Если у вас не болит, вы не профессионал

С Еленой Ямпольской, заместителем главного редактора газеты "Известия", мы решили поговорить о том, что такое в нашей сегодняшней жизни СМИ, и о профессии журналиста тоже. Почему это стало темой церковного, православного журнала? Хотим мы того или не хотим, средства массовой информации играют в нашей жизни огромную роль. Они связывают нас в единое информационное пространство; заставляют переживать происходящие в этом пространстве события как события общие; можно сказать, что они делают нас – население – обществом, таким или эдаким, лучшим или худшим, но обществом все-таки. И они же, СМИ – не все, нет, но в огромной массе – наносят обществу колоссальный нравственный урон. Церковь отделена от государства, но от общества ее никто не отделял. И нам, к тому же, интересно, как чувствует себя верующий человек, христианин в светской газете или на светском телевидении. Как он совмещает работу со своими убеждениями? Не принуждаем ли он к постоянному компромиссу с христианской совестью? Может ли он воспринимать свой труд как своего рода миссию, как задачу, поставленную перед ним Самим Богом?

– Елена, Вы работаете в одной из приличных, пристойных российских газет. С "Известиями" можно соглашаться или не соглашаться, но они, по крайней мере, не вызывают острой негативной реакции. Каковы, по-Вашему, критерии пристойности издания?

– Критерии пристойности – это не тематика, это форма исполнения. Можно ли писать о личной жизни "звезд", знаменитостей? Можно. При одном условии: если сам человек на это согласен, если он доверяет газете до такой степени, что может поделиться своими личными проблемами. Такое у нас случается довольно часто. Люди отвечают на наши вопросы, зная, что "Известия" не переврут, не перетасуют факты, не присочинят от себя, а напишут именно то, что ты им сказал. То есть будут честными. Честность и с читателем, и с героем – вот критерий пристойности. Здесь нет ничего нового. Более того, порядочность – великий капитал. Сначала ты зарабатываешь репутацию, затем получаешь с нее бонусы и проценты. Если тебе верят, если знают точно, что есть черта, ниже которой журналисты данной газеты никогда не опустятся, значит, ты дозвонишься по телефону, по которому другие не дозваниваются. И за десять минут получишь информацию, которую конкуренты безуспешно стерегут месяцами. Быть честным – не только правильно с точки зрения нравственной. Это еще и удобно.

– Как Вы представляете себе своего читателя? Для кого Вы пишете?

– Что касается газеты "Известия" в целом, это сложный вопрос. Судя по письмам, которые мы получаем – даже не по "емеле", а по старинке, в бумажных конвертиках, – это пожилой читатель. Он выписывает "Известия" десятилетиями и иначе просто не может. Но это поколение мы, к сожалению, теряем, оно вымывается из жизни. Омолодить аудиторию – задача глобальная, наскоком не решаемая. А каждый отдельный журналист, и я не исключение, пишет для конкретных десяти-пятнадцати человек, чье мнение ему не безразлично. Никто не пишет для всей страны – говорить подобное было бы лукавством.

– Скажем все же точнее: ориентируясь на эти 10–15 человек, Вы пишете для тех, кто сходен с ними? Каковы эти люди, что их характеризует?

– Существует два типа читателя, каждый из которых по-своему дорог сердцу журналиста. Это читатель благодарный и читатель возмущенный. Оба они – неравнодушные. Мой благодарный читатель – это, надеюсь, человек с хорошим вкусом, трезвомыслящий, доброжелательный. Что касается убеждений – он верующий; если и не воцерковленный, то движется к этому; придерживается, скорее, государственнических взглядов и не говорит о России "эта страна".

– То есть патриот?

– Да, патриот, государственник и православный христианин. Что касается второго типа – читателя возмущенного, а таких у меня много – это практически всегда либерал, атеист либо агностик, убежденный, я бы даже сказала, упертый западник. Впрочем, эти люди тоже называют себя патриотами, и я не имею ни малейшего права публично усомниться в их патриотизме.

Надо еще учитывать, что данные портреты схематичны и приблизительны. Иногда так душевно, так уважительно поспоришь с настоящим либералом... А иногда от какого-нибудь дикого патриота с крестом на груди бежишь без оглядки... Хотя это, конечно, исключения из правила.

Меньше всего хотелось бы превратить "Известия" в газету одного мнения. Одного вектора – да. Что бы мы ни делали, мы должны делать это ради блага своего Отечества – пусть это прозвучит сколь угодно пафосно. Но дальше – свобода взглядов. И общественно-политических, и культурных, и религиозных. У нас есть замечательная сотрудница-католичка. Есть ребята с либеральным мировоззрением. Есть и атеисты, и те, кто считает, что Церковь им не нужна, они с Богом договорятся без посредников. У меня это может вызывать неприятие, протест, улыбку, но судить и поучать взрослых людей я не имею никакого права.

