"Недетский" Чехов

Полезно перечитывать классические вещи писателей-юбиляров. Обратившись к таким книгам во взрослом возрасте, можно подчас обнаружить, что написаны они совсем не о том, к чему мы бездумно привыкли. Известный литературовед Евгений ЯБЛОКОВ предлагает открыть один из самых знаменитых рассказов Чехова.

Kashtanka_ZASTAVKA_500

Недавно исполнилось 150 лет со дня рождения А. П. Чехова. Праздничные мероприятия начались в январе, продолжаются до сих пор, да и весь нынешний год пройдет под знаком Чехова. Если речь идет о юбилее писателя, самое лучшее, что можно сделать, – почитать его книги. Особенно полезно перечитывать вещи классические, известные с детства, "пройденные" в школе. Такие книги таят в себе немало неожиданного: обратившись к ним во взрослом возрасте, можно подчас обнаружить, что написаны они не совсем о том (а может, и совсем не о том), к чему мы бездумно привыкли.

Перечитывать Чехова удобно. Романов он, как известно, не писал, а рассказы невелики по объему; например, один из самых знаменитых – "Каштанка" – не занимает и двадцати страниц. Впервые он увидел свет в 1887 году, 25 декабря – число выбрано явно не случайно. Трогательная история потерявшейся собачки, попавшей к клоуну-дрессировщику, а в итоге нашедшей прежних хозяев, похожа на традиционный "святочный" сюжет. Хотя на самом деле рассказ оставляет смешанное чувство: за Каштанку, конечно, радостно, но и покинутого ею артиста отчего-то ужасно жалко...

Уже более 120 лет рассказ входит в круг детского чтения. Сам автор в письме к А. Суворину 3 декабря 1891 года назвал "Каштанку" сказкой. Однако сказки пишутся не только для детей...

Под музыку

Начнем с конца. В финале, уже соединившись с бывшими хозяевами, Каштанка "радуется, что жизнь ее не обрывалась ни на минуту". Если вдуматься – звучит многозначительно: все произошедшее выпало из памяти героини столь прочно, словно она находилась в каком-то ином бытии. Завершается рассказ примечательной фразой: "...все это представлялось ей теперь, как длинный, перепутанный, тяжелый сон..." Мысль о сне, похожем на смерть, подкрепляется звучащим в начале рассказа "пожеланием" Луки Александрыча: "Чтоб... ты... из... дох... ла, холера!" – оно, конечно, "несерьезно", но на самом деле имеет прямое отношение к судьбе героини. Фактически Каштанка совершила путешествие в другой мир; а "детский" рассказ можно сопоставить с фольклорным жанром "обмираний" – повествованиями о посещении того света, восходящими к ситуациям летаргического сна.

Переходы "туда" (на улице) и "обратно" (в цирке) совершаются под музыку. Каштанка ее "не выносит", поскольку музыка "расстраивает ей нервы" – выводит из равновесия, разрушая привычную картину мира. В начале рассказа раздается военный марш; жанр этот заведомо связан с движением, и под марш Каштанка покидает привычный мир – повергается в "хаос", переставая контролировать свои реакции: "заметалась и завыла <...> ...еще громче завыла и, не помня себя, бросилась через дорогу на другой тротуар". Совершенно незнакомая реальность, в которой оказывается героиня, не имеет ничего общего с привычным миром: "...столяр точно сквозь землю провалился".

Музыкой отмечено и "возвращение" к прежнему бытию. Сначала в цирке "за стеной далеко играет ненавистная музыка"; затем в дело вступает хозяин-дрессировщик: "Он вынул из кармана дудочку и заиграл. Тетка, не вынося музыки, беспокойно задвигалась на стуле и завыла". Под эту мелодию героиня должна "спеть и поплясать" – это окончательно приобщило бы ее к "артистическому" миру. Но происходит иначе: Федюшка узнает Каштанку и, громко произнеся ее прежнюю кличку, словно вызывает из "другого" мира.

Тетка – Талант

Что представляет собой реальность, в которую занесена героиня?

Нашедший Каштанку на улице "коротенький и толстенький человечек" в течение всего рассказа останется для нас безымянным. При этом сам незнакомец настаивает на принципиальной важности имени: "Без имени нельзя", – поясняет он собаке. Словно в подтверждение этой мысли, животные у него наделены не кличками, а человеческими именами: кот Федор Тимофеич, гусь Иван Иваныч, свинья Хавронья (Феврония) Ивановна.

Переименованию подвергнется и героиня. Сначала возникает имя Тетка – которое, если вдуматься, именем вовсе не является. Фактически героиню назвали "женщиной" – как бы придали человеческий статус. С другой стороны, слово "тетка" намекает на "родство" героини с незнакомцем. Эту мысль он и сам подчеркнет во время представления, назвав кота и собаку "дядюшкой" и "тетушкой", "милыми родственниками".

