Святость – это не безгрешность

Святые – это такие же люди, как мы, только жизнь свою земную они прожили не так, как мы. Их пример перед нашими глазами – это и укор, и поддержка, и надежда на помощь – там, где мы сами по немощи своей не справимся. В честь святых освящаются храмы, иконописцы пишут их образы, некоторые из святых "стихийно" – но не стихийно, конечно, а по Промыслу Божию – обретают особое народное почитание, какое, например, архиепископ далеких и неведомых Мир Ликийских обрел на Руси. При этом почитание святых в Церкви вызывает у верующих массу вопросов. Часть из них мы решили задать человеку, имеющему к этой теме самое непосредственное отношение: секретарю епархиальной комиссии по канонизации подвижников благочестия диакону Максиму Плякину.

– Отец Максим, давайте начнем с определения святости. Чем отличается святой от "просто доброго христианина" и хорошего человека?

– С богословской точки зрения мы можем назвать святым того человека, относительно которого у нас нет сомнений: он унаследовал Царство Небесное. Однако это не полное определение. Церковь знает, что за минувшие века – как новозаветные, так и ветхозаветные – Господь принял в Свои обители тысячи, а может быть, миллионы человеческих душ. Но не всех мы явно чтим как святых. Из сонма спасенных мы выбираем отдельных людей. Почему? Потому, что некоторых своих чад Церковь ставит в пример всем остальным христианам. Первое отличие святого от просто добродетельного христианина – это отличие педагогическое. Если человек прожил свою земную жизнь так, что мы можем сказать всем остальным христианам: идите этой дорогой, и вы обретете спасение, – тогда этот человек свят. Второе отличие можно назвать мистическим. Святитель Иоанн Шанхайский, прославленный в лике святых теперь уже всей полнотой Православной Церкви, говорил так: "Святость есть не просто праведность, за которую праведники удостаиваются наслаждением блаженства в Царстве Божием, но такая высота праведности, что люди настолько наполняются благодати Божией, что она от них течет и на тех, кто с ними общается" [1]. Когда свет Христов, осиявающий человека, так переполняет его, что он начинает светить другим, тогда мы уже чисто субъективно, т. е. на уровне своего впечатления, определяем этого человека как святого. И через этого человека могут быть явлены чудеса – при его жизни или посмертно. Мистический критерий в конечном итоге является главным для решения формального вопроса, то есть для официальной канонизации. Один из самых сложных, спорных случаев – канонизация царственных страстотерпцев, семьи последнего русского царя. Колебания продолжались восемь лет, ведь впервые этот вопрос был поставлен на Соборе 1992 года. И решающим аргументом стали сообщения о десятках засвидетельствованных чудес – несмотря на то, что канонизация всей Церковью еще не была совершена, люди обращались к царственным страдальцам с молитвой, призывали их как Небесных ходатаев. Их иконы (в основном созданные в Зарубежной Церкви, которая тогда уже прославила их) были и в "красных углах" обычных прихожан, и в иконостасах храмов. Можно сказать, что именно это всенародное движение, всенародное осознание их святости и стало побудительной причиной для Церкви узаконить их почитание формально – канонизацией.

– Но именно по ходу обсуждения этого вопроса многие спрашивали: что важнее для того, чтоб Церковь признала человека святым: его собственный выбор, его жизненный путь, или воля Божия, сделавшая его мучеником помимо его собственной воли?

– Однозначного ответа этот вопрос не имеет. Вифлеемские младенцы не вели праведной жизни, разумеется, потому что не успели, и никаких пророчеств не изрекали, но отдали свои жизни за Христа. Невольно, не по своему хотению, но это мученики за Христа, и поэтому все традиционалистские Церкви мира – и мы, и католики, и монофизиты – все, сохранившие древние традиции почитания святых – чтят Вифлеемских младенцев, у всех есть такой праздник в календарях. И здесь мы вновь возвращаемся к мистическому аспекту узнавания святости: совершенно нерационально, совершенно субъективно, но Церковь как Тело Христово в этих мучениках увидела своих. Но из этого не следует, что в достижении святости нет воли человеческой. Есть Божия воля, но есть и человеческая. Если мы Божию волю исключим, тогда не будет святых – святыми становятся только по благодати. Но в то же время, человек, если он, по крайней мере, не младенец, должен сам, сознательно пойти к Богу, чтобы стать святым. На этом пути будут ошибки, падения, отклонения, но если человек не пойдет, он не сможет стать святым. Есть благодать Божия, помогающая человеку идти, и есть выбор самого человека.

– Святой, почитаемый христианами, и пророк, праведник Ветхого Завета – в чем главное отличие?

