Одним из символов 19-го века стал паровоз. Шумный, сильный, наглый, как сама эпоха, самоуверенно бегущий вперед, к близкому, как тогда казалось, всеобщему счастью, паровоз был больше чем средством передвижения. Он воплощал эпоху.
Дымный шлейф из его трубы североамериканские индейцы считали дымом из ноздрей дьявола. Святителя Игнатия (Брянчанинова) стук железнодорожных колес наводил на мысль о саранче из Апокалипсиса, у которой "шум от крыльев – как стук от колесниц, когда множество коней бежит на войну". ( Откр. 9,9) Были, впрочем, и те, кто слышал в этом стуке музыку. Да не какую ни будь, а оду Бетховена "К радости" на слова "Обнимитесь миллионы".(Между прочим ныне – гимн Евросоюза). Эта музыка звучит у Тарковского в "Сталкере", в самом конце фильма, когда девочка-калека двигает взглядом стакан, а за окном грохочет проносящийся поезд.(!)
Нам трудно сегодня понять тот подъем и воодушевление, который овладел людьми на заре научно-технической революции. Укрощенный пар и открытое электричество казались настоящими предвестниками земного рая. Неизлечимо больной Белинский перед смертью часто ходил смотреть на строящийся в Петербурге вокзал и предавался сладким грезам о будущем всечеловеческом счастье. Да что там Белинский. Умный и тонкий Чехов считал и электричество, и пар проявлениями гуманизма.
Сегодня, когда наука ушла дальше самых дерзких мечтаний, мы знаем, что счастья она не приносит. Мы, дети 21-го века, привычно разговариваем по мобильному телефону, привычно садимся в самолет, но не ждем от этих технических чудес больше, чем они могут дать. А тогда, подобно персонажам Достоевского, люди всерьез слышали в железнодорожном лязге "стук телег, подвозящих хлеб страждущему человечеству". ("Идиот") В эту славную эпоху и было суждено появиться еще одному виду искусств – кинематографу. Его появление также было мистически связано с паровозом.
Первые публично показанные кадры, первые сокровища из сундука "великого немого" были кадры, запечатлевшие поезд, прибывающий на станцию.
Много воды утекло с тех пор, как барышни в парижском кафе бросились бежать от поезда, летящего на них по белой простыне экрана. Фотография ожила. Братья Люмьер вошли в историю, но мы и сегодня можем вскочить от испуга, если вдумаемся – какое же грандиозное явление вместилось в четыре буквы – кино.
Техническое изобретение не только решает, но и рождает проблемы. Есть конь, есть телега. Теперь вопрос: Куда ехать будем? В нашем случае вопрос звучит: Что будем снимать? Вопрос этот возник с момента появления кинематографа и до сего дня не потерял актуальности. От того, как на этот вопрос ответить, зависит и вопрос соотношения кино и христианства.
Человек умеет на всех своих трудах оставить след своего внутреннего мира. Можно сказать и так: человек не умеет не оставлять на всех своих трудах следы своего внутреннего мира.
К моменту появления синематографа господствующие страсти и грехи уже давно заявили о себе и поспешили занять почетные места в ложе человеческого тщеславия. Кино это отпечатлело. Оно родилось в безбожную эпоху, в преддверии неслыханных войн и небывалых потрясений. Ждать от кино духовности с самого начала, бессмысленно. Не та среда, не те родители.
Кинематограф быстро научился исполнять роль портрета движущегося и увековечивать всякий люд в его мелкой и исчезающей сиюминутности. Первая ниша кино – бытописание, документалистика.
Прачки стирают белье, как это трогательно! Солдаты чистят оружие – как это патриотично! Отраженная действительность, что ни говори, имеет свои плюсы. Глаза б мои не видели, как итальянское семейство накрывает стол ради свадьбы своей дочери. Но если на пленку снимут, то вроде бы интересно.
