в беседе с этой прихожанкой дает мне, получается, самую нелестную характеристику!
Вопрос оставался, и я переживал его достаточно болезненно. И при первом же своем визите к батюшке я спросил его, что он имел в виду? А он с такой обезоруживающей простой улыбкой отвечает мне: "Володька! Да что же ты не понимаешь? Ведь эта баба тебя замучает! Вот пусть и идет, куда хочет от тебя! Ведь это я тебя от нее избавил, а не наоборот!"
Вот такими были некоторые его способы воздействия на человека. Наверное, кого-то они могли и смутить. Потому что в таких действиях был элемент юродства, а юродство малодуховным людям понять непросто...
Очень часто сбывалось то, что батюшка предрекал. Например, однажды он гостил в Москве в моем доме, и как раз в это время была у нас в гостях очень чтимая нами подвижница, можно сказать, старица – Агриппина Николаевна. И батюшка в разговоре с ней сказал: "Ты, матушка, умрешь, когда на дворе белые мухи летать начнут". И хотя Агриппина Николаевна прожила еще несколько лет после того разговора, но умерла она, действительно, на второй день после Покрова, в первый снег, когда по двору летали снежинки какой-то небывалой величины, похожие на сказочных мух...
Но прозорливость – прозорливостью, а меня в батюшке более всего поражали простота, смирение, любовь и кротость, с которой он переносил все свои жизненные трудности и невзгоды. А невзгод у него было немало. Во-первых, слепота, которая к старости прогрессировала буквально с каждым годом и делала его совсем беспомощным в обыденной жизни. Потом – бедность, на грани нищеты. Когда он жил в Верхне-Никульском, у него иногда не было денег, чтобы купить на зиму дров. А еда? А другие жизненные нужды?
А тут еще, ко всему прочему, обрушился свод в главном приделе Троицкого храма! Храм давно уже требовал ремонта, потому что его фундамент постоянно подмывали воды Рыбинского водохранилища, нанося огромный вред всем храмовым постройкам. Но денег на этот ремонт, на реставрацию храма, конечно же, не было. Но и в том, как рухнули эти своды, тоже видна милость Божия и забота о Своем избраннике.
Дело было так. Батюшка сам мыл полы в главном приделе. Неожиданно в руку его вонзилась большая заноза. Боль была такая, что батюшка бросил тряпку и вышел из храма. И в эту самую секунду рухнул свод купола. Многотонные каменные глыбы проломили пол, причем в том самом месте, где несколько секунд назад стоял отец Павел! Когда он вернулся в храм, он увидел облака оседающей пыли и груду камня на том самом месте, где он только что стоял... В куполе зияла дыра, сквозь которую виднелось голубое чистое небо. И при этом, чудесным образом, никто не пострадал!
Чтобы восстановить купол, нужны были большие деньги, а их, разумеется, не было. Тогда батюшка как – то закрыл проход между главным и боковым приделом и стал служить в боковом приделе. Он служил летом и зимой, служил почти совсем слепым. Он служил до тех пор, пока совсем не изнемог, – так он любил свой храм, свой приход. Так он любил богослужение.
Потом батюшке пришлось подчиниться Промыслу Божию и переехать к отцу Николаю Лихоманову в Тутаев, он жеРоманов-Борисоглебск. Отец Николай поселил батюшку в келейке около храма, и здесь он был, конечно, всем обеспечен, досмотрен, ухожен, поскольку отец Николай очень о нем заботился.
Но тут возникла другая проблема: к нему стало ездить во много раз больше народа, чем это было в Верхне-Никульском. Потому что добраться до Тутаева гораздо быстрее и легче. Батюшка старался принять всех, хотя его келейница, Мария, пыталась ограничить этих посетителей, нелегких для старца.
Вот такой образ остался в моей памяти. Образ духоносноro старца, внешне простого и даже юродствовавшего, образ его милующей любви, пламенной веры, горячей молитвы. Он очень любил одну притчу, которую часто рассказывал в храмовых проповедях.
В притче рассказывалось об одной женщине, которой было открыто, что в указанный день к ней в дом явится Сам Господь. И она, плененная этой радостью, отложила все дела и решила принять Господа с подобающей Ему честью.
Она убрала и вымыла весь дом, приготовила к назначенному дню самое лучшее кушанье и питье, и, все приготовив, стала ждать чудесного Гостя. Вот слышится стук в дверь. Отворяет – а там обычная нищенка, попрошайка, голодная и холодная, с протянутой рукой. "Сегодня не до тебя! – отвечает хозяйка. – Я высокого Гостя жду, некогда с тобой разговаривать!" И дверь закрыла.
