Раз за разом верующие указывают на существование "нравственного закона внутри нас" как на свидетельство бытия Божия; и раз разом атеисты отвечают, что нравственность развилась эволюционно, когда наши обезьяноподобные предки пришли к выводу, что стая, проявляющая сплоченность и взаимовыручку, побьет гордых одиночек и заберет их еду и самок. У этого ответа есть два недостатка – во-первых, он ненаучен, во-вторых, он отвечает не на тот вопрос.
Начнем с первого. Что отличает научное утверждение от ненаучного? В современном языке мы склонны воспринимать "научность" как синоним "истинности", "ненаучный" значит ложный. Такое восприятие совершенно неверно – существуют истинные ненаучные утверждения (например, Бах – великий композитор; надлежит поддерживать слабых; Петр – мой старый, надежный друг), и существуют ошибочные научные утверждения (например, в начале ХХ веке австралийские аборигены всерьез считались переходным звеном от обезьяны к человеку).
Научные и ненаучные утверждения не всегда легко разграничить – мы постоянно сталкиваемся с паранаукой или лженаукой, когда ненаучные по существу воззрения подаются упакованными в научную терминологию. Проблемой их разграничения занимался Карл Раймунд Поппер (1902-1994) который считается одним из крупнейших философов науки ХХ века. Поппер обратил внимание на то, что факты, подтверждающие (верифицирующие, как говорят ученые) теорию, еще не могут служить обоснованием ее научности. Проблема в том, что мы можем вписать в нашу любимую теорию практически любые факты. Сам Поппер иллюстрирует это на примере психологических теорий Фрейда и Адлера, которые он сам не считал научными:
"Я могу проиллюстрировать это на двух существенно различных примерах человеческого поведения: поведения человека, толкающего ребенка в воду с намерением утопить его, и поведения человека, жертвующего жизнью в попытке спасти этого ребенка. Каждый из этих случаев легко объясним и в терминах Фрейда, и в терминах Адлера. Согласно Фрейду, первый человек страдает от подавления (скажем, Эдипова) комплекса, в то время как второй – достиг сублимации.
Согласно Адлеру, первый человек страдает от чувства неполноценности (которое вызывает у него необходимость доказать самому себе, что он способен отважиться на преступление), то же самое происходит и со вторым (у которого возникает потребность доказать самому себе, что он способен спасти ребенка).
Итак, я не смог бы придумать никакой формы человеческого поведения, которую нельзя было бы объяснить на основе каждой из этих теорий. И как раз этот факт – что они со всем справлялись и всегда находили подтверждение – в глазах их приверженцев являлся наиболее сильным аргументом в пользу этих теорий. Однако у меня зародилось подозрение относительно того, а не является ли это выражением не силы, а, наоборот, слабости этих теорий?"
В самом деле, приведем еще один пример – некоторые люди верят в то, что землю посещали инопланетяне. Они находят подтверждения этому везде – в Библии и в Махабхарате, в архитектуре готических соборов и в барельефах Майя. Но что если они просто проецируют свои воззрения на реальность? Как бы мы могли это определить? Поппер выдвигает критерий фальсифицируемости – теория является фальсифицируемой, если существует принципиальная возможность её опровержения. Мы можем спросить у энтузиаста-уфолога – какие данные могли бы убедить его, что его теории о контактах древних цивилизаций с пришельцами со звезд ошибочны? Если в его теорию можно вписать любые данные, то это не научная теория – это верование.
Теория эволюции, в принципе, фальсифицируема – например, если мы найдем кости динозавра, обглоданные человеком, или, напротив, кости человека, обглоданные динозавром, ее можно будет похоронить; но про теорию эволюционного происхождения морали этого сказать нельзя.
Проблема не в том, что ссылки на эволюцию не могут чего-то объяснить в поведении человека – проблема в том, что они объясняют абсолютно все.
Если Петр верный и заботливый семьянин, то это потому, что эволюционно у нас выработалась забота о потомстве; если Николай, напротив, распутник, то это потому, что эволюционно у нас выработалось стремление распространить свои гены как можно шире. Если Василий человек мирный и кроткий, то это потому, что в ходе эволюции у нас выработалась способность уживаться с другими членами стаи; если Игорь, напротив, человек драчливый и склочный, то это потому, что основа эволюции – безжалостная конкуренция за ограниченные ресурсы.