– Прежде всего, мы, христиане, почитаем и ветхозаветных святых также. В Церкви существует празднование в честь святых Ветхого Завета, это предпоследнее воскресенье перед Рождеством Христовым – Собор святых праотец. Кто эти святые? Во-первых, это прямые предки Спасителя: Авраам, Исаак, Иаков, Иуда и его братья – Иосиф, Вениамин, далее – Давид и Соломон. Это пророки, провозглашавшие по откровению волю Божию и пророчествовавшие о Христе, это Моисей, которому Господь открывает Свой замысел о людях; это судьи Израильские, которые правили своим народом, опираясь на заповеди Божии.

Понятно, что к Ветхому Завету мы не можем подходить с теми же критериями, что к Завету Новому. Когда мы читаем в Ветхом Завете о каких-то кажущихся нам сегодня страшными поступках ветхозаветных святых – о прелюбодеянии Давида, идолопоклонстве Соломона, клятвопреступлении Раав – или о страшной жестокости тех войн, которые вели Иисус Навин и царь Давид, мы должны понимать, что это принципиально другое время и другое мистическое состояние. Это люди, для которых Искупление еще не совершилось, смерть не побеждена, благодатная защита от греха не дана еще этим людям. Но они служат Богу так, как только возможно служить в этом доблагодатном состоянии. Они готовят приход Христа, готовят людей к явлению Мессии. И это вменяется им в заслугу. И в Давиде мы чтим не прелюбодеяние, а 50-й псалом, который он сложил после этого события. В нашем богослужении раскаяние Давида оставило такой след, что этот псалом звучит в храмах несколько раз в течение каждого дня.

В числе ветхозаветных святых мы чтим Адама и Еву, которые пали, в которых род человеческий пал – но мы не это чтим, мы чтим их покаяние, плач Адама перед воротами Рая. Церковь родилась не в день Пятидесятницы, как часто говорят, нет, в день Пятидесятницы она была укреплена Святым Духом, а родилась она в тот момент, когда Господь сказал Адаму не хорошо быть человеку одному (Быт. 2, 18). Первая Церковь – это церковь Эдемского сада, и она дожила до Христа – через Авраама, через Давида, через пророков. Поэтому ветхозаветная Пасха – Песах, праздник Исхода из рабства в свободу – становится Пасхой новозаветной, исходом из рабства греху. Вот новозаветный подход к ветхозаветным святым. Христианская святость корнями своими – там. Последний святой Ветхого Завета – это Симеон Богоприимец.

– А в чем отличие православного понимания святости от католического? Почему протестантизм отказывается от почитания святых? Наконец, об исламе – там ведь тоже есть понятие о святости?

– В Православии, как мне представляется, наиболее силен мистический аспект. В некоторых случаях мы очень мало знаем о самом человеке, о его земной жизни, но Господь открывает его нам – чудесами, знамениями – и мы понимаем, что он свят. Классический пример – праведный Симеон Верхотурский. Мы его чтим как святого покровителя Урала. А когда его прославляли в лике святых – что было о нем известно? Есть мощи, есть чудеса, есть исцеления. Есть даже люди, которые его застали в живых, но как его звали – никто вспомнить не может. И только потом Господь в сонном видении митрополиту Тобольскому Игнатию открывает, что это Симеон. А о происхождении праведника нам ничего не известно по сей день.

Католики в этом смысле гораздо рациональнее: для них важен педагогический аспект. Поэтому они очень внимательны к земной жизни предполагаемого святого. Можно сказать чуть иначе: для них важнее, чтоб святой служил примером, а для нас, православных, – чтобы он служил связующей нитью меж Церковью земной и Церковью небесной. Хотя из этого не следует, что мы невнимательны к тому, что было на земле.

Вот пример. У нас есть двое святых. Они оба жили в пятом веке – святитель Кирилл Александрийский и святитель Феодорит Кирский. Они оба признаны учителями, это авторитеты в богословии. Но меж собой они еле примирились. Дело доходило до взаимных анафем, и даже Третий Вселенский Собор не мог помирить меж собой этих святых. Значит ли это, что мы отрицаем святость того или другого? Нет, потому что каждый из них служил этой связующей нитью. Католикам такие канонизации даются гораздо труднее: когда святые не ладили меж собой, когда их жизнь вызывала нарекания... Есть даже обязательное условие – кандидат на канонизацию должен "обладать добродетелями в героической степени". Сейчас идет беатификационный процесс – процесс причисления к местночтимым святым – Робера Шумана, идеолога и основателя Евросоюза. Понятно, что это был верующий католик, и в своей политической деятельности старался о том, что он христианин, не забывать. Но его главная заслуга – построение объединенной Европы. С точки зрения Православной Церкви, это все-таки не основание для прославления в лике святых.