Другой вопрос – кто из них о чем будет писать. Идеал репортера-универсала, который может и в православный храм прийти, и в мечеть, и в синагогу, и отовсюду вполне бойко что-то написать – не по мне. Я считаю, что творить надо по любви. Я жду, что человек ко мне придет и скажет: дай я попробую вот это, именно к этому у меня лежит душа.

Существует западный образец профессионализма, который пытались привить у нас: журналист должен четко доносить информацию до газетной полосы, без всяких эмоций: как личность он никому неинтересен. Но в России это не привилось и не привьется. Нашему народу такая журналистика не нужна.

– Русский журналист – это собеседник и даже друг?

– Да, и это единственное, чем мы, сотрудники печатных СМИ, можем удержать сегодня внимание аудитории. Человек читает опубликованный в газете текст и видит за ним другого человека, и входит с ним в контакт. Если контакта нет, ему и газета не нужна. Информацию он получит из телевизора, из Интернета.

Для меня профессионализм русской журналистики – он... в боли. В личной боли. По-моему, если у вас не болит, вы не профессионал.

– Итак, журналистика – дело личностное. А личности, как известно, бывают разные. В нашей сегодняшней журналистике сколько угодно личностей, делающих другой выбор, не такой, как Ваш. И аудитория у них, соответственно, другая. Вы уверены, что у Вашей аудитории – и у Вас, соответственно, как у журналиста – есть будущее? Может быть, будущее есть у "Твоего дня", у "Комсомолки", а у Вас нет?

– Если у нашей аудитории нет будущего, то и у всей страны нет будущего. Желтая пресса сама воспроизводит своего читателя. Человек привыкает к пошлым телепередачам и таблоидам, "подсаживается" на них и больше ничего смотреть и читать не желает. Что нам делать в такой ситуации? Да то же самое – воспитывать аудиторию для себя. Я не смогла бы заниматься журналистикой, если бы не верила, что это реальная задача. Газетный труд – тяжелый. Мало того, что у нас двенадцатичасовой рабочий день, наполненный суетой, новостями, "сюрпризами" – большей частью малоприятными. Главное – каждый вечер мы обязаны выдать законченный продукт, а утром – прийти и начать все с начала. Выдерживать такой ритм, пребывая в пессимизме и отчаянии, невозможно.

– Мы, наверное, зря потратили бы время, если бы обсуждали феномен желтой прессы, всех этих таблоидов и т.д. Но беда в том, что у нас нет границы: и повадки желтой прессы и, главное, ее уровень перенимают те СМИ, которым как бы положено приличными быть, например, государственные телеканалы. Почему?

– Потому что у телевидения есть такое понятие как рейтинг, потому что газете тоже надо зарабатывать деньги. Вот в кинематографе заговорили, наконец, о госзаказе, перестали этого стесняться. Государство, как выяснилось, готово давать деньги на фильмы о войне, на семейные картины, на хорошие кинокомедии. Я глубоко убеждена, что необходим и госзаказ на респектабельные, смыслообразующие, нравственно брезгливые СМИ. Чтобы не приходилось поднимать тираж за счет примочек "Пугачева беременна от Кобзона, Галкин в отчаянии"...

Здесь, конечно, существует другая опасность: расслабившись на всем готовом, можно начать делать серую газету. А серое лучше желтого, только когда выбираешь костюм. В журналистике и то, и другое – плохо.

Я полагаю, что работаю в газете, которая не привлекает читателя ради денег. Она привлекает деньги ради читателя.

– Вот горький парадокс: и в подцензурные застойные годы, и в безумные девяностые мы – даже те, кто был юн – читали много газет и сходу могли назвать несколько звездных журналистских имен – людей, в чьем профессионализме и порядочности не сомневались. А сейчас – увы...

– Я пришла работать в "Известия" после театроведческого факультета ГИТИСа. Мне было 23 года, и помню, как я смотрела на тех, кто составлял цвет редакции. "Известия" были тогда преимущественно газетой журналистов-мужчин, интеллектуалов, даже внешне очень породистых. Мы, молодняк, могли только слушать их, разинув рот. Сегодня молодые приходят в "Известия" случайно, им абсолютно наплевать, кто здесь работает. Нет гордости за почти вековую историю газеты. Отсутствует адекватная оценка собственного места в газете: вот это – имена, звезды, золотые перья, а я должен у них учиться, и в этом мое везение.

Мужчин в журналистике вообще теперь крайне мало. Профессия стала непрестижной. Мужчина умный, талантливый, энергичный найдет себе применение в других сферах – более прибыльных. Я не делю журналистику на мужскую и женскую, но появился такой неприятный феномен, как девичья журналистика. Наивное, невежественное, безответственное балабольство... Со сменой поколений действительно плохо. Я уже несколько лет принимаю вступительные экзамены на журфаке одного из самых престижных вузов – уровень абитуриентов просто пугает.

