Архимандрит Зинон (Теодор): "Судьбы от звезд не зависят"

ИКОНОПИСЦА ЗИНОНА, ОДНОГО ИЗ САМЫХ АВТОРИТЕТНЫХ МАСТЕРОВ СОВРЕМЕННОЙ РУССКОЙ ИКОНОПИСИ, ПРИЧЕМ НЕ ТОЛЬКО ПРАКТИКА, НО И БЛЕСТЯЩЕГО ТЕОРЕТИКА И ЦЕРКОВНОГО МЫСЛИТЕЛЯ, КОЕ-КТО ВОСТОРЖЕННО НАЗЫВАЕТ АНДРЕЕМ РУБЛЕВЫМ НАШЕГО ВРЕМЕНИ. САМ ОН, РАЗУМЕЕТСЯ, РЕШИТЕЛЬНО ВОЗРАЖАЕТ ПРОТИВ ТАКОГО СРАВНЕНИЯ, ОДНАКО ВСЕ, КТО ВИДЕЛ И ЗНАЕТ РАБОТЫ ВДОХНОВЕННОГО ПРИВЕРЖЕНЦА ДРЕВНИХ ВИЗАНТИЙСКИХ ТРАДИЦИЙ, СКЛОННЫ СОГЛАСИТЬСЯ И С ТАКОЙ ВЫСОКОЙ ОЦЕНКОЙ. С АНДРЕЕМ РУБЛЕВЫМ НАШЕГО ВРЕМЕНИ ПОБЕСЕДОВАЛИ КОРРЕСПОНДЕНТЫ "ДВ"

"ТРОИЦА" НА КОНФЕТАХ – ЭТО ГРУСТНО

– Любой художник может стать иконописцем? Что для этого требуется?

– Прежде всего желание и способности. Но, как и всякому серьезному делу, церковному искусству нужно учиться. Долго, упорно, с полной самоотдачей. Лет пятнадцать потребуется, самое малое. Это если нет предварительной подготовки.

– А если, как у вас, в кармане диплом художественного училища? Плюс бесспорный?

– Минус! С мирским багажом еще дольше придется учиться. Поначалу надо избавиться от навыков светского искусства, они сильно мешают. Решив стать иконописцем, художник должен изменить весь образ своей жизни: участвовать в таинствах Церкви, изучать богословие, церковнославянский язык. Он должен понимать и всем сердцем своим, всей душой принимать то, что делает. Иначе икона, которую он напишет, получится поверхностной, неубедительной и ни о чем свидетельствовать не будет.

Конечно, нужно смотреть много древних икон, сейчас такая возможность есть. Это у древних иконописцев под рукой почти ничего не было, все писали по памяти. Творчество вне живого предания невозможно, а у нас живая традиция церковного искусства пресеклась. Большинство древних икон раскрыты сравнительно недавно. Поэтому сейчас нам приходится проходить тот же путь, которым следовали русские иконописцы после принятия Русью христианства. Для них тогда образцами служили византийские иконы, для нас сейчас – все древнерусское наследие. Иконографический канон, как и богослужение, складывался в течение столетий и сформировался примерно к XII веку, в таком виде дошел до нас. Мы не должны это все растерять – ни в коем случае!

– Но согласитесь, что искусство XII века воспринимается в XXI неоднозначно. Не опасаетесь, что современник чего-то все-таки недопоймет, и, как следствие, не сможет принять всей душой, в том числе и ваши работы?

– Некоторые церковные люди почему-то считают, что древняя икона – прерогатива специалистов, даже, может быть, светских, а в Церкви они ни к чему. Более того, и среди монахов, которые должны быть профессиональными хранителями наследия, можно услышать такое мнение. Когда я просил, чтобы открыли роспись алтарной преграды в Успенском соборе Псково-Печерского монастыря, которая сохранилась довольно хорошо, хотя была создана еще при преподобном Корнилии в XVI веке, – ни за что не соглашались, говорили: "Старушки не поймут".

