Августин. Часть 1

В издательстве Сретенского монастыря готовится книга архимандрита Тихона (Шевкунова). В нее вошли реальные истории, произошедшие в разные годы, которые в дальнейшем были использованы в проповедях, произнесенных автором. История, которую мы сегодня публикуем, впервые была рассказана в проповеди о Промысле Божием, произнесенной в 1992 году в Донском монастыре.

Эта история произошла в 1986 году. Меня, тогда еще молодого послушника, буквально месяц назад перевели из Псково-Печерского монастыря в Москву. Архиепископу Питириму, руководителю Издательского отдела Московского Патриархата, рассказали обо мне, что в Псково-Печерском монастыре, на коровнике, есть послушник с высшим кинематографическим образованием. Как раз в этот год государственные власти наконец разрешили Церкви подготовку к празднованию тысячелетия Крещения Руси. Сразу срочно понадобились специалисты: впервые предстояло показывать жизнь Церкви по телевидению, снимать фильмы о Православии. Вот я и попался под руку.

Для меня переезд обратно в город, откуда я несколько лет назад уехал в Псково-Печерский монастырь, был настоящей трагедией, но мой духовник отец Иоанн сказал: "Послушание превыше всего. Будь там, куда тебя поставило священноначалие". И все же, оказавшись в Москве, я пользовался любым случаем, чтобы хотя бы на денек вернуться в любимую обитель.

И вот однажды мне позвонил игумен Зинон, монах-иконописец, живший тогда в Псково-Печерском монастыре, и очень взволнованно, ничего не объясняя по телефону, попросил, чтобы я срочно приехал в монастырь. Не помню уж, под каким предлогом отпросился я у владыки Питирима, но на следующее утро был в Печорах, в келье отца Зинона.

Что же рассказал отец Зинон? Под большим секретом он поведал, что несколько недель назад с гор в Абхазии, из тех мест, где на нелегальном положении вот уже несколько десятилетий тайно жили монахи, вынужден был спуститься в мир один инок. И он находится в серьезной опасности.

Монахи нелегально жили в горах под Сухуми давно, еще с первых лет советской власти. Они навсегда уходили от мира в труднодоступные горные районы, укрываясь от властей мирских, а иногда и церковных. Среди них было немало настоящих подвижников, которые искали уединения ради общения с Богом, непрестанной молитвы и созерцания. Другие уходили, протестуя против государственной и церковной неправды, рвали свои советские паспорта, боролись против экуменизма, соглашательства, словом, против всего того, о чем глухо роптал тогдашний церковный народ.

Я однажды был в этих горах – по благословению духовника Троице-Сергиевой лавры архимандрита Кирилла (Павлова) и тогдашнего лаврского благочинного архимандрита Онуфрия (теперь он митрополит Черновицкий). Мы с друзьями тайно перевозили туда на нелегальное положение одного монаха из Троице-Сергиевой лавры. Это особая история, но, во всяком случае, я хорошо знал и дом диакона Григория и его матушки Ольги в Сухуми на улице Казбеги, с которого начиналось почти всякое путешествие к кавказским вершинам от легальной жизни в жизнь нелегальную, и два-три места, где по дороге в горы христиане укрывали монахов. По крутым горным тропам, от одной кельи к другой, путники продвигались в труднодоступные и необычайно красивые места, где жили подвижники.

Власти, конечно, нещадно монахов преследовали. Их вылавливали, сажали в тюрьмы, но они все же продолжали жить здесь и были для многих одним из образов непокорившейся Церкви.

Так вот, отец Зинон рассказал, что один из этих монахов вынужден был спуститься с гор, а затем оказался в Печорах. Это был еще совсем молодой человек – двадцати двух лет. Звали его Августин. Я слышал о нем от монахов в Сухуми, но сам никогда не видел. Когда ему было четыре года, его мать стала монахиней. Она ушла в горы и взяла ребенка с собой. Мальчик был воспитан среди подвижников и в восемнадцать лет пострижен в монашество. Жил он в келье вместе с матерью, воспитывался под руководством горных старцев и даже не помышлял о том, чтобы оставить свое пустынное уединение.