Но если альтруизм и эгоизм, верность в браке и распущенность, чадолюбие и инфантицид, рабство и аболиционизм, миролюбие и агрессия – все объясняется эволюционно, то как мы можем проверить эту теорию? Существует ли возможность фальсификации тезиса "мораль выработалась в ходе эволюции"? Если нет, то мы имеем дело с верованием, а никак не наукой. "Научным объяснением происхождения морали" это утверждение станет не раньше, чем мы обнаружим возможность его фальсификации. Отметим, это еще не означает, что утверждение это ложно – это просто означает, что оно не является научным.
Не выглядит оно и особенно правдоподобным. Из эволюционного повествования скорее следует ницшеанское "падающего – толкни", а знаменитую фразу Герберта Спенсера "survival of the fittest" было бы странно переводить, как "братья, любите друг друга". Когда из Эволюции начинали делать этические выводы, получалась евгеника, социал-дарвинизм, и, в экстремуме – национал-социализм.
Второй (и, на мой взгляд, более серьезный) недостаток этого ответа – то, что он отвечает не на тот вопрос. Допустим, мы выяснили, что биологически, врожденно, мы обладаем альтруистическими импульсами, которые выработались у нас в ходе эволюции. Но сами по себе эти импульсы являются законом не больше, чем любые другие природные импульсы. Биологические данности вообще не являются предметом морали. Предметом морали являются акты свободного произволения. Бессмысленно порицать или восхвалять меня за то, что я мужчина, а не женщина, европеид, а не негроид, шатен, а не блондин. То в моем темпераменте, что унаследовано генетически, также не является предметом морали. У меня нет способностей, скажем, к стихосложению – и никто меня за это не порицает.
Предметом моральной оценки является выбор, который мы совершаем при этих данных, выбор, который мы могли бы совершить и по-другому. Я могу выбирать между солидарностью (скажем, поддерживать падающего) и социал-дарвинизмом (и падающего толкнуть, чем меньше самцов моего вида составляет конкуренцию за самок и ресурсы, тем лучше моим эгоистичным генам). То, что есть (допустим) такая биологическая данность, как человеческая солидарность, совершенно не проясняет вопроса, почему я должен следовать именно своей склонности к солидарности, а не склонности к конкуренции. Если нравственное чувство не отражает никакой реальности, кроме биологической, то почему я должен следовать именно этому биологическому импульсу, а не какому-то еще?
Нравственный закон говорит, что мы должны поступать определенным образом, следовать одним своим импульсам и подавлять другие – но если он сам не более чем один из наших биологических импульсов, то как он может рассудить между нашими импульсами?
Все, что в самом лучшем случае, может сказать мне наука "ты обладаешь такими-то природными импульсами". Она не может сказать – "ты должен следовать тем из них, а не этим". Еще в XVIII веке шотландский философ Дэвид Юм объяснил разницу между фактами и ценностями – из "таковы факты о мире" вовсе не следует "ты должен поступать так-то". Наука устанавливает факты о мире – она в принципе не может сказать мне, как я должен поступать.
Из того, что у меня есть альтруистический импульс никак не следует, что я обязан ему следовать – точно также, как я ничего не должен своим эгоистическим импульсам. Допустим, что в ходе эволюции наши обезьяноподобные предки выработали привычку делиться бананами – очень хорошо, я рад за них, но к чему эти их привычки могут обязывать меня? Кто такие эти обезьяноподобные предки, чтобы указывать мне, чего я должен и чего я не должен?
Нравственный закон говорит мне, что я обязан поступать определенным образом – но кто вправе налагать на меня обязательства? Если это только общество, другие люди (а никаких других моральных законодателей в атеистической вселенной не существует), то почему те люди, а не эти? В самом деле, известный атеистический журналист Александр Никонов полагает, что тяжело больных детей надо умерщвлять при рождении (в этом он, даже несколько смягчая, повторяет очень известного австралийского философа Питера Сингера), а другие люди (как верующие, так и атеисты) находят такое предложение крайне гнусным. Кто из них вправе говорить мне, как я должен поступать? Ведь для того, чтобы сказать, что кто-то из них прав, а кто-то – нет, мы должны апеллировать к некому третейскому суду, сравнить их с каким-то стандартом правоты, с каким-то обязательным для всех мерилом – но в атеистическом мироздании такого мерила не существует. Есть только разные люди с разными мнениями, и бессмысленно спорить, кто их них прав – прав перед кем? По какому закону?
Существование обязывающего закона возможно только в том случае, если существует Тот, кто вправе налагать на меня обязательства, и довольно странно делать вид, что это – Эволюция.
Источник: Православие и мир
