Религия в современном российском обществе – пока еще не привычный фон частной жизни, а скорее, часть идеологии или политики. Не воздух, а веселящий газ, "черемуха" или, как минимум, флакон духов "Красная Москва". Поэтому и российское кино воспринимает религию как самодостаточную тему для разговора, а не как один из поводов поговорить о человеке. Тем интереснее смотреть зарубежное артхаусное кино на ту же тему.
Именно артхаусное, потому что большое голливудское кино в чем-то очень похоже на российское: там тоже известно, куда идти, что спасать и чем сердце успокоится, а любые сомнения – лишь временный отход от верной дороги. Мировой чемпионат по борьбе добра со злом, бодрые боевики, использующие библейские сюжеты как чистое развлечение. Например, недавнее "Знамение" Алекса Пройаса, где Апокалипсис красиво сметал Николаса Кейджа с лица земли. Или "2012" Роланда Эммериха с еще одной версией Ноева ковчега, или "Книга Илая" братьев Хьюз – про постапокалиптический поход с Библией в руках. В авторском кино, особенно в европейском, все иначе: здесь интересна не "верная дорога", а человек, который по ней идет.
Фильм "Лурд" австрийского режиссера Джессики Хауснер, выходящий на российские экраны 3 июня, – это исследование природы чуда, драма о человеке, который сталкивается с чем-то неизмеримо большим, чем он сам. Героиня – одна из лучших ролей Сильви Тестю – милая, парализованная девушка, отправляется с паломниками в Лурд просто так, развеяться. Лурд – место, где ежегодно происходят чудесные исцеления страждущих. Хауснер изучала отчеты об исцелениях – как реальных, так и тех, которые были признаны недействительными, разговаривала со священниками и паломниками. Но ее интересовало не божественное откровение, а жестокая двусмысленность чуда, божественный произвол: не особо религиозная героиня встает и идет, а истово верующие каждый год совершают паломничество впустую.
Чудо для Хауснер – основа жизни, а не только религии. Религия поставила чудо на коммерческую основу, и режиссер отмечает это с иронией, но без яда. Жизнь структурируется по каким-то неведомым законам, и чудо кристаллизует ее, изменяет все вокруг, преображает каждого, кто с ним сталкивается. Хауснер называет своим вдохновителем Карла Дрейера с его "Словом" – одним из самых величественных фильмов о чуде и воскрешении, снятых за всю историю кино. Но в основе "Лурда" – не вера, как у Дрейера, а случайность и человеческое любопытство, которое иногда сильнее веры. Хауснер не знает ответов на вопросы, которые сама же и задает. Главный из этих вопросов – как быть с чудом, когда оно произошло?
Подобная попытка поговорить о чудесах и божественном была в лунгинском "Острове". Не попытка даже, а намек на нее. Но для Лунгина чудо – несложный, но зрелищный фокус, иллюстрирующий идею божественной воли. В его "Царе" это особенно заметно: для лунгинского Ивана Грозного и сама вера, пусть даже истовая, – лишь способ договориться с Богом. При этом есть и "настоящая" вера, за которую страдает митрополит Филипп. А у Хауснер чудо – природная сила, и человек не противостоит этой силе, а входит в ее поток и меняется из-за нее. Природная сила не может быть "хорошей" или "плохой".
Это принципиально разное отношение к религии: как к природной силе и как к идеологии. Уже после выхода "Острова" Павла Лунгина все заговорили о появлении "духовного кино" в России. Обществу нужна была новая духовность, за которую довольно быстро приняли религиозную назидательность. Почти невозможно найти современный российский фильм на религиозную тему, где не было бы морализаторской, обидчивой интонации "я знаю, как надо, а кто не знает – тот дурак".
Российское кино последних лет в принципе любит размышлять на тему: в чем сила, брат? Сила – она в правде, у кого правда – тот и сильней. Российское религиозное кино твердо знает, что такое правда, и поэтому совершенно не в состоянии обойтись без противопоставлений "правды" и "ереси", "хорошего" и "плохого". А внутренний конфликт героев чаще всего сводится к тому, что герои просто еще не смогли до этой "правды" дойти или пока не смогли смириться и подчинить "правде" свои эмоции.