– И все-таки, при всей этой печальной картине, что держит в профессии лично Вас? Каковы Ваши цели? Вы воспринимаете свою профессиональную деятельность как миссию?

– Во-первых, я очень люблю газету, в которой выросла. "Известия" – старейшее в России общенациональное издание. Не просто газета, но часть истории страны. У нас особые отношения со временем, пространством и народом, то есть с каждым отдельным человеком. Мы не можем позволить себе обхаивать целые эпохи. Мы не имеем права злорадствовать по поводу наших общих проблем. Мы должны, поднимая проблему, предлагать решение.

Наверное, всё это можно назвать миссией – в том числе и моей как одного из журналистов "Известий". Миссия вполне выполнимая, и, если мы будем ей верны, думаю, миллионный тираж нашей газете обеспечен. В конце концов, в стране всегда найдется миллион правильно мыслящих людей.

Вы спрашивали меня, кто наш читатель. Вот пришло слово: человек, правильно мыслящий и пытающийся правильно жить. При том, что большинство вокруг живут криво и косо. Главное – пытаться хоть сколько-нибудь выправлять собственный путь. Иначе – на обочину и в канаву. Кривая жизнь неизбежно заканчивается катастрофой.

– Что изменилось для Вас как для журналиста, что изменилось в Вашей профессиональной деятельности по мере обретения Вами веры и Вашего воцерковления?

– Изменился круг общения, соответственно – круг героев и тем. Я перестала посещать определенные спектакли, читать определенные книги – то, что раньше казалось мне забавным, эпатажным – и, следственно, интересным, с точки зрения профессиональной.

– Почему?

– Потому что это тоже кривая дорожка. Я как руководитель отдела в светской газете не должна мешать другим, поэтому сотрудник, который захочет это увидеть и об этом написать, – сходит и напишет. Сама же я стала очень осторожно относиться ко всему, что мы принимаем внутрь, а искусство – это то, что мы, безусловно, внутрь принимаем. Отторжение зачастую происходит помимо моей воли. От меня ждут восхищения премьерой, а я вижу, что это чудовищная пошлость. Мне кажется, что если досижу до финала, то просто умру. С некоторых пор я с опаской беру в руки современную литературу. Хотя должностные обязанности предполагают, что я должна быть в курсе самых громких новинок, и я эти обязанности выполняю, лауреатов главных премий – всех этих "буккеров" и "больших книг" – читаю. Продираюсь, скажем, сквозь "Каменный мост" Александра Терехова... И с горечью констатирую, что становлюсь после подобного чтения хуже. Наношу урон собственной душе.

Чтобы этот урон компенсировать, я перечитываю классику; читаю книги по русской истории – хочется разобраться, кто мы и где живем; и духовную литературу – это для меня поле непаханое, я только-только к нему приступила.

Когда тебя осеняет, что главный критерий – это именно то, лучше или хуже ты становишься после книги, спектакля, фильма – твои взгляды на искусство меняются радикально. Чтобы быть совсем честной, скажу, что мне трудно даются не только какой-нибудь "Волчок", "Бумажный солдат" или "Царь" Павла Лунгина, но даже ленты такого признанного мастера, как Андрей Тарковский. "Андрей Рублев" кажется мне злой картиной. Простите за нахальство, картиной, снятой неверующим человеком. Конечно, это мой личный, субъективный взгляд.

– Утренняя молитва Макария Великого "...и на дела Твои подвизаюся милосердием Твоим" в свое время заставила меня задуматься о том, за Его ли дела я принимаюсь каждое утро. А Ваши дела – они Его? Я профессиональную деятельность, конечно, имею в виду.

– Думаю, уверенность в этом недостижима, какую-то долю сомнения надо сохранять всегда. Моим начальникам порой нелегко со мной работать, потому что я никогда не делаю того, что считаю вредным для себя в духовном отношении и стратегически вредным для газеты. При этом было бы совершенно ненормально заявлять: делайте газету без меня, а я такая верующая, что не могу вашей суетой заниматься. Надо жить в профессии не через отрицание, а через позитив. Предлагать свои темы, сюжеты, которые интересны читателям и которые ты можешь реализовать качественно. В идеале – с журналистским блеском.

– У Вас есть чувство Промысла Божиего – чувство, что Господь не зря привел Вас в эту профессию?

– Я очень на это надеюсь. Когда появилась возможность заниматься православной тематикой, я подумала, что вот ради этого, возможно, и стала журналистом. Хотя я недостаточно знаю Церковь, и мне пока легче общаться со священником, который пришел ко мне в редакцию, нежели со священником, к которому я сама пришла в храм. Но в одном я уверена абсолютно: если газета претендует на то, чтобы рассуждать о Церкви, о религии, о душе, то у нее не только та полоса, где об этом написано, но и все остальные полосы должны быть достойными. Не обязательно на каждой поднимать вопросы высокой нравственности, однако безнравственным быть ни на одной из полос ты не имеешь права.