Ну, кто-то, может быть, и не поймет, согласен. Сегодня нет устоявшегося и выраженного мнения Церкви о церковном искусстве, а уж тем более, контроля церковной власти над ним. И в ограду Церкви принимается практически все. Многие священнослужители убеждены, что каноническая икона трудна для восприятия простого народа, и лучше ее заменить живописной. Но я уверен, что для большинства также тяжелы для восприятия стихиры, ирмосы и сам богослужебный язык, уж не говоря о структуре богослужения, однако едва ли кому-то придет мысль упростить богослужение применительно к духовной малообразованности. Задача Церкви – возводить людей к высоте боговедения, а не самой снисходить до человеческого невежества. Поэтому отвергающий подлинно православную икону тем самым ставит под сомнение правильность своего восприятия богослужения и, в частности, Евхаристии, из которой икона рождается.

– Талант – непременное качество иконописца?

– Одно дело чувствовать, а другое дело еще суметь воплотить свои чувства, переживания. Леонардо да Винчи говорил: где рука не работает вместе с глазом, там нет художника. Возьмите искусствоведа: он прекрасно все чувствует, видит, но если сам возьмется за кисть, ничего не получится. Я уверен, что в этом смысле поэтов гораздо больше, чем известно широкой публике. Одно дело тонко чувствовать, совсем иное суметь облечь это в какую-то форму. Не каждому дано.

– Это то, что дается от Господа Бога? Вот вам, к примеру, дан талант писать иконы, а нам нет...

– Ну, значит, вам другое дано. Дух один, дарования различны. Художник должен всячески оттачивать и совершенствовать свое мастерство. Я считаю, что икона должна быть, прежде всего, безукоризненной в художественном отношении. Сейчас то, что, я вижу, пишется в Москве, – это чистое безобразие большей частью. Особенно, конечно, "хороша" продукция церковного комбината Софрино...

– Так там же конвейер...

– Но и на конвейере можно было бы делать все с гораздо большей душой, лучшего качества и художественного достоинства. А получается ужас какой-то.

– Вы знакомы с теми, кто там работает?

– Знаю директора – Евгения Пархаева.

– Разве он умеет писать иконы?

– Он руководитель, а, значит, тон задает, в том числе и иконописцам. Без его воли ничего здорового на его предприятии появиться не может.

– Вас он случайно не звал на помощь?

– Лет десять назад приглашал. Спрашивал совета: как можно улучшить художественное качество продукции. Все, о чем я тогда говорил, внимательно выслушал и сделал наоборот. Результат плачевный.

– Объясните, пожалуйста.

– Патриарх Алексий I просил не приносить в храм бумажные цветы, потому что в них нет правды. Еще гораздо раньше митрополит Московский Филарет (Дроздов) говорил, что поддельные камни и поддельные металлы нельзя употреблять в церковном обиходе не потому, что они малоценны, а потому что заключают в себе ложь. Всякие механические способы воспроизведения икон Церковью не одобряются. Но, очевидно, теперь обстоятельства заставляют... Это принимает иногда чрезвычайно уродливые формы, и в наших иконных лавках продаются такие иконы, которые не имеют права на существование. Та продукция, которую выпускают мастерские Патриархии, далеко не всегда соответствует требованиям, предъявляемым Церковью к своему искусству. Это очень тревожный симптом.

– Но разве техника не пришла на помощь иконописцам?

– Техника много вреда принесла церковному искусству. Я заметил, что люди приходят в Третьяковскую галерею, смотрят на "Троицу" Андрея Рублева, и ничего особенного в ней не видят. Уж настолько она примелькалась... "Спасибо" техническому прогрессу. И на марках почтовых, и на открытках, и даже на конфетных коробках к Пасхальному празднику – повсюду тиражируется великое церковное творение. Примелькалось так, что люди на него уже и не реагируют как на икону вовсе. Грустно же это...

– Насчет конфет, конечно, это кощунство. Но с другой стороны далеко не каждый верующий может позволить себе приехать в Москву, прийти в Третьяковскую галерею... Не редкость для нашей Церкви, когда где-то в глубинке люди вместо иконы используют цветную фотографию. Не от хорошей жизни, понятно, но что делать?

