В конце июня Федеральный суд Германии признал возможной так называемую пассивную эвтаназию – прекращение поддерживающей терапии или отключение неизлечимого больного от аппарата жизнеобеспечения. Это решение стало рубежным в дискуссии о том, где грань между уважением к воле больного и убийством. Возможна ли подобная практика в России? Ситуацию комментируют хосписный врач Елизавета Глинка, священник Андрей Лоргус и доцент юридического факультета МГУ Олег Васильев.
Елизавета Глинка, хосписный врач, исполнительный директор международной общественной организации "Справедливая помощь"
Непроведение реанимационных мероприятий и отключение от аппарата – это разные вещи. Хоспис, по сути, и есть пассивная эвтаназия: мы не лечим болезнь, она развивается своим чередом. Сама жизнь – тоже пассивная эвтаназия. Но я считаю необходимым кормить, поить, обезболивать больного и осуществлять уход таким образом, чтобы он чувствовал себя наиболее комфортно. На мой взгляд, отключение от аппарата – это уже активная эвтаназия, тем более, когда человек сам об этом просит.
Это очень сложный вопрос, о нём очень долго нужно говорить. Всё-таки неслучайно из пятидесяти штатов США только в двух разрешена эвтаназия. Конечно, на практике отключение от аппарата проводится, но всё-таки надо думать о последствиях, когда ставишь этот аппарат.
Согласно законам Российской Федерации, врач обязан поддерживать жизнь больному в коме: у нас ни в одном законе не прописана эвтаназия, и я с этим согласна. Я знаю реаниматологов в крупных реанимационных отделениях, которые никогда не отключат пациента от аппарата искусственного дыхания. Они видят в больных людей, а не "вегетатиков".
У меня в фонде есть девушка, которую не оперировали (в той же катастрофе у неё погибла сестра) – она была в коме двадцать один день. Ей не давали абсолютно никаких шансов. Она была с трахеостомой на аппарате искусственного дыхания, и на третьей неделе, когда сказали, что она полностью в вегетативном состоянии, пациентка открыла глаза. Сейчас она с трудом, но работает бухгалтером в своей фирме.
Священник Андрей Лоргус, ректор Института христианской психологии
Возьмём ситуацию, в которой больной находится в коматозном состоянии – это терминальная стадия – и подключён к аппаратам жизнеобеспечения. В этом состоянии он не может проявить своё сознание: не может отвечать, не реагирует на словесные обращения, рукопожатия, может даже не реагировать на болезненные уколы. Но, как свидетельствуют современные исследования, деятельность мозга при этом не прекращается. Косвенные данные говорят о том, что это формы соответствующей психической жизни. Например, Арнольд Минделл описал это в своей книге – она переведена на русский язык.
Может возникнуть вопрос: а какую ценность имеет такая жизнь? Может быть, эта ценность непонятна внешнему наблюдателю и неочевидна для врачей-специалистов. Но, тем не менее, если это жизнь, мы должны отнестись к ней как к точно такой же ценности, что и к жизни любого другого человека. Главный аргумент многих сторонников эвтаназии заключается в том, что мы ничего не лишаем, ничего не отнимаем у больного. Современная наука показывает, что это, видимо, не так.
Предположим другую ситуацию, когда больной не находится в коме, но терпит серьёзные страдания. Есть достаточно много свидетельств о работе волонтёров, психологов и медиков с больными в терминальной стадии. Жизнь умирающего человека необыкновенна насыщенна, и с духовной точки зрения она может превосходить по своей значимости целые годы, прожитые в обыденной жизни. Таким образом, акция прерывания страданий на самом деле является акцией ущерба, и уже только поэтому она может быть неприемлема.
И ещё один аргумент: человек, который принимает решение отключить больного, никогда не сможет избавиться от сознания, что он фактически участвовал в умерщвлении человека. Это, несомненно, можно отнести к явлениям, которые мы называем травмой, грехом и виной.