Потом в ход пошли все жанры. Была, например, эротическая фотография. Почему бы не появиться эротическому кино? Был дядя, который зажигал магний и говорил, что "щас вылетит птичка". Потом он же крутил ручку нового аппарата. Были тети, которые в томных позах застывали перед вспышкой магния. Потом они же томно двигались перед жужжащей камерой. Кино не выдумало грехи. Оно их увековечило и растиражировало. На кино пенять и грешно, и не справедливо. Все, что у нас есть, на душе и за душой, кино сделало ширпотребом.
В одном из советских фильмов, где главную роль играет Андрей Миронов, показана эта удобопревращаемость кино из высокого искусства для масс в инструмент оболванивания и развращения. Мистер Фест (т.е. Первый) приносит чистое и возвышенное кино в погибающий от пьянства и бандитизма городок. Вслед за ним мистер Секонд (т.е. Второй) приносит жестокое и развратное кино. Коммерция борется с искусством, похоть борется с идеалами. Чем дело закончилось – не скажу. Смотрите старый и добрый советский кинематограф. Но тут есть натяжка. Кино не потом испортилось, а испортилось сразу. Оно впитало все жанры настоящей жизни и отобразило их вскоре после появления. И триллер, и порнография, и глупенькая мелодрама появились сразу. Потому, что кино придумал человек, и детище отобразило в себе все интуиции того, кто его родил.
"Так что же нам делать, о чем же нам петь? Над чьими плечами моя голова?" Этот вопрос Юрия Шевчука уместно задать и христианам, вовлеченным в кинотворчество и киноиндустрию. Им (нам) стоит освоить значительную часть поля, занятого ныне кинематографом. Исключая откровенно греховные жанры, нужно освоить и драму, и комедию, и трагедию, и историческую драму. Стоит потоптаться на том поле, труженики которого паразитируют на христианстве, но не исповедуют его вслух.
Христианское кино это ведь не обязательно кино о Христе и Церкви. Это кино о чем угодно: о футболе, о семейной жизни, о дружбе в окопах, обо всем, что придет на ум. Но это кино, снятое человеком, в чьем сознании и совести Христос занимает центральное место. У такого человека больше ограничений в творчестве. Не обо всем он скажет громко, и не все покажет крупным планом. Нравственные и эстетические ограничения для такого творца то же, что классическая форма для поэта средневековья. Она, как известно, отсеивает посредственность и закаляет гения. Художник, помнящий о Боге сумеет заметить много такого, на чем не задержится уставший и презрительный взгляд агностика. Высмотреть всех букашек, но слона так и не заметить – печальный талант всех не умеющих молиться.
Кино не создавалось как средство для миссионерства или как лекарство для измученных душ. Но ничто не помешало киноискусству уже вскоре после появления стать мощным средством воздействия на души миллионов. Это воздействие разное. Кино, как наркотик, может обезболивать, а может дурманить. Как нож оно может быть в руках и бандита, и повара в ресторане. Но те фильмы, что составили "золотой фильмофонд" мира, внутренне связаны с Евангелием.
Мы ведь дышим воздухом христианства. Вот пример, лежащий на поверхности.
Братья продали Иосифа в Египет. А когда пришли туда же за хлебом, не узнали брата, ставшего вторым после фараона. Евреи не узнали Христа, пришедшего не во славе, а в образе раба. Понимаем ли мы, что тема "неузнанности", есть центральная тема Писаний?
И отсюда же – тысяча тем кинематографа. "Огни большого города" – об этом. Там маленький человек приносит себя в жертву за того, кого он любит. Он дарит любимой счастье, но остается неузнанным. Это – образ Христа, Который все для нас сделал, но неузнанным до сих пор остается. Чаплин мог об этом не думать, но такой фильм мог родиться только в мире, чей воздух пропитан Евангелием.
Об этом "Старший брат" по пьесе Вампилова. Об этом гоголевский "Ревизор".
Великое множество произведений искусства украшено библейским идеями. Эти идеи умеют пробиваться сквозь самый неподатливый материал с упорством травинки, прорастающей сквозь асфальт.
Стоит пересмотреть под этим углом зрения хотя бы свои любимые, лежащие на полке фильмы. Даже такое простое путешествие обещает быть увлекательным.
Источник: Радонеж