– Известный русский иконописец и богослов Леонид Александрович Успенский в одной из своих статей о красках в иконе, опубликованной некогда в журнале Московской Патриархии, очень просто и убедительно объясняет, почему цветная фотография не может быть применена в церковном обиходе: она только имитирует цвет, тогда как собственного цвета не имеет. Потому употреблять цветные фотографии в качестве икон не следует. Икона должна свидетельствовать об истине, а мы вводим элемент лжи туда, где ее по определению быть не может.

ПО РЕЦЕПТАМ ДРЕВНИХ МАСТЕРОВ

– Интересно, свой самый первый в жизни рисунок вы могли бы припомнить?

– Помню только, что в четыре года начал что-то калякать. С тех пор все время что-нибудь пытался изобразить. Всем, что под руку попадется: карандашом, мелом, углем. Простые акварельные краски для меня в детстве были самым желанным подарком. Далеко не всегда выходило что-то достойное, но я старался.

– Зато теперь, отец Зинон, ваши работы известны на весь мир, и не только православный. Да и краски у вас теперь есть – любые!

– Как раз много красок использовать нехорошо – человек в пестроту впадает. Вот сейчас, например, расписывая в храме стены, я работаю с четырьмя красками. На иконе можно позволить себе и больше цвета. Но сильно увлекаться цветом нельзя все равно. Посмотрите на картины известных художников. Венецианец Тициан – колорист высочайшего класса! Однако его ранние работы несколько пестроваты, слишком много ярких драпировок. Но если вы будете в Санкт-Петербурге и зайдете в Эрмитаж, то, думаю, непременно обратите внимание на одну из его поздних картин, например, "Святой Себастьян". Всего три краски, но какая заложена сила в портрете, какая мощь!

– Чем сдержаннее палитра, тем ценнее картина?

– Каждый художник с течением времени, превращаясь в более зрелого мастера, стремится обходиться минимальным количеством цветов. Тот же Веласкес: ранние его работы довольно контрастные, яркие, но в последних все куда благороднее. Мне кажется, это связано как с внутренним ростом художника, так и с ужесточением требований к себе, своему творчеству.

– Наверное, подбор и количество красок зависят еще и от того, что художник задумал изобразить: для портрета старика достаточно будет трех красок, а, скажем, для девушки на фоне цветущего сада этого маловато. Так?

– Возможно. Но ведь я пишу иконы. Это иное. И тут своя техника, ни с чем не сравнимая.

– Иными словами говоря, есть свои секреты? Вы могли бы нам что-то открыть?

– Для того, чтобы писать иконы по-настоящему, надо в точности соблюдать ту технологию, которой пользовались в старину.

Традиционным фоном на иконе всегда было листовое золото (или серебро). Металлы эти дорогостоящие, поэтому за неимением использовали простые, но натуральные материалы. В бедных храмах, особенно на севере России, все фоны на иконах написаны светлыми красками. Фон – слово нерусское, иконописцы называют его "светом". Краски должны быть натуральными, на минеральной основе, за исключением простейших, например, свинцовых белил. Грунт на доске готовится на осетровом клею. Опять же сегодня это накладно, но и в древности иконы стоили дорого. Олифу я сам варю, краски растираю... Начиная с доски и заканчивая покрытием олифой, все стараюсь делать сам, по рецептам, которые сохранились от древних мастеров.

– В России сегодня открыты десятки, если не сотни, мастерских, даже центров иконописи. Вас это радует?

– В целом – конечно. Но я считаю, что требования к тем, кто идет туда учиться, должны быть такими же, как и к будущим семинаристам. И по статусу иконописцы должны быть уравнены со священнослужителями. Тогда в будущем, может быть, и появится что-то стоящее в отечественной иконописи. Во всяком случае, древние традиции будут неуклонно сохраняться.

– У вас есть ученики?

– Нет.

– Почему?

