"Сана с себя никогда не сниму"

19 апреля Русская Православная Церковь празднует память священномученика Иакова (Бойкова).

Священномученик Иаков родился в 1896 году в городе Бежецке Тверской губернии в семье священника Покровской тюремной церкви Бежецка Иакова Бойкова. С детства любимым занятием его было чтение духовных книг, а любимой игрой – игра в храм. На чердаке дома он оборудовал себе небольшую библиотеку и устроил "церковь": повесил иконы, колокольчики и утром, когда наступало время службы, звонил в них. Окружающие думали, что мальчик посвятит свою жизнь сугубо служению Богу и, скорее всего, в монашеском звании. Поэтому, когда он впоследствии женился, все были весьма удивлены.

В 1911 году Яков Яковлевич окончил Бежецкое духовное училище, в 1917-м – Тверскую духовную семинарию и в том же году поступил в Московскую духовную академию. Он успешно окончил первый курс академии, но в 1918 году, учась на втором курсе, столкнулся с непреодолимыми для себя трудностями: негде было жить, не было средств на покупку продуктов. Яков Яковлевич вернулся в Бежецк и поселился у сестры. Но он не терял надежды на продолжение образования и в 1919 году выслал в академию семестровое сочинение на весьма актуальную по тому времени тему "Христианская любовь и аскетизм". Вскоре, однако, всякая возможность получения духовного образования была властями пресечена, и Яков Яковлевич поступил преподавателем в бежецкое реальное училище. Он проработал здесь два года и был уволен – и как сын священника, и потому, что не скрывал своих религиозных взглядов.

Преследования и всякого рода гонения только укрепляют в человеке веру, дают духовный опыт и наглядно являют благие деяния милующей руки Божией, которые особенно явственно чувствуются человеком в дни тяжелой скорби. Именно во время гонений на Русскую Православную Церковь Яков Яковлевич твердо решил стать пастырем. Незадолго перед принятием сана он женился на выпускнице епархиального училища, которая работала в советской школе учительницей. Став женой будущего священника, она почти сразу же потеряла все свое, и без того в те времена шаткое, материальное благополучие.

В 1923 году Яков Яковлевич был рукоположен во священника ко храму святой великомученицы Екатерины в селе Закрупье Бежецкого уезда; здесь он прослужил до 1930 года, а потом переехал в Бежецк. Но в Бежецке свободных священнических мест не было, и он уехал в село Кириловское Максатихинского района, где прослужил два года.

Затем открылась вакансия на место священника в Благовещенской церкви в селе Княжеве недалеко от Бежецка, и отец Иаков стал служить там до 1938 года. Здесь ему пришлось пережить непрекращающиеся гонения тридцатых годов. Там, где власти не арестовывали священников, они нарочито облагали их и их семьи непосильными и вызывающе беззаконными налогами, вынуждая покинуть приход. Жена отца Иакова не раз говорила ему: "Яков, бросай ты служить в церкви, уходи, ведь мы только и делаем, что налоги платим, хуже нищих живем". – "Я сана с себя никогда не сниму, – твердо отвечал на жалобные причитания жены священник, – никогда не стану предателем Церкви".

В 1937–1938 годах были арестованы, за единичными исключениями, все священники Калининской области. В Бежецке арест миновал только одного священника, которому исполнилось тогда семьдесят девять лет.

В ночь с 8 на 9 февраля 1938 года в дом, где жила семья отца Иакова, пришли сотрудники НКВД с соседями-понятыми, чтобы произвести обыск. Вся обстановка дома священника свидетельствовала, что ничего ценного они здесь не найдут. Сотрудник НКВД, открыв крышку аналоя, лениво порылся в лежавших там церковных книгах, крышку закрыл, – и на этом обыск закончился. Отец Иаков простился с женой и дочерью и в сопровождении конвоя покинул дом навсегда. Жена священника несколько раз ходила в тюрьму в Бежецке и хлопотала о свидании, но ей отказали.

Все следствие продолжалось два дня – 9 и 10 февраля, а 13 февраля 1938 года тройка НКВД приговорила отца Иакова к десяти годам заключения в исправительно-трудовой лагерь, и он был сослан в Свердловскую область.