Но вот однажды, когда он работал где-то на горных террасах в огороде, а мать хлопотала по хозяйству, на их келью набрели абхазские охотники. Они были пьяны и бесцеремонно потребовали от матери Августина приготовить им еду. Женщина, которая понимала свое совершенно бесправное положение (вернувшись в деревню, охотники могли донести о ней и сыне властям), собрала им на стол. Но охотники, наевшись и изрядно выпив, стали грубо домогаться этой молодой еще женщины. Тогда она сказала им, что лучше пусть они ее сожгут, чем надругаются. И обезумевшие от вина и страсти охотники облили ее керосином и подожгли...

Августин издалека услышал страшный крик своей матери. Он бросился к келье и увидел ужасающую картину: его мать, охваченная пламенем, мечется по их убогой хижине, а охотники, протрезвев, в панике гоняются за ней, пытаясь сбить огонь. Увидев вбежавшего в дом человека, охотники еще больше перепугались и бросились прочь. А Августин наконец потушил горящую мать. Она была уже при смерти. Августин перенес ее в ближайшую деревню, в дом их друзей, но ей уже ничем нельзя было помочь. Монахиня умерла, причастившись Святых Христовых Таин и завещав сыну не мстить за себя, а молиться за ее несчастных убийц.

Но охотники, придя в себя после всего случившегося, встревожились не на шутку. Монахиней или не монахиней была эта женщина, легально она жила в горах или нет, с паспортом или без паспорта, но они понимали, что в случае огласки им придется перед законом отвечать за убийство. И тогда они начали охоту на единственного свидетеля, то есть на Августина. Узнав об этом, старцы, которые руководили жизнью молодого человека, сказали ему: "Они тебя все равно найдут. Лучше тебе спуститься с гор. Подвизайся, где сможешь, но здесь они тебя убьют".

Августин послушал их совета. Вначале его переправили в Троице-Сергиеву лавру. Но жить там без паспорта было слишком опасно. И тогда его направили в Псково-Печерский монастырь.

Дело в том, что в Печорском монастыре уже жил один монах, спустившийся с гор. Он был уже очень стар и прожил в горах больше сорока лет. Но сильно заболел, и старцы благословили ему лечиться в миру. Псково-Печерский наместник архимандрит Гавриил, тогдашний грозный и всесильный властитель Печор, к которому этот странник пришел, сжалился над ним и нашел способ через милицию и КГБ добиться разрешения для больного монаха, у которого не было никаких документов, беспрепятственно проживать в монастыре. Даже паспорт ему справили с помощью отца наместника. Так он и жил в богадельне, в Лазаревском корпусе монастыря.

В надежде на такую же помощь отец Зинон, к которому привезли Августина, подвел молодого монаха к отцу наместнику. Но тот, видимо, был в этот момент сильно не в духе. Лишь взглянув на Августина, он гневно закричал: "Какой это монах? Водят тут всяких бродяг и жуликов! В милицию его!" Отец Зинон еле успел утащить растерявшегося и испуганного монаха в свою келью.

– У-у, этот Гавриил – чекист! – сокрушался отец Зинон. – И как я додумался повести к нему этого ангела?

А о том, что юный монах – просто равноангельское существо, отец Зинон рассказывал совершенно потрясенно:

– Ты представить не можешь, что это за человек! Он ест в день не больше, чем пятилетний ребенок. Глаза – чистейшие, ангельские. Непрестанно пребывает в молитве!

Отец Зинон даже прибавил:

– Это единственный настоящий монах, которого я встречал за свою жизнь.

Конечно, сказал он это сгоряча, в сильном огорчении от грубого поступка отца наместника, но, как бы то ни было, по его словам, все, кто видели Августина, были по-настоящему поражены. Было жаль, что в эти дни в монастыре не было братского духовника архимандрита Иоанна (Крестьянкина). Он мог бы, как никто другой, дать правильный совет, как поступить с этим удивительным юношей-монахом.