– Да как вам объяснить... Мне нравится эпоха Возрождения – времена Леонардо да Винчи, Рафаэля, Микеланджело. Учеников тогда держали в абсолютной строгости. Как пример обучения строгому рисунку: между глазом ученика и гипсовой моделью ставили промасленный пергамент, голову закрепляли на штатив, чтобы не шевелилась, один глаз ученик закрывал, и он воспроизводил на пергаменте абсолютно точные очертания гипсовой модели. Потом это все убиралось, и ученик должен был от руки сделать рисунок такой же точности. Чтобы при наложении двух рисунков контуры абсолютно совпадали. Сто, двести, триста, тысячу раз повторялось задание, до тех пор, пока не выйдет, как надо. Теперь так не учат. Некого. Никто не соглашается на такой каторжный труд. А ведь это всего-навсего обучение...

– Или все-таки мучение?

– Возможно. Но иначе не достичь чего-то серьезного, стоящего. Все через труд, через муку. Пока не придет настоящее умение.

– К чему в вашем деле ведет недостаточное, скажем так, мастерство?

– Мастерство недостаточным не бывает. Либо есть оно, либо нет. А к чему ведет неумение, это ж понятно. А с другой, посмотрите-ка, что творится! Приходят ко мне так называемые ученики, в глазах лихорадочный блеск – хотят постичь тайны иконописи как можно быстрее. А для чего? Да чтобы тут же начать зарабатывать "большие деньги". Такие покрутятся два-три месяца возле меня, уедут куда-то, потом, глядишь, а у них уже самостоятельные заказы, да зарабатывают так, что и мне не снилось. Ко мне же дорогу забыли. Посмотрел я на это и однажды решил: все, хватит! Не надо мне больше никаких учеников. Толку от таких все равно не будет.

– Есть противоречие – между "большими деньгами" и творчеством иконописца? Как вы сами-то относитесь к деньгам?

– Никак. У меня всегда были деньги, потому что потребности небольшие. Многие мне попросту ничего не платили. Никаких гонораров я, как правило, не получаю. Сколько дают, столько я и беру. В монастыре и вовсе бесплатно писал, потому что жил там на всем готовом. Правда, здесь, в Вене, надо платить налоги, страховки всякие, материалы закупать, а это недешево стоит. Но все равно сам я никогда никаких цен за свои работы не назначаю. Это закон.

– И вам неважно кто обращается: олигарх-нефтяник или полунищий приход с просьбой написать иконостас в храме?

– Ну, если я знаю, что люди бедные, то могу и просто так написать. Но вот приходят некоторые, просят сделать нечто достойное, а предлагают за работу копейки... Я соглашаюсь, а потом смотрю: ба, да у каждого священника автомобиль-иномарка, по нескольку десятков тысяч долларов стоит!.. Вот и задумываешься над природой людской – на что деньги жалеют, а на что нет. Ведь машина лет через пять превратится в кучу негодного железа, а на иконостас – это же на века, денег, получается, нет... Странно мне это. Когда не хватает на Mercedes, ездить надо на "Ниве". Вот я в магазин зайду и скажу: мне эта машина нравится, но у меня нет денег. Продадут мне ее ил и нет? Так почему же со мной можно поступать иначе?

– Что же вы делаете в таких случаях?

– Да ничего особенного – работаю. А как отказаться: найдут какого-нибудь мазилу, он храм испортит. Сплошь и рядом сегодня можно увидеть такое "творчество": иконописью назвать нельзя, а выбрасывать на помойку грешно.

– Однако на что-то ведь надо жить? Да к тому же времена непростые, без средств – никуда.

– Жить надо, никто не спорит... Просто материальная сторона в нашем деле не главное. Если священнослужитель во главу угла будет ставить доход, то о какой святости может идти речь? Так и художник, у которого деньги на первом месте, уже не художник. А если ты к тому же иконописец!.. Времена всегда непростые. Все равно, нужно держать себя в рамках, законов Божьих не нарушать.

А все что надо – придет. Непременно.

ЗАПРЕТ НА СЛУЖЕНИЕ БЫЛ ОТМЕНЕН

– Кто вы по церковному званию?

– В России – архимандрит. Но сегодня мое положение не соответствует чину, потому что у греков архимандрит – это настоятель монастыря. А так как я настоятелем монастыря был весьма короткое время, то теперь я просто монах.