Отказаться от лечения больной, естественно, вправе – это исключительно его ответственность. Здесь речь идёт о такой стадии, например, рака, когда лечение малоэффективно. Как правило, врачи это принимают, хотя и с трудом. Я сам как священник провожал нескольких больных, которые полностью отказались от лечения. Но они полноценно жили, пока могли, и даже когда были беспомощны и бессильны, принимали свои последние часы активно и с благодарностью. Они естественно встречали свою смерть, но не были самоубийцами.
А вот когда больной просит отключить его от аппарата жизнеобеспечения – это самоубийство. Хотя, честно говоря, я не представляю себе больного, который нуждается в искусственном кровообращении или вентилировании и при этом обладает сознанием.
Конечно, мы не можем запретить человеку предпринять попытку самоубийства, это его воля. Но сделать врачей и своих близких соучастниками убийства – это духовное преступление.
Олег Васильев, доцент кафедры уголовного процесса, правосудия и прокурорского надзора юридического факультета МГУ
Судя по сообщению, Федеральный суд Германии не то, чтобы полностью разрешил эвтаназию – он позволил прекращать пассивное лечение. Однако такое решение не только разрешает бездействие, то есть позволяет не оказывать помощь больному, но и дозволяет действие, приводящее к смерти больного (например, отключение больного от системы жизнеобеспечения). А это уже можно расценивать как расширение права государства на убийство. Поясню.
Согласно статье 2 Конвенции о защите прав человека и основных свобод (заключена в г. Риме 04.11.1950) право каждого лица на жизнь охраняется законом. Никто не может быть умышленно лишен жизни иначе как во исполнение смертного приговора, вынесенного судом за совершение преступления, в отношении которого законом предусмотрено такое наказание. Лишение жизни не рассматривается как нарушение настоящей статьи, когда оно является результатом абсолютно необходимого применения силы: a) для защиты любого лица от противоправного насилия; b) для осуществления законного задержания или предотвращения побега лица, заключенного под стражу на законных основаниях; c) для подавления, в соответствии с законом, бунта или мятежа.
То есть международное сообщество считает законным лишение жизни человека только в этих трёх случаях, являющиеся исключением из гарантий права человека на жизнь. Таким образом, если человек, решивший уйти из жизни, попросил другого человека убить его, то согласившийся на это является убийцей в юридическом смысле. Еще хуже, когда родственник человека, находящегося в бессознательном состоянии, обращается к специалистам с просьбой умертвить своего родственника – это уже, выражаясь юридически, убийство группой лиц по предварительному сговору (в данном случае даже мотив убийства – из-за "человеколюбия" – не исключает уголовной ответственности, а может только повлиять на определение меры наказания).
Аналогичные нормы содержатся и в законодательстве России (например, право на жизнь закреплено в статье 20 Конституции РФ).
Можно попытаться оправдать эвтаназию как опять же некую гарантию права на жизнь, то есть человек сам решает, воспользоваться этим правом или нет. Однако это неправильная оценка. Дело в том, что праву человека практически всегда корреспондирует чья-то обязанность соблюдать такое право или содействовать его реализации. Следовательно, праву человека на жизнь корреспондирует обязанность государства, других людей и организаций охранять право человека на жизнь, соблюдать его, всемерно способствовать его реализации. То есть право на жизнь противоположно праву на смерть, которое, в случае узаконения такого права государством, вызвало бы необходимость корреспондирующей обязанности того же государства обеспечить такое право, но тогда все самоубийцы получат право требовать от государства обеспечить их право на смерть, вместо того, чтобы, например, спрыгнуть с крыши.
И последнее. Мы должны понимать, что мировое сообщество и любое государство, в том числе Россия, могут изменить правовые нормы (по определенной процедуре, конечно) и ввести в законодательство право на смерть, право на убийство, право на людоедство и любое другое право, впрочем, как и любую обязанность. Но о последствиях такой реформы совершенно нетрудно догадаться.
Источник: Татьянин день
