Забыв, что мир имел один исток

Девизом майского номера журнала "Фома" я сделал бы, пожалуй, слова молодого мусульманина, встретившегося Константину Мацану в Московском военно-музыкальном училище: "У вас в христианстве все так сложно!" (с. 60).

Да, у нас в христианстве сложно, ура. Мы до сих пор не можем в себя прийти от радости, что такая сложная, разветвленная, неочевидная система ценностей победила. Интуитивно-то мы все христиане, душа по природе такова, что знал еще Тертуллиан, но сколько ей приходится мучиться, чтобы самой себе доказать очевидное! В этом и состоит главная сложность математики: любой понимает, что из бублика невозможно сделать шар, и наоборот. А ты поди докажи это – и будешь гений Перельман.

Об этой высшей сложности христианства – о простых вещах, очевидных только для сложных людей, – написан лучший, на мой вкус, материал номера: статья Марины Журинской "Стоит ли канонизировать глупость" (с. 32). Я вообще люблю этого автора, а публикуемый текст – один из ключевых не только в журнале, но и в идущей сегодня интенсивной полемике о том, как соотносится Церковь (и – шире – вера) с идеологией.

Кто о чем думает, тот о том не только пишет, но и читает; сегодня, когда меня больше всего занимает мысль о крахе всех идеологий – и, возможно, упразднении самого этого понятия, – мне и майский номер "Фомы" говорит прежде всего об этом. Идеологические противопоставления человеку чаще всего навязаны и в большинстве своем ложны, поскольку идеология занимается только противопоставлением друг другу взаимообусловленных вещей. Например, свободы и порядка, из-за вечной вражды которых сломано столько копий, хотя свободы без порядка быть не может. Или – как описано это в статье игумена Дамаскина (Орловского) о священномученике Николае (Тохтуеве) (с. 36) – столь же ложное, сугубо большевистское противопоставление Бога и социальной справедливости: сама идея справедливости без Бога немыслима, как пирамида без верхней точки. Усеченная пирамида соввласти всячески пыталась об этой вершине забыть, но, против воли своих строителей, продолжала о ней свидетельствовать. Именно поэтому вражда ее к священнослужителям – особенно катакомбным, избегавшим сотрудничества с властью даже после вынужденной военной легализации Русской Православной Церкви, – лишь маскировалась идейными соображениями. На деле она была онтологической, бытийной, и это была все та же неистребимая вражда сложности и простоты, милосердия и зверства, иронии и тупого кровавого пафоса. Вот истинное противопоставление, а остальные нам навязаны прошлым столетием – и даже, пожалуй, тысячелетием.

Да и вся Великая Отечественная, и Вторая Мировая были конфликтом все тех же истинных, исконных противоположностей, лишь задрапировавшихся (как им казалось, для приличия) в коммунистические или фашистские лозунги. Это была война все той же торжествующей озверевшей простоты с чудесной сложностью культуры. Думается, именно в этой области – в культуре, сложности, иронии, в готовности деликатно уступать в вопросах второстепенных и насмерть стоять в главных, – мог бы найти темы, сюжеты и героев новой детской литературы Виталий Каплан, чья статья "Вернутся ли всадники" (с. 71) кажется мне спорной в выводах, но честной и своевременной в поставленных вопросах. Хорошая литература (и – более того – хорошее настроение) появятся у нас, когда мы переформулируем главные вопросы бытия. Ибо прежние их формулировки, косные, неполные и лживые, остались ХХ веку. А герои и мученики этого века гибли совсем за иное – чему, на мой взгляд, и посвящен майский номер этого журнала.

Прозой мне трудно формулировать, стихами легче: "Полно у дьявола утех, но яростней всего его прислуга науськивает друг на друга тех, кто невозможен друг без друга. Забыв, что мир имел один исток, его безбожно разметали на лево-право, запад и восток, на вертикали и горизонтали. Подруга-вертикаль людей живыми ест, сестра-горизонталь грозит иной расплатой... Давно разъяли бы и крест, когда бы не удерживал Распятый".