Вандализм – это грех

Тема защиты историко-архитектурного наследия российских городов не покидает новостных лент. Только за последний месяц: москвичи отстаивают Кадаши, принят угрожающий Москве генплан, проект "Охта-центра", ломавшего питерский горизонт, отклонен. На переднем крае этого фронта общественное движение "Архнадзор". С одним из его координаторов, лауреатом премии "Большая книга", писателем и москвоведом Рустамом Рахматуллиным мы беседуем сегодня.

Градозащита и политика

– Рустам, в последнее время стало возникать опасение, что появились некие силы, которые хотят использовать в политических целях риторику "Арзнадзора". Увидели, что проблема сохранения Москвы и вообще старых русских городов – то, вокруг чего способны объединиться тысячи не самых глупых людей, и что они могут стать серьезным политическим ресурсом...

– Опасность такая есть. Мы уже устали опровергать чужие заявления, что вошли в очередную коалицию. "Архнадзор" и сам коалиция.

Но что такое политика? Можно ли считать политическим требование отставки Юрия Лужкова, если мотивы этого требования не политические, а градозащитные? От себя я бы охотно прибавил требование уголовного преследования, потому что мэр Москвы лично подписывал памятники к сносу, не имея на это законных полномочий. Ну, нет таких полномочий у руководителей региональной власти – подписать к сносу памятник. В особых, исключительных случаях закон разрешает снятие с охраны, но даже если это региональный памятник, его снимает федеральное правительство.

Считать ли политическим требование, которое поддержали некоторые общественные организации, относительно выделения центра Москвы в округ прямого федерального подчинения? Это прежде всего интеллектуальная идея, принадлежащая академику архитектуры Юрию Петровичу Бочарову. Ясно, что управление Москвой в царский и республиканский периоды различается. Царь был великим князем Московским, владетельным князем Москвы, даже когда жил в Петербурге; губернаторы действовали от его имени. Москва не переставала быть столицей, когда Петербург был столицей. Теперь Москва выглядит как провинция, как одна из губерний во главе с абсолютно провинциальным губернатором, почему-то (почему же?) исполняющая столичные функции. Но даже если царский престол пуст, есть патриарший престол, и Москва – первопрестольный град. Это не "исполнение функций", а исполнение Промысла о столице. Как же должна управляться столица: избранным губернатором (мэром)? Наместником президента? Непосредственно президентом? Теперь мэра назначает президент, и получается, что мэр – наместник президента. Это значит, что президент уже принял на себя ответственность за все, что делает наместник. Вопрос: может ли президент управлять столицей прямо, без наместника? Пока вопросов больше, чем ответов. Как организация неполитическая, "Архнадзор" оценивал эту идею исключительно с точки зрения охраны наследия. Мы знаем, что федеральная охрана ничем не лучше московской, и потому не разделяем это требование.

Считать ли политикой оборону Кадашей, на том основании, что в этой обороне участвуют все флаги? Не участвует только "Единая Россия", провозгласившая себя консервативной партией. Что же они консервируют? Я вот тоже консерватор, я участвую.

Мифы во спасение

– Старая Марьина роща, которую уничтожили в конце 60-х – начале 70-х осталась в памяти москвичей во многом благодаря Юрию Норштейну, который передал ее атмосферу в "Сказке сказок". И многие другие, выросшие в Марьиной Роще, описали ее в своих воспоминаниях. Так она до сих пор остается на ментальной карте Москвы, при том, что в реальности ее уже полвека нет. Останется ли на этой карте то, что разрушается сегодня?

– Кто знает... Лизин пруд засыпан, Симонов монастырь наполовину снесен, а "Бедная Лиза", пожалуй, жива. Это настоящий миф. С момента опубликования повести Лизин пруд был то же, что сейчас подъезд Раскольникова или дом Булгакова.

С другой стороны, например, ушел мощнейший московский мифологический цикл о колдуне Брюсе. Носителем мифа было мещанское сословие, последняя версия этого сюжета записывалась на Сухаревском рынке фольклористом Барановым в 1920-е годы, миф ушел с рынком и со всей мещанской культурой. Сейчас мифы о Брюсе, мне кажется, не являются народным достоянием. Они длятся в книжной культуре, благодаря читающим людям. Простой человек сейчас не станет показывать на дом Мусина-Пушкина на Разгуляе как на дом графа Брюса, не скажет, что доска солнечных часов на стене – гробовая доска графа. Здесь речь идет об уничтожении самого носителя мифа, сословия с его культурой. Одновременно исчез и такой стержень мифа, как Сухарева башня.