От человека не зависит, среди каких внешних обстоятельств ему приходится родиться: в бедности ли пребывает его страна или преизбыточествует богатством, пользуется ли в изобилии плодами открытий науки и новшествами культуры или прозябает в нищете и невежестве; в конце концов, свободна ли она вообще или оккупирована чужестранцами. От человека зависит только одно – не утратить христианских идеалов и облика человеческого, созданного по образу и подобию Божию, в условиях иногда внешне тяжелого и даже мучительного существования.

Отец Иаков писал из заключения супруге и дочери: "Не хотел было писать вам, вернее сказать, огорчать вас своими письмами, да ничего не сделаешь... В предыдущем письме от 23 декабря я сообщал, что у меня украли теплые сапоги. Теперь меня на днях раздели самым наглым образом... 27 декабря назначили меня помощником дневального в барак, где сосредоточена была одна шпана и бандиты... Не прошло и двух часов, как дневальство окончилось самым плачевным образом. Как только стало смеркаться, я ненадолго прилег. И в это время успели у меня взломать сундук и выкрали из него чулки нитяные, две рубахи чистые, брюки летние, бумагу, карандаши, нитки, иголки, мыло банное, сахар, пуговицы. Остальное, должно быть, не успели, так как я скоро встал. Пока я возился со взломанным сундуком, у меня на глазах бандиты вытащили мешок с вещами, унесли его на верхние нары и там обработали. Мне выкинули пустой мешок. Выкрали казенные брюки, казенную гимнастерку, пару казенного белья, своего белья, две рубахи – словом, все белье. Осталось только то, что на себе, и все это с наглым смехом и издевательствами. Собрал я все, что осталось после этого грабежа, и пошел из барака вон... Бандиты ходят по лагерю с финками и безнаказанно воруют и грабят. Поместили пока в прежнем бараке, где и был. По распоряжению коменданта дали там место. И здесь на следующий день выкрали из-под головы шарф. И тут имеются воры (они у меня и теперь сапоги выкрали). Вот мое плачевное житье. Плохо то, что украли порядочно казенных вещей. Теперь уже не дадут ни белья, ни прочего, а будут вычитать за "промот" из моих денег. Бумагу чистую всю выкрали, карандаши, иголки, нитки, пуговицы. Во всем этом нужда у меня. Банку мятую, из которой кипяток пил, и ту унесли..."

Находясь в лагере, отец Иаков написал жалобу властям с просьбой пересмотреть его дело. Там он, в частности, писал: "Следственными органами мне предъявлены агитация, дискредитация членов правительства и еще что-то о конституции, что я не понял из-за глухоты... Не совершив столь тяжелого преступления, я не мог дать следователю никаких показаний по существу предъявленного мне обвинения. Поэтому на все поставленные мне следователем вопросы по существу обвинения я дал только отрицательные ответы. Протокол допроса и моих ответов я подписал сам, его прочитав, где виновность свою я отрицал, ибо это обвинение меня не касается..." Власти, не разбирая дела по существу, оставили приговор в силе. "Хорошо еще, что вообще ответили", – заметил священник в письме к жене.

Однако, несмотря на все свои злоключения, отец Иаков старался не терять бодрости духа и в одном из своих последующих писем писал супруге: "Что написать тебе, дорогая Маня, о твоих терзаниях и лишениях? Страдаю и скорблю душой, и помочь бессилен... Не нужно... слишком расстраиваться. Господь дал нам крест. Он же даст и силы нести его. Пока прощай, моя дорогая Маня. Не тревожь особенно свое сердце нашими невзгодами. Господь "глубиною мудрости" все устраивает к лучшему, и будем надеяться на лучшее. Пиши и не забывай меня. Я знаю, что мне достается "на лапти". Ну, что делать. Я продолжаю оставаться тем, что есть..."

С началом Великой Отечественной войны переписка между священником и его родными прекратилась. Заключенным запретили переписку, их почти перестали кормить, и сил уже не доставало, чтобы выполнить норму; а таких, кто для производства материальных ценностей был бесполезен, и совсем переставали кормить, обрекая их на мучительную голодную смерть. Отец Иаков умер в лагере от голода 19 апреля 1943 года и был погребен в безвестной могиле.