– Вы служили настоятелем монастыря?

– Да, в Пскове. Два года. Потом наш иерарх (архиепископ Псковский и Великолуцкий Евсевий (Савин) – Авт.) запретил мне исполнять священнические обязанности. Прогнал из Церкви, короче.

– За что?

– В 1996 году, на праздник Успения Пресвятой Богородицы по западному календарю, я позволил группе итальянцев, проходивших курс иконописи в Мирожском монастыре, вместе с католическим священником – директором Центра "Христианская Россия" Романо Скальфи – совершить литургию по латинскому обряду в нашем, еще даже не отреставрированном до конца и не освященном храме. И сам причастился – принял святые Христовы Тайны за католической Евхаристией. Это богослужение не было публичным, но некие туристы-эмигранты – аж из Аргентины! – оказались случайными свидетелем и написали донос. Иначе это послание владыке Евсевию назвать мне трудно. Архиерей ознакомился и запретил меня в богослужении. Свою жестокую кару обосновал тем, что мной якобы были нарушены церковные каноны – Апостольские правила, правила Лаодикийского, Антиохийского, Карфагенского соборов... Всего десять канонов и священническая присяга.

– Не многовато для одной службы?

– В это я даже не вникал, в тех обвинениях вообще не было логики. Разумеется, я не утаивал факт своего участия в совместной Евхаристии с католиками. Возможно, формально епископ поступил со мной правильно, наказал, но по евангельскому духу – неверно. Епархиальный владыка имел вполне обоснованную возможность проигнорировать тот донос. Но, очевидно, я ему чем-то мешал. Во всяком случае, раздражал – несомненно.

– Интересно, чем же вы, простой, по сути, монах-иконописец, могли помещать архиерею?

– Ну, не совсем простым монахом я был к тому времени. В 1994 году Церкви был передан древний Спасо-Преображенский Мирожский монастырь. Но власти, сделавшие это, поставили условие: в стенах монастыря должна появиться иконописная школа. Мне поручили это дело возглавить. Вскоре тут образовалась не просто школа, а монашеское братство иконописцев. Люди приезжали не только из России, но со всего мира – учиться. Мы писали иконы, делали росписи, постепенно возрождая сам монастырь, который за годы советской власти пришел в полное запустение. Первым делом восстановили надвратную церковь во имя святого Стефана Первомученика, в ней стали совершаться богослужения. Сделали уникальный иконостас из камня, я написал для него образы Спасителя, Богородицы и святых в медальонах...

В 1995 году нежданно-негаданно я стал лауреатом Государственной премии России – первым, за всю, наверное, историю русского монашества. Ни о чем подобном, разумеется, никогда не мечтал, но вот так получилось. Все вроде бы шло хорошо, и даже чрезмерно – о нас писали в газетах, журналах, особенно много за рубежом, снимали фильмы, да и просто заезжали посмотреть на наши работы самые разные люди. Однажды пожаловал католический священник, директор Центра "Христианская Россия" Романо Скальфи. А тут как раз праздник, он и попросил у меня разрешения отслужить в храме мессу. Я не смог отказать "брату по духу", да и сам участвовал в этом богослужении. Что было дальше, известно: наш владыка решил проявить себя суровым "ревнителем православия". А по мне так просто воспользовался моментом, чтобы избавиться от строптивого священника.

– Вы и вправду такой строптивый?

– Да, после госпремии меня действительно начали обвинять в разных вздорностях, например, в отсутствии смирения и чрезмерной гордости. Сей грех объясняли гордыней, которая якобы гложет меня по причине особого таланта писать иконы. Но все же совсем не так!

– А как?

– Да такого просто быть не могло! Иконописец – совсем не художник в светском смысле слова. Икона не способ самовыражения, составная часть богослужения, вот о чем нельзя забывать. Господь дал мне умение писать иконы, значит, Ему принадлежат мои таланты, и здесь мне гордиться нечем...