Я спросил, где сейчас отец Августин? Оказалось, отец Зинон после инцидента с наместником отправил его от греха подальше из Печор в Москву к своим духовным детям Владимиру Вигилянскому и его жене Олесе.

На следующий день, вернувшись в столицу, я познакомился с этой супружеской четой. Сегодня отца Владимира Вигилянского знают многие – он руководит пресс-службой Патриарха Московского и всея Руси, а тогда он был просто Володей, научным сотрудником Института искусствознания, и жил со своей женой и с тремя маленькими детьми в писательском доме на проспекте Мира. Их соседями были такие знаменитости, как Булат Окуджава, космонавт Леонов, спортивный комментатор Николай Озеров. Именно в их доме как особую драгоценность и укрывали отца Августина. Конечно, мне не терпелось его увидеть. И вот, наконец, в московскую комнату на девятом этаже, как человек из другого мира, заходит молодой монах с длинными, распущенными по плечам волосами, с удивительно большими синими-синими глазами.

Мы поздоровались с ним особым, принятым у горных монахов, образом. Олеся и Володя с восхищением смотрели на нас. Мы уселись за стол, и я стал расспрашивать его об общих знакомых, живущих там, у высокогорной реки Псоу. Об отцах Мардарии, Оресте, Паисии, маленьком отце Рафаиле. Августин отвечал немногословно и спокойно: он знал этих людей с детства. Мы попили чай, и он ушел в свою комнату.

А мы остались под удивительным светлым впечатлением от этой встречи и под тяжестью неразрешимого вопроса: что же нам сделать, чтобы ему помочь? Напомню, на дворе был тысяча девятьсот восемьдесят шестой год. Если его, человека в подряснике (а в светской одежде он выходить на улицу категорически отказывался), не имеющего документов, остановит для проверки милиция, он будет сразу задержан. Как объяснили Володе Вигилянскому знакомые юристы, его в первую очередь "пробьют" по всем нераскрытым за последние лет пять уголовным делам от Калининграда до Владивостока. И надо отдавать себе отчет: при желании на него удобно будет списать не одно тяжкое преступление.

Но даже лишь при одной мысли, что этот монах-подвижник, ничего не понимающий в мирской жизни ангел-маугли, воспитанный в горах на книгах святых отцов, окажется не то, что в тюрьме, но, хотя бы даже на время, в камере предварительного заключения, или даже в армии, куда двадцатидвухлетний здоровый молодой человек попал бы по-всякому, мы приходили в ужас! А если произойдет самое страшное, и он окажется в тюрьме – чистый, безгрешный подвижник, всю свою юную жизнь отдавший Богу?.. Мы были потрясены этой грядущей опасностью.

В течение нескольких дней мы судорожно пытались найти выход из этого положения. Владимир ездил советоваться с лаврскими духовниками. Мы привлекли своих друзей, у которых были знакомые юристы. Кто-то пообещал задействовать даже Аллу Пугачеву – на случай, если надо будет вызволять Августина из милиции...

А отец Августин жил своей жизнью. Молился в своей комнате, которую мы сразу стали называть кельей, и ждал нашего решения. Наблюдая за ним, я заметил, насколько порой разные традиции существуют в обычных монастырях и в горных кельях. Например, я вдруг случайно увидел, что отец Августин носит под подрясником священнический крест с украшениями.

– Откуда он у тебя? Или ты тайный священник? – спросил я, зная, что и такое иногда бывает.

– Нет, я не священник, – отвечал Августин. – Это мой старец, умирая, благословил мне свой крест. И велел, когда я буду священником, носить его уже открыто. А до этого времени его крест будет меня хранить.