Затем появится имя Талант: "Тетка так привыкла к слову "талант", что всякий раз, когда хозяин произносил его, вскакивала и оглядывалась, как будто оно было ее кличкой". Слово это тем более примечательно, что вводит в рассказ ассоциации с Евангелием и, соответственно, проблему истинного предназначения, "подлинной" судьбы. В "новом" мире героине словно дана новая "попытка", и очередное "воплощение" ей нравится. Другое дело, что ни Теткой, ни Талантом героиня не останется – в финале вернется к первоначальной кличке. Несмотря на внешний "хэппи-энд", вопрос о том, какой (и почему) вариант судьбы благоприятнее, останется открытым.

Поскольку речь зашла об именах, подчеркнем, что "первый" (он же "последний") хозяин Каштанки недаром назван Лукой. Пьяница столяр не просто цитирует священные тексты, но обращается с ними "творчески", ни к селу ни к городу добавляя в виде "рефрена" словосочетание "во утробе моей", заимствованное из канона ко святому причащению, который читается перед причастием: "Сердце чисто созижди во мне, Боже, и дух прав обнови во утробе моей": "Во гресех роди мя мати во утробе моей!" (стих псалма: "Се бо в беззакониях зачат есмь, и во гресех роди мя мати моя" (Пс. 50: 7)); "В бездне греховней валяюся во утробе моей..." (слова ирмоса: "В бездне греховней валяяся, неизследную милосердия Твоего призываю бездну: от тли, Боже, мя возведи"). Лишенные смысла "цитаты" трагикомически характеризуют мир, в котором обитает Лука Александрыч; обратим, кстати, внимание на его портрет в финале: "волосатое, пьяное и ухмыляющееся" лицо не очень похоже на человеческий образ.

Не забудем также, что народная этимология соотносит имя Лука со словом "лукавый". Вспоминается евангельский эпизод, имеющий прямое отношение к проблематике "Каштанки", – притча о таланте, зарытом в землю "лукавым и ленивым рабом" (см. Мф. 25: 18, 25-26). В свете этого отношение к героине-"Таланту" фактически служит критерием оценки человека. Лука Александрыч в целом подобен евангельскому рабу: "талант" ему безразличен. В "артистическом" мире, напротив, талант является главной ценностью.

Новый мир

На первый взгляд кажется, что между двумя реальностями в рассказе нет ничего общего. Интересно, однако, что оба "мира" отмечены одинаковыми признаками. Например, там и здесь отсутствуют женщины; мужчины практически бессемейны: у пьяницы-столяра есть лишь сын, у трудоголика-артиста – его звери. Причем "младшие" оказываются похожи друг на друга. Отнюдь не случайно сын столяра является "тезкой" кота – обоих зовут Федорами. А в сне героини мальчик предстает в образе собаки: "Федюшка, с долотом в руке, погнался за пуделем, потом вдруг сам покрылся мохнатой шерстью, весело залаял и очутился около Каштанки". Несмотря на наивную жестокость ребенка, его гибкая душа способна "слиться" с душой животного – в контексте чеховского рассказа это важнейшее нравственное качество. Недаром мир, куда попадает героиня, удивителен прежде всего разрушением привычных категорий.

В начале рассказа собака имеет достаточно четкие социальные критерии, как бы подчиненные "закону стаи": "Все человечество Каштанка делила на две очень неравные части: на хозяев и на заказчиков; между теми и другими была существенная разница: первые имели право бить ее, а вторых она сама имела право хватать за икры. "Хозяев" всего двое (столяр и Федюшка) – стало быть, сама Каштанка в "мировой" иерархии занимает почетное третье место. Впоследствии привычные ориентиры исчезнут. В первых сценах с незнакомцем Каштанка по традиции сначала мыслит его "заказчиком", потом признает "хозяином"; но, в сущности, для "новой" реальности характерно размывание границ – социальных и даже "видовых".

Компания животных, состоящая из кота, гуся, собаки и свиньи, фактически "опровергает" известные пословицы: "Живут как кошка с собакой" и "Гусь свинье не товарищ". Сам безымянный незнакомец, существуя в единой "артели" с подопечными, словно находится на "промежуточной" стадии между человеком и животным; так что клоунская реплика об "издохшей бабушке", оставившей в наследство двух "родственников" – кота и собаку, звучит не столь уж фантастично. Между прочим, по логике этой фразы кот и собака выступают детьми "бабушки", а следовательно, являются братом и сестрой.

В "новом" мире звери и люди говорят как бы на общем языке, которого Каштанка сперва не знает. Характерно, что при первой встрече с ней совершенно разные существа (гусь и кот) издают один и тот же звук – шипение. Свинья также без труда общается с ними: "...подняла вверх свой пятачок и весело захрюкала. <...> Когда она подошла к коту и слегка толкнула его под живот своим пятачком и потом о чем-то заговорила с гусем, в ее движениях, в голосе и в дрожании хвостика чувствовалось много добродушия". Разумеется, животные понимают и речь хозяина, выполняя его сложные указания.

Дрессированные звери закономерно приобретают "человеческие" черты – дело не только в наличии имен, но и в том, что Чехов придал каждому из животных яркую индивидуальность: меланхоличный скептик кот, старательный болтун гусь, добродушно-туповатая свинья. С другой стороны, о характере их одинокого безымянного хозяина мы можем сказать немногим больше – клоун-дрессировщик в "видовом" отношении не очень-то отличается от тех, кого дрессирует.