Я был запрещен в священническом служении, снят с настоятельства в Мирожском монастыре, изгнан вместе со своей монашеской общиной, а, самое страшное, оказался отлученным от Церкви. Уходить пришлось буквально в никуда. К тому времени практически всю свою сознательную жизнь я провел в монастыре, в миру не имел ни кола, ни двора. А тут зима, декабрь месяц, морозы под тридцать градусов – где обогреться, чем питаться? К счастью, знакомые прихожане приютили нас сначала на загородной даче, а потом помогли перебраться в полузабытую деревню Малая Гверстонь на границе Псковской области и Эстонии. Пять лет я жил там затворником. Много работал, даже больше, чем в монастыре. "Никому не должно быть пощады, если он пошел против Церкви", – заявил наш милосердный архипастырь по этому поводу в интервью одной из газет.

– Никто не посмел ему возразить?

– Нет, почему же... Клирик

Псковской епархии Владимир Андреев написал главе нашей епархии письмо, где попытался объяснить владыке, что я вовсе не преступник... Тут же разделил мою участь. Изгнанному вместе со мной монаху Павлу было запрещено причащаться, еще один монах-иконописец Петр также оказался в схожем положении...

– Но сегодня вы снова в Церкви. Справедливость восторжествовала?

– Спасибо Святейшему патриарху Алексию II: он разобрался с моим делом по справедливости и подписал указ о снятии с меня всех дисциплинарных прещений (т.е. взысканий) – и, прежде всего, запрета на священническое служение. Несправедливый запрет был отменен.

ПАЛОМНИКАМ ЗАХОТЕЛОСЬ ЧУДА

– Отец Зинон, мы, разумеется, представляем, как вы относитесь к астрологии. Однако на звездное небо вы, видимо, смотрите. Задумываетесь о влиянии космоса на людей?

– Вполне могу допустить, что расположение планет может каким-то образом влиять на душевный склад человека. Но жизнь наша, судьбы, как еще говорят, зависеть от звезд на небе никак не могут. Древние греки верили в рок, Церковью это всегда относилось в разряд суеверий.

Если христианин будет верить гороскопам, всяким предсказаниям, тогда он вообще ни к какой добродетельной жизни становится неспособным. Будет считать какие-то дни удачными, благоприятными, когда можно делать всякие христианские добродетели, но что тогда делать в прочие дни? Получается, для добродетели они не годятся. Что же делать? Святитель Иоанн Златоуст обличал византийское общество в подобного рода вещах. Христианин ничего бояться не должен, потому что "идол в мире ничто" – так Апостол Павел говорит.

– Вам в своей жизни приходилось сталкиваться с явлениями, объяснить природу которых непросто? Скажем, мироточение икон, Божественный огонь в Иерусалиме, Туринская плащаница... Вы согласны, что это – настоящие чудеса?

– Меня они совершенно не интересуют.

– Но почему?

– Разве названное вами что-то прибавляет к моей вере? Ничего, абсолютно.

– Значит, чудеса вас совсем не волнуют?

– Самое великое чудо для меня в христианстве – сам Иисус Христос. И что такого невероятного может прибавить к моей вере даже пусть подлинная Туринская плащаница или реальное схождение Благодатного Огня на Пасху, я просто не понимаю. Да ничего абсолютно!

– Благодатный Огонь – великое чудо!

– Кто вам сказал?

– Уже не первое в канун Пасхи тысячелетие Благодатный Огонь появляется в храме Гроба Господня в Иерусалиме. И в наше время весь мир каждый год наблюдает за этим невероятным событием по телевизору... А вы как же?

– Я телевизор вообще не смотрю. А что касаемо огня... Известный литургист Николай Дмитриевич Успенский в 1948 году сделал доклад на ученом совете Ленинградской Духовной Академии. Он назывался: "К истории Святого огня, совершаемого в Иерусалиме в Великую субботу". Вы, разумеется, слышать его не могли.

– Не слышали...

– Понятно. Так вот известный богослов убедительно доказал, что никакого чуда, связанного с огнем, на Пасху в Иерусалиме не происходит.

– Но люди же видят своими глазами! Вдруг – ни с того, ни с сего – вспыхивает яркое пламя, и первое время, как утверждают десятки, сотни верующих, даже не обжигает...