Но и живых мифов много. Например, миф Гоголя. У Гоголя нет московских текстов, но подробности его ухода, сожжение второго тома, перезахоронение, летаргический сон, два монумента – становятся московским текстом Гоголя. Аналогично жизнь Сухово-Кобылина, его уголовное дело – это, быть может, лучший его текст. Я привел только примеры из эпохи романтизма.

– Возможна ли новая московская мифология?

– Конечно. За этим стоит внимательно наблюдать. Но если речь идет о писателях, о литературных усилиях, вторая половина XX-го века принесла не слишком много нового.

– "Дом на набережной" был последним?

– Возможно. Несколько раньше – "Доктор Живаго". Для меня несомненно, что Лара Гишар – это гений места Кузнецкого Моста. Камергерский переулок мифологизирован Пастернаком. Переулок, по которому едут Юра и Тоня, когда за окном сидят Лара и Паша, горит свеча и рождается стихотворение "Свеча горела...", – это мощно. Это встреча Арбата и Кузнецкого Моста, профессорская дочь и дочь модистки сходятся в судьбе Живаго, как Арбат и Кузнецкий Мост – в Камергерском переулке. В этом тексте сказано что-то очень важное о Москве.

Сейчас московский миф создается массовыми средствами. Во-первых, кино. Несомненно, "Покровские ворота" – пока последний кинематографический миф Москвы. Притом, что рассказана история о людях, очевидно, что она о Москве. Эти люди – лица или маски Москвы. К слову, дом из "Покровских ворот" снят у Пречистенских ворот, Гоголевский бульвар, 15.

Больше всего шансов создать миф у телевидения. Садятся на планерке начальники, втыкают флажок в карту, какие-то "негры" за ночь пишут бредятину по известному рецепту: побольше призраков, канализационных люков, в лучшем случае – кладов. Призраки охотно являются за умеренную плату из областного ТЮЗа. Интересно только, можно ли в этом шлаке нарыть 1% руды, могут ли халтурно-сценарным методом родиться "Бедная Лиза", "Гробовщик" или "Муму"? Теоретически могут, но что-то не рождаются.

А тут еще Фоменко. Экскурсанты все чаще интересуются, где у нас Куликово поле. Потому что Куликово поле у нас теперь на Кулишках, на Солянке, метро "Китай-город". Это вбили гвоздем в некоторые головы. Фоменко продается огромными тиражами. Словом, массовая культура создает псевдомифы.

– Я пытаюсь понять, помогает ли мифотворчество сохранить Москву. Вот говорят "Арбат", и вспоминается не то, что там сейчас, а то, что было много раньше и заканчивается на Окуджаве. Возможно ли такое сохранение Москвы как культурно-исторического факта в коллективной памяти?

– Окуджава не создал, а пересоздал старый интеллигентский и дворянский миф Арбата. Если говорить о сохранении Москвы через мифологизацию, то это работает двояко, потому что сначала интеллигенция обнимает своей любовью, например, Арбат, а потом туда приходят сотрудники Совмина и ЦК КПСС, сносят все, что является материей мифа, и строят коробки для себя. Они приходят, куда мы покажем. Все, что мы очень любим, в этом смысле под угрозой. В Коктебель за интеллигенцией пришли какие-то зеленые человечки. Помните у Ильфа: "Когда гиганты, помахивая зонтиками, ушли на прогулку, в их дом пробрались карлики".

Сейчас мы душим в объятиях Ивановскую горку, Хитровку, Кулишки. Пространство от Маросейки, или даже от Мясницкой, до Солянки. Оно того абсолютно заслуживает, но все время хочется сказать: "Любите тихо!". Если такое мифотворчество приведет к созданию заповедной зоны – хорошо, но если только возникнет временной зазор между сложением мифа и приданием единого охранного статуса, туда пролезут бандиты. Они не поймут, что именно мы там любим, но цены за квадратный метр взлетят – и случится вторая Остоженка.