Прошло немного времени, опять стук. Открывает, а на этот раз за дверью голодный мальчишка, хлеба просит. "Не до тебя сегодня! – говорит она. – Приходи завтра, а сейчас некогда!"
И так прождала она весь день, а всех, кто к ней приходил, отваживала, ссылаясь на большую занятость. Но вот кончился день, и хозяйка потеряла надежду, а с надеждой и терпение. И тогда она взмолилась: "Господи, что же Ты не идешь? Ведь я так готовилась, так ждала!" И тут она слышит голос в ответ: "Но Я же пытался войти к тебе сегодня много раз, да ты Меня даже в дом свой не пустила".
И эту притчу, такую народную, такую простую и доходчивую, батюшка рассказывал народу громко, со слезами на глазах, и было видно, как эти простые слова глубоко проникают в сердце каждого стоявшего в храме. Проникают, напоминая людям о милосердии, о любви и сострадании к ближним.
Вспоминается еще один случай. Батюшка как раз гостил в Москве, в нашем доме. Было это давно, еще до всех перестроек. И мы дома у себя совершали какую-то службу – то ли Соборование, то ли молебен служили, не помню точно. А после службы, на которой у нас был отец Павел, решили спеть песнопение, повсюду в те времена звучавшее как гимн – "Земля Русская".
Наши детки, певшие в церковном хоре, исполнили это песнопение. Громко, хорошо спели. А громче всех пел Алеша Емельянов, который к тому времени учился уже, кажется, в Семинарии.
Отец Павел был растроган до слез и несколько раз нам повторил: "Алешку-то берегите!.. Берегите Алешу!.. Он ведь большим человеком будет".
Так и получилось. Алеша стал отцом Алексием и всеми любимым священником. Его очень любит паства, у него немало духовных чад. Он стал настоятелем больничного храма и много трудится на самых разных поприщах. А отец Павел уже тогда прозорливо отметил этого мальчика, будущего священника, служителя Церкви.
Но бывали и другого рода воспоминания о взаимоотношениях батюшки с людьми. Так, вспоминал отец Павел одного священника, который во времена гонений на Церковь очень многих верующих сдавал в органы НКВД, донося на них. На допросах или будучи агентом – этого я не помню.
Через него пострадали многие люди, в том числе и сам отец Павел. И вот отец Павел уже стал священником, даже архимандритом, а тот иерей продолжал служить в одном из приходов. И никакого видимого покаяния отец Павел никогда не замечал во всем его поведении.
И вот однажды, когда все священство собралось на общее Епархиальное собрание, отец Павел счел необходимым во всеуслышание сказать этому старику-священнику грозные слова: "Сережка! Скоро Страшный Суд!" Конечно, батюшка не хотел гибели этого человека, наоборот, – он хотел напомнить ему о покаянии: "Скоро на Суд пойдем!" И вот, когда батюшка рассказывал нам об этом случае и произносил эти слова, мне почему-то казалось, что он говорит это не только для того злосчастного иерея, погубившего множество людей, – мне казалось, что он напоминает о Страшном Божием Суде всем нам, каждому, кто был рядом. Такая в его голосе была вера, такая убежденность, что не могло это быть только рассказом о прошедшем времени. Нет, он напоминал каждому из нас о том, что скоро грядет Суд Божий, и каждому придется ответить за все свои поступки, слова и помышления. И неважно, что грехи у всех нас разные, – важно, что отвечать придется каждому, и Суд Божий будет для всех.
От отца Павла у меня осталась память. Как-то мы приехали к нему вскоре после того, как рухнули своды храма в Верхне-Никульском. Храм был засыпан кирпичом и штукатуркой. Из этого завала батюшка уже ничего не мог достать, да и разгрести-то его долгое время не могли. И тогда мы попросили у него взять каждому что-нибудь на память из этих руин. Батюшка нам это позволил.
Мне достался один подсвечник, который отец Павел отдал мне сам. Подсвечник этот был весь смят, искорежен ударами. Я отдал его в реставрацию, его выправили, и теперь этот подсвечник напоминает мне об отце Павле, о Троицком храме в Верхне-Никульском и о том замечательном времени, когда мы отовсюду собирались на праздник иконы Божией Матери "Достойно есть".
Конечно, я бывал у батюшки и в Тутаеве. Был на его отпевании и погребении. Похороны отца Павла ясно показали его настоящее место в Церкви. Они были такими торжественными, собралось столько священства во главе с владыкой Ярославским и Ростовским архиепископом Михеем, молилось такое громадное количество верующих людей со всех концов России, что было ясно: мы хороним не обычного священнослужителя, а редкостного, удивительного, всеми любимого и чтимого старца!
Источник: Православие и мир