– Вопрос – что это за огонь? Откуда он взялся? Это каждый должен решать для себя самостоятельно.

– Интересно, что вы решаете?

– Когда христианство для людей стало престижным, многие язычники ринулись в Церковь – тут-то и возникла потребность в паломничествах. Ранние христиане никаких паломничеств не признавали, они считали это делом излишним, а у язычников паломничества считались необходимой частью благочестия. В свое время они любили ходить к оракулам в храмы Артемиды Эфесской или Аполлона Дельфийского, чтобы услышать очередное пророчество и тут же поверить в него. Вот и теперь: паломникам захотелось какого-нибудь нового чуда...

– Но не сами же паломники что-то придумали?

– Миф про огонь зародился так. Накануне Пасхи, в Великую субботу, в храме гасили все лампады кроме той, которая находилась в кувуклии – часовне над Гробом Господнем. Остальные мыли, заливали новым маслом, так готовились к великому празднику. Когда приходило время, в конце вечери Патриарх возжигал свечи в кувуклии от той единственной не погашенной в связи с предпраздничной подготовкой лампады. Затем торжественно выходил из часовни, и уже от этого огня возжигались все другие лампады и свечные связки в храме. Народу такая традиция понравилось. Так появился слух, что огонь из кувуклии необычен, возникает в определенный день и час сам по себе, он – от Бога... Причем, если одни паломники лишь подтверждали сам факт изнесения патриархом огня из часовни Гроба Господня, то другие указывали и на образ появления этого чуда: в виде голубя, молнии и даже "аки солнце"... Так возник весьма привлекательный миф, отказаться от поддержки которого греческие священники до сих пор не в силах.

– Но зачем русские священники этот миф поддержали?

– Первым, кто рассказал на Руси о "чудесном огне", был игумен Даниил. Он путешествовал ко гробу Господню в 1006-07 году. Тысячу лет назад, представляете! По-гречески он говорить не умел, что ему растолковали, то и усвоил.

А правду про огонь, который "сам собой возгорается", еще в XIX веке скрупулезно выяснил преосвященный Порфирий, между прочим, магистр богословия, доктор эллинской словесности, известный своими многочисленными трудами по истории и археологии Востока. Ему удалось вызвать на откровенность митрополита Вифлиемского Дионисия, который был не просто свидетелем, но и постоянным соучастником ежегодного чина. С большим облегчением греческий иерарх поведал "великую тайну", добавив при этом, что "от одного Бога ожидается прекращение благочестивой лжи".

Когда Пасха бывает в один день у католиков, греков и армян, в кувукпию должны входить три патриарха: греческий, за ним католический и армянский. Так вот последние двое наотрез отказывались туда заходить, говорили, что в комедии участвовать не желают.

– Почему же до сих пор православные христиане восточных исповеданий верят в Священный огонь?

– Потому что огонь, действительно, можно назвать Священным – он возжигается от лампады с Гроба Господня, священного места для каждого христианина. Недаром в заключение своей речи профессор богословия Н.Д. Успенский так и сказал: "Мы же можем согласиться с объяснениями митрополита Вифлиемского Дионисия, "что огонь, зажигаемый на Гробе Господнем от скрытой лампады, все-таки есть огонь священный, получаемый с места священного", и к этим словам наместника иерусалимского патриарха добавить от себя, что для нас этот огонь есть, был и будет священным еще и потому, что в нем сохраняется древнехристианская и вселенская традиция, связанная с верой во Христа..."

– В России стало традицией: в канун Пасхи отправлять в Иерусалим специальный самолет – с чиновниками, бизнесменами, артистами. Все они радостно летят за Священным огнем, считая при этом свою миссию, видимо, тоже священной. Как вы относитесь к этому?

– Всю свою сознательную жизнь я прожил в монастыре и ничего иного для себя не желаю. Так вот, есть люди, которые в храм не ходят, регулярно не исповедуются, не причащаются, но зато раз в год едут в Иерусалим – и там восторженно добывают Священный огонь. Почему-то они считают, что это гораздо большее, чем все остальное в православной вере. Мне их жаль, ведь они заблуждаются.