"Чудо" Прошкина использовало религиозный антураж для того, чтобы поговорить об истории Советского Союза. "Царь" Лунгина разламывал триаду самодержавие-православие-народность и смотрел, что там у нее внутри. "Утомленные солнцем 2" Михалкова – рассказ о святых Великой Отечественной и о том, как им помогает Бог.
Наконец, одобренный РПЦ "Поп" Хотиненко – попытка сместить исторические акценты, а может, и предложить публике новую ролевую модель: отец Александр (весьма убедительный Сергей Маковецкий – интервью с ним об этом фильме было опубликовано в ?15, 2010) во время войны участвует в Псковской православной миссии, организованной немцами. Он помогает пленным, берет к себе в дом осиротевших детей, урезонивает фашистов, отказывается отпевать полицаев и излучает неуклюжую благостность. Он понимает, что служит Богу. А то, что при этом он исполняет волю фашистов, становится всего лишь досадной мелочью. К тому же в фильме "красные" гораздо противнее фашистов: превратили церковь в клуб, бьют священника, ведут себя как скоты. Но еще хуже полицаи – эти готовы идти за кем угодно, лишь бы хорошо жить. "Поп" объясняет: ты имеешь право сотрудничать со злом, но за идею, а не за материальные блага. Ты хороший, когда выступаешь на стороне правды. Правда – это православие.
Российское религиозное кино – это борьба и победа. В "Острове" предательское прошлое героя вступало в конфликт с представлением о святости. В "Юрьевом дне" Серебренникова оперная заграничная дива боролась с возвышенным российским туманом, подчиняясь ему. В "Чуде" советская власть выступала против Николая Угодника и проигрывала. В "Царе" митрополит Филипп своей "правильной", истинной верой пытался урезонить царя-самодура. В "Утомленных солнцем 2" настоящие советские святые Котов и Надя противостояли всему злому и гадкому.
В лучших же фильмах на темы божественного – например, в "Андрее Рублеве" Тарковского или в "Диком поле" Михаила Калатозишвили – речь идет не о войне, а о достижении внутреннего мира, о человеческой сложности, не сводящейся к "что такое хорошо и что такое плохо". "Дикое поле" – вообще один из немногих появившихся за последние годы фильмов, который смог заглянуть за голые религиозные схемы и идеи.
Религиозные темы проглядывают сквозь мощные драмы вроде "Пророка" Жака Одиара. Этот фильм был воспринят европейской публикой как открытое высказывание о смене мирового порядка и нашествии мусульман на христианский мир. Это важная и для Европы, и для Америки тема, но в "Пророке" эта смена порядка лишь констатировалась, и оценку ей режиссер не давал. Это не хорошо и не плохо, так устроен современный мир.
На Каннском фестивале в этом году главные призы тоже достались религиозным фильмам. Гран-при получила драма "О людях и богах" Ксавье Бовуа, рассказ о католическом монастыре в Северной Африке, где монахи-цистерцианцы ведут аскетичное существование посреди чужих богов. Когда в монастырь приходят исламские фундаменталисты, монахи понимают, что должны либо уехать из страны, либо принять смерть. Бовуа интересует не противостояние богов и даже не противостояние людей, а превращение обычного человека в мученика: он подробно показывает ритуалы, смотрит на человеческие страхи.
А "Золотую пальмовую ветвь" взял "Дядюшка Бунме, который помнит свои прошлые жизни" – тайский режиссер Апичатпон Вирасетакун снял историю умирания, в которой по-буддистски равнозначны все действующие и недействующие лица, все прошлые и настоящие жизни. В какой-то момент дядюшка Бунме признается, что, должно быть, испортил себе карму убийством множества коммунистов или, может быть, тем, что убил много насекомых, кружащих около лампы. Коммунисты, насекомые, живые, мертвые – Вирасетакун видит весь мир как единый выдох.
Там, где мировой артхаус ищет возможность понять что-то новое о человеке, российское кино ищет правду. Может, найдет.
Источник: Русский Newsweek