Кстати, Ивановская горка в составе тринадцати кварталов уже заявлена на охрану в качестве достопримечательного места, но заявка лежит без движения. Да и статус достопримечательного места слабый. Хитровку он пока не защищает.

Камень и душа

– Часто в блогах, когда обсуждается тема сохранения Москвы и вообще старых русских городов, обязательно находится кто-нибудь православный, кто напишет, что надо печься не о камнях, а о душе. Вот эта наша общая забота – камни ли это, или все-таки что-то большее? Имеет ли она если не эсхатологическое, то хотя бы гражданское измерение?

– Если так понимать заботу о душе, то редкая земная деятельность имеет смысл. Зачем ходить на работу, писать книги или музыку, зачем вообще двигать руками и ногами?

Каждый человек, а особенно верующий, чувствует, какие пути ему открыты, какие нет. И если путь открыт, это, скорей всего, задание. Говорить человеку "прекрати свой путь", если он действительно свой, наивно и легкомысленно. Вот я думал, что после книг о Москве сяду писать книгу о метафизике провинции, а занимаюсь "Архнадзором". И вижу, что "Архнадзор" идет, а метафизика провинции не идет.

Несомненно, то, что делают архнадзоровцы, имеет отношение к душе. Если вандализм – это грех, а не просто преступление, градозащита становится чем-то большим. И если творение города, творение архитектуры – продолжение творения мира, если человек лишь сотворец, – защита наследия становится защитой Божьего, а не только человеческого мира. Простите за пафос, но ваш вопрос требует серьезного ответа.

– То есть мы охраняем не просто камни...

– Ох, не просто. Причем это касается даже зданий с отрицательной, если так можно выразиться, мемориальной ценностью. Можно ли было снести дом, где заседали нечаевцы, "Бесы" Достоевского, где был вынесен приговор студенту Иванову и откуда они пошли на дело? Этот дом стоял еще 10 лет назад. Он был палатами XVII века, уже этого было достаточно, чтобы за него драться. Его снесли до цоколя и выстроили заново, уверенной рукой реставратора нарисовали декорацию...

Как можно было уничтожить дом того же Сухово-Кобылина? Это чудовищно, какой-то Мосрыбхоз, какие-то Лужков и Ресин сносят дом-текст, дом-миф. Дом, где Кобылина арестовали, где на заднем крыльце нашли кровь, а он говорил, что это повар резал курицу. Как можно к этому притрагиваться? Несколько лет там был пустырь, потом сменился хозяин. Обмеров перед сносом не было, фотофиксации не было, архитекторы пользовались единственным рисунком в ракурсе. Построили новодел, а потом нашли фотографии оригинала – и, как говорится, найдите десять отличий.

– Вы практикующий экскурсовод, можно ли считать такое москвоведческое просвещение прививкой от вандализма?

– Москва огромный город, заставить десять миллионов изучить его – это как заставить всех учить физику. В этом драма большой столицы – она невместима. А вандализм, конечно, следствие невежества. Но нельзя опускать руки. Экскурсовод – колонновожатый охранного движения. Многие пришли в движение благодаря экскурсиям.

– А случалось ли Вам во время экскурсий "оживлять" историю? Возможно ли это?

– Это будет рассказом о провинции. Однажды я возил своих студентов в Тулу. Сначала мы вошли в кремлевский Успенский собор, который расписан костромской или ярославской артелью в XVIII веке, в стиле приволжских росписей, с этими барочными архитектурными фонами, подсмотренными в западных книгах. Потом мы вышли в город смотреть барочные храмы и палаты, то есть стенописные фоны тоже вышли в город и перешли из плоскости в объем. А потом мы попали в кафедральный собор Всех святых. Шла вечерняя служба, служил епископ, пели архиерейский хор и архидиакон. Сочетание фантастического, белого с золотом позднебарочного интерьера и той традиции пения, которую Лесков, по-видимому, называл "пением с вавилонами", было поразительно. Барокко ожило и стало актуальным. Мы попали на богослужение, осторожно выражаясь, экстатическое. Обычно это слово ассоциируется со староверческими практиками, но я имею в виду барочный переход от художественной аскетики к художественной экстатике, к избыточности и богатству. Так тема экскурсии – "тульское барокко" – перешла из двух измерений в три, из трех – в четыре. Такое случается крайне редко.