Что касается протестантизма... Классические протестанты – англикане, лютеране – чтят святых, в их служебниках есть к ним молитвы. А вот если мы возьмем более радикальных протестантствующих, баптистов, например, то увидим, что у них отсутствие почитания святых связано с целым комплексом других моментов: они отрицают почитание Божией Матери, почитание икон, Таинства. С точки зрения баптиста, Господь не действует через реалии тварного мира, им незнакомо понятие благодати в православном смысле. Для них хлеб и вино Евхаристии – лишь хлеб и вино, они не могут стать чем-то иным. Православные веруют, что перед ними Тело и Кровь Искупителя, потому что Господь прелагает эти вино и хлеб. А кто такой святой? Святой – это тот, кто преисполнен благодатью настолько, что она начала изливаться через него на других. Если здесь, в тварном мире, невозможно Божие действие, то нет и святых. В баптистском журнале цитаты из Иоанна Златоуста предваряются фразой "Один древний христианин сказал". Для нас же Иоанн Златоуст ценен не только сказанными словами – хотя этих замечательных слов у него более двадцати томов – но тем, что он все это пережил как сопричастник Богу.

Та же, в принципе, позиция и у мусульман – Аллаха нет в этом мире, Аллах в небесах, за девяносто девятью завесами. А значит, нет и святых, хотя есть, конечно, выдающиеся мусульмане, есть те, о ком с великим почтением говорится в Коране: общие с иудаизмом и христианством ветхозаветные пророки: Ибрахим-Авраам, Муса-Моисей. Шииты почитают праведного халифа Али. Иса бен-Марьям, Иисус Сын Марии, почитается как пророк, но здесь-то и очевидна разница: одно дело – говорить о пророке Исе, добавляя каждый раз к его имени традиционное мусульманское "мир ему", другое – молиться Ему и почитать места, с Ним связанные.

Но вот что примечательно и вот где хорошее подтверждение известного тезиса Тертуллиана: душа человеческая по природе христианка. Низовое, народное мусульманское богословие отнюдь не удовлетворяется этим, оно чувствует желание почитать святых людей. В Болгарии отуреченные много веков назад болгары-мусульмане в праздник Георгия Победоносца приходят в храм и молятся у иконы святого Георгия, победителя зла, что с точки зрения шариата – идолопоклонство. О чем это говорит? О подспудном желании нащупать эту ниточку, связующую землю с Небом. Те, кто осознает свою потребность в этой связи, переходят из ислама в христианство.

– Итак, почитание святых – неотъемлемая часть именно православного Священного Предания?

– Именно неотъемлемая. Почему? Во-первых, потому что через них и в них мы видим Бога: Дивен Бог во святых Своих, Бог Израилев (Пс. 67, 36). А во-вторых, если смерть разлучила нас с усопшим до такой степени, что мы не можем попросить его молитв, его помощи, значит, смерть не побеждена. А Христос говорит, что смерти больше нет – не когда-то не будет, а именно сегодня нет, уже нет. Усопшие отделены от нас только телом, но не духом. И это означает, по сути, единство Церкви. Есть предание о том, что когда святой Иоанн Златоуст писал комментарий на Послания апостола Павла, сам Павел на ухо ему подсказывал. Достоверно это предание или нет – в картине общения двух святых, один из которых еще на земле, а другой уже в Царствии, заключается понятие о святом как о гражданине Церкви вообще, Церкви воинствующей, земной, и Церкви победившей, Небесной. Когда мы молимся святому, мы просим собрата о помощи, точно так же, как мы просим живых своих ближних помолиться о нас, когда нам трудно.

В так называемом Апостольском Символе веры (он использовался длительное время параллельно с Никео-Константинопольским) есть такая строчка: "Верую в общение святых". Отказ от почитания святых – это не только агрессия против церковной истории, но и попытка запретить Богу действовать в нас и через нас.

– Как зародилось в Церкви понятие святости, как оно в дальнейшем менялось, можно ли сегодня говорить о разных видах или типах святости?