Клоунское ремесло традиционно считается "несерьезным". Но, в противовес псевдоидиллическому миру Луки Александрыча, где ничто не меняется и время как бы не движется, "артистический" мир, основанный на стремлении к самореализации, представлен как трагическое бытие "во времени"; в нем царят беспрерывный труд и бесприютное одиночество. Ему присущи и "демонические" черты: недаром первый звук, с которым встречается Каштанка в квартире незнакомца, – шипение – вызывает "змеиные" ассоциации. Здесь легко стирается граница между "притворством" и жизнью: так, "игровая" смерть гуся вскоре "переходит" в настоящую. Смерть вообще является неотъемлемым атрибутом "временного" существования, и встреча с ней (вспомним фразу незнакомца: "К вам в комнату пришла смерть"), пожалуй, важнейший этап эволюции героини – она обнаруживает (хотя, как и прочие животные, не может постичь) главную "тайну" мира. Кстати, сама Каштанка в итоге фактически "умирает" для цирка; и нет сомнений, что ее безвозвратный уход не менее трагичен для дрессировщика, чем, например, физическая смерть гуся Ивана Иваныча. Так что в "последействии" рассказа жизнь артиста (у которого остались лишь старый кот и свинья) видится в еще более печальном свете.

Возвращение

Два мира "встречаются" в кульминационной сцене рассказа, в едином пространстве цирка, когда героиня должна окончательно войти в новую роль – в полной мере стать "Теткой" и "Талантом". Путь на арену она совершает, сидя в темноте под шубой хозяина и в чемодане. Когда эти "ритуальные" мучения оканчиваются, бытие обретает совершенно иной образ: "Тетка <...> мельком оглядела тот мир, в который занесла ее судьба, и, пораженная его грандиозностью, на минуту застыла от удивления и восторга <...> Новый мир был велик и полон яркого света; куда ни взглянешь, всюду, от пола до потолка, видны были одни только лица, лица, лица и больше ничего". Завершающим "штрихом" в этом царстве света предстает вышедшая "из темноты" рыжая собака. "Неслучайность" масти особенно ясна при сравнении с другими животными: гусь – серый, кот – белый, свинья – черная. В рассказе вообще не слишком много цветообозначений, и героиня резко выделяется на "тусклом" фоне.

В истории культуры цирк традиционно был солярным, солнечным символом. Но в "Каштанке" его образ обретает дополнительный смысл. Залитое светом "многоликое" пространство напоминает дантовский Эмпирей, Рай: в "Божественной комедии" это огромный (более тысячи рядов) амфитеатр, в рядах которого сидят праведники, созерцающие Бога, явленного в свете. Впрочем, можно вспомнить и фразу Луки Александрыча о грядущей "гиене огненной": ад у Данте тоже ведь имеет воронкообразную форму. Точнее будет сказать, что цирк сочетает обе крайности; поэтому и "уход" героини из него вряд ли можно оценить однозначно.

В кульминационной сцене вернувшаяся в прежний мир (названная прежним именем) Каштанка движется в "воронкообразном" пространстве снизу вверх, подобно восходящему солнцу: "...она переходила с рук на руки, <...> подвигалась все выше и выше и наконец попала на галерку..." Можно интерпретировать это как подъем со "дна" либо как достижение наивысших сфер Рая; но, как бы то ни было, это движение вверх приводит к соединению с прежними хозяевами. Для собаки это равно абсолютной гармонии – хотя нет сомнений, что Каштанку ожидает прежняя "идиллия" полуголодного существования.

В метафорическом плане сюжет чеховского рассказа может быть понят как история перевоплощений души – "огненного", живого начала. Как ни странно это звучит, душевная, "женская" сущность олицетворена в рыжей собаке: героиня странствует в "мужском" мире, принимающем разные образы – от рационально-духовного до инстинктивно-бессмысленного.

Напоследок задумаемся над законным вопросом: как сочетается со всем этим "прежнее", "детское" понимание "Каштанки"? Ведь писатель-реалист Чехов изобразил не отвлеченный символ, не метафору, а "настоящую" собаку, поступки которой обусловлены прежде всего закономерностями зоопсихологии (как писатель их себе представлял). С "собачьей" точки зрения, все, что произошло с Каштанкой, есть наказание за "дурное поведение" (на улице она не смогла сдержать эмоций), доставившее хозяину неприятности. Соответственно, возвращение к хозяевам (какие бы они ни были) является для собаки наивысшей наградой и искуплением вины.

Говоря объективно, перед нами две интерпретации произошедшего. С абстрактно-"артистической" точки зрения, героиня "зарыла талант в землю", отказавшись от "особого" предназначения; но в "человеческом", "земном" понимании – тем самым приумножила душевное богатство. Гениальность "детского" чеховского рассказика состоит как раз в богатейшей проблематике при невозможности однозначно определить "вектор" авторского мнения. Стремясь к полноценному прочтению "Каштанки", мы должны выявить, соотнести между собой взаимодействующие позиции, но не обязаны (пожалуй, даже не имеем права) "примирять" их.