Или у него было красивое кадило, и он каждый день кадил свою "келью", для чего просил нас достать уголь и ладан. Такого в наших монастырях я не видел. Или как-то я предложил ему вместе почитать кафизмы, и был очень удивлен, что отец Августин делает немало ошибок. Я даже чуть было не осудил его – монаха, так плохо знающего Псалтырь, но поспешно одумался и догадался, что в абхазских горах его попросту некому было учить правильному церковно-славянскому языку.

Так проходили дни. И вот постепенно мы стали замечать, что отец Августин меняется. Точнее, называя вещи своими именами, портится в нашей компании! Мы-то ведь, в отличие от него, были далеко не ангелами. А как написано в Псалтыри: "С преподобным преподобен будеши, с мужем неповинным неповинен будеши, со избранным избран будеши, а с со строптивым развратишися". Вот это последнее, про строптивых грешников, было как раз про нас: мы действительно каждый день могли наблюдать плоды нашего пагубного влияния. Скажем, как-то после долгого обсуждения всевозможных планов по спасению отца Августина и так и не к чему не придя, мы решили хотя бы полакомиться мороженым. Ореховое мороженое за двадцать восемь копеек неожиданно так понравилось нашему монаху, что он съел подряд пять порций, а потом стал каждый день посылать Володиного сынишку Нику в ближайший киоск. Отказать ему было неудобно, и мы с трепетом наблюдали, как самым настоящим образом соблазнили отца Августина: он мог есть это проклятое мороженое двадцать четыре часа в сутки!

Мальчик Ника теперь вырос, закончил институт и служит диаконом в московском храме Успения в Печатниках, но очень хорошо помнит, как со слезами каялся, что скармливал горному подвижнику немереное количество мороженого. Или, например, у Олесиного брата был магнитофон. И вдруг мы видим, как Августин подсаживается к нему, и они вместе слушают "Битлз"!.. Это повергло нас в тягчайший шок. Мрачные и беспомощные, мы вновь и вновь собирались на совет в квартире Вигилянских. К тому времени к нашей компании прибавились супруги Чавчавадзе, Елена и Зураб, и игумен Димитрий из Троице-Сергиевой лавры (теперь он архиепископ Витебский).

Но последним ударом лично для меня стал случай, когда отец Августин вдруг радостно закричал с балкона:

– Смотрите, Николай Озеров!

Я был потрясен. На балконе соседской квартиры этажом ниже действительно стоял легендарный спортивный комментатор и, добродушно посмеиваясь, смотрел на узнавшего его монаха. Но дело было не в этом.

– Какой Николай Озеров? Ты-то откуда знаешь? Какие тебе – николаи озеровы?! – заорал я, утаскивая его с балкона.

Тут же все объяснилось: отец Августин нашел подшивки "Огонька", и в долгие часы, в одиночестве коротая время, он по многу раз просматривал журналы в своей келье.

Я понял, что надо безотлагательно, как можно скорее сделать все, чтобы избавить этого чистого, непорочного монаха от нашего общества. Иначе нам прощения не будет.

Среди всех этих невеселых событий вдруг пришло и решение. Его нашел мой друг Зураб Чавчавадзе. Он и его супруга Елена и сегодня прихожане нашего Сретенского монастыря. Зураб предложил отвезти отца Августина в Тбилиси к Грузинскому Патриарху Илие.

Это была действительно прекрасная идея. Те, кто жили в Советском Союзе, помнят, что Грузия была во многом особой территорией внутри нашей огромной страны. Там возможно было многое такое, о чем нельзя было даже подумать, скажем, где-нибудь в Псковской области, в Сибири или на Дальнем Востоке. Например, "натурализовать" человека, выправить ему документы. Тем более отец Августин всю свою сознательную жизнь прожил на канонической территории Грузинского Патриархата. Сам Зураб несколько лет был у Святейшего Илии иподиаконом. Патриарх уважал древний род Чавчавадзе, и Зураб был уверен, что Патриарх Илия захочет и сможет помочь нам, и сделает то, что было практически невозможно в Москве.

(Продолжение следует)