Из последнего

– Иногда кажется, что все эти протесты – пикеты, публикации, подача разного рода юридических документов – находятся в одной плоскости, а те, от кого зависят решения, – чиновники, девелоперы, инвесторы – существуют в иной. Они относятся к вам по приниципу "собака лает, караван идет". И тем не менее, на счету "Архнадзора" есть победы. Это счастливые случайности или все-таки большие деньги и власть иногда можно победить согласованным общественным действием?

– Действия должны быть технологичными, точными. Мы этому учимся. Учимся понимать, на что власти не реагируют совсем, на что они реагируют нервно, что стоит делать, на что не стоит тратить силы.

Напротив МХТ, за памятником Чехову, стоит брошенный дом – бывшая гостиница "Шевалье", описанная в романе Толстого "Декабристы" и в повести "Казаки". Мы точно знаем, что ее готовили на вывод из списка памятников. Подняли кампанию в прессе и вышли в пикет. По официальным расчетам человекометров на площадке каждого монумента, у Чехова получается кучка городских чудаков, например, 15 человек. Было холодно, люди постоянно сменялись. В тот же день Москомнаследие передумало, и "Шевалье" остался памятником. Но проходит время, и возникает опасность потерять победу. Надо поддерживать тему, поскольку инвестор не ушел и от планов нового строительства на памятнике не отказался. Словом, нужно бодрствовать.

– Какие сейчас основные горячие точки, что спасаете в первую очередь?

– В "Красной книге Архнадзора" 250 адресов, и почти все остаются актуальными. В этом году мы ее обновим, получится до 500 адресов. Остаются под угрозой палаты Гурьева, дом Быкова, погорелая типография Лисицкого в Самотечном переулке, "Расстрельный дом" на Никольской, дом Льва Кирилловича Разумовского на Большой Никитской, 9, который уже снят с охраны. А ведь это пушкинский адрес! Далее – "Синодальный дом" с квартирами композиторов Кастальского и Чеснокова, на который посягает... сама Консерватория. Проект смягчен под нашим давлением, но этого мало. Еще не до конца разрушена усадьба Шаховских, где "Геликон-опера". Там цел флигель, дом 16 по Калашному переулку, по проекту от него тоже остается только корочка, еще не поздно остановиться, найти для большой сцены новое место и воссоздать утраченное. Под угрозой Круговое депо Николаевского (Ленинградского) вокзала, замечательная постройка середины XIX века, стоящая на путях за вокзалом. Пока руководство РЖД думает переименовать вокзал обратно в Николаевский, инфраструктура XIX века от Москвы до Питера ломается. Словом, список большой.

24-я больница

– На днях в Интернете опубликованы фотографии здания 24-ой больницы на Страстном бульваре, спустя два года после того, как больница оттуда выехала. Дом заброшен и находится в страшном запустении. При этом решено, что в бывшей усадьбе Гагариных, Екатериниской больнице, будет устроен Дворец бракосочетания.

– Жалко расселять исторические больницы. Это едва ли не единственный тип функций, который пережил советскую власть. Из всех московских учреждений, которые могут утверждать, что им по 250 лет, остались только больницы. На днях отмечал 200-летие Странноприимный дом, в котором расположен Институт имени Склифосовского. Правда, мнения самой 24-ой больницы мы не знаем. Устроило их это решение или нет. Конечно, имея статус памятника, больнице трудно развиваться. Но это не повод выселять больницы из центра. Кроме того, не понимаю, что такое дворец бракосочетания на Страстном бульваре, где вечная пробка, куда эти свадебные экипажи должны заезжать?

– Там вроде планируют подземную стоянку на 300 мест.

– Очень эстетично, так и вижу новый ритуал: невесту на руках выносят по лестнице из подземной стоянки. А за удовольствие бракосочетаться в бывшей больнице стоит брать отдельную плату.

Это часть большого бреда, полное непонимание города. Если у нас застраивают Белорусскую и Павелецкую площади, уже застроили Киевскую и Курскую, нет никакой надежды объяснить руководству города что бы то ни было. Когда вы видите, что сделали с площадью Курского вокзала, вы понимаете, что разговаривать не с кем и не о чем. Их надо просто пересидеть, по возможности сопротивляясь на каждом пятачке.