– Сложно сказать, когда зародилось в Церкви то, что было в ней всегда. Древнееврейский синоним понятия "святой" – кадиш. Отдельный, отделенный, избранный, призванный ко служению. Вот эта отделенность, эта призванность от мира ко служению Богу – она и стала еще в Ветхом Завете первым определением святости. Ранние христиане этот титул прилагали ко всем, и в Посланиях апостола Павла это сплошь и рядом: Всем, находящимся в Риме возлюбленным Божиим, призванным святым (Рим. 1, 7). Именно оттуда, от того мироощущения – то "Святая святым", которое мы слышим за каждой Литургией в храме. Святые дары – святым, готовым их принять. Всякий христианин призван к святости, и это очень жесткая норма: Будьте святы предо Мною, ибо Я свят Господь, это из книги Левит (20, 26). И в Новом Завете Бог повторяет: Итак, будьте совершенны как совершен Отец ваш Небесный (Мф. 5, 48). Идеал Христов – он не только для монахов, не только для священников или архиереев, он един для всех, каким бы жизненным путем ни шел человек. У нас есть самые разные лики святости. Есть монахи, преподобные. Есть святители, епископы. Есть праведные священники. Есть праведные миряне. Есть мученики и есть исповедники – те, кто пережил мучения и в мире отошел ко Христу. Но начало и конец всех этих путей едины: крещение в начале и Царство Небесное в конце.

Мы чтим святых отцов, трудами которых сформировано христианское сознание: их наследием Церковь будет жива до скончания века. Но мы чтим и мученика Феоктиста, пострадавшего вместе со святыми Киприаном и Иустиной – это стражник, который, будучи некрещеным язычником, в последний момент что-то понял и лег вместе с ними на эшафот. Вряд ли он мог бы сколько-нибудь связно объяснить, во что он уверовал – так же, как сороковой севастийский мученик Аглаий. Тридцать девять венцов опускаются на головы мучеников, а сороковой повис в воздухе: сорокового из воинов-христиан, который не выдержал пытки холодом, Господь лишает небесной награды. Аглаий, никем до той поры не просвещенный и не катехизированный, видит это и бросается к ним, туда, в ледяное озеро – под мученический венец... В Советской России кто-то шел на мучения, а кто-то – на компромисс с властью, дабы сохранить Церковь, как Патриарх Тихон, который говорил, что он хотел бы стать мучеником, но на нем Русская Церковь. Мы чтим его как исповедника, как бескровного мученика. Строгий монашеский затвор или активное социальное служение как попытка реализовать евангельские идеалы в самой гуще этого мира – что предпочтительнее? Невозможно ответить на этот вопрос – разными путями ведет Господь тех, кто действительно готов идти за Ним до конца.

– Мы уже коснулись здесь несколько этой темы: святость ведь не синоним безгрешности, безошибочности?

– Именно потому не синоним, что это – святость человека. У святых были и ошибки, и грехи, и поступки, которые нам сегодня кажутся неправильными и даже страшными. Святой император Маврикий подписывает закон, по которому колдуны подлежат смертной казни, преподобный Иосиф Волоцкий настаивает на казни нераскаянных еретиков. Некоторые российские новомученики в эпоху, когда Церковь была ввергнута в хаос, поддались соблазну обличения ее священноначалия. Кто-то встал в оппозицию предстоятелю – митрополиту Сергию – а кто-то даже порывался его анафематствовать. Но сегодня, оценивая тот хаос, тот кошмар, который творился с Церковью, мы свидетельствуем этих людей как святых мучеников. При этом в нашем календаре нет обновленцев, потому что обновленцы сознательно шли на раскол, то есть на разрушение Церкви. Святость не синоним ни безгрешности, ни безошибочности. Святые – это люди. Но очень часто об этом забывают, и тогда в сознании верующего складывается лубок, не имеющий с реальностью ничего общего.

– А официально признанные Церковью жития святых – они в этом смысле идеальны? В них не присутствует мифологизация, тот самый лубок, если угодно?

– Вполне может присутствовать. Поэтому сегодня существует специальная комиссия при Патриархии, задача которой – перепроверка Четий-Миней на сей предмет. Профессия церковного историка сродни профессии реставратора – снять все позднейшие слои, чтобы добраться до истины. И порой это соприкосновение с реальностью оказывается ошеломляющим. Как он смог выстоять? Как это могло произойти? Чудеса, описываемые в житиях, кажутся неправдоподобными, но труд такого историка-реставратора может нас убедить: чудо происходило в реальности. Чудеса, которые творил святой праведный Иоанн Кронштадтский, зафиксированы медиками, подчас медиками-атеистами. Врачи расписывались в том, что они не могут объяснить, почему болезнь изменила свое течение. Но в тех случаях, когда непосредственных свидетелей нет, когда мы узнаем о чуде из сотых уст – тогда Церковь проявляет осторожность, какое бы педагогическое, миссионерское значение нам в этом чуде ни виделось. Самарское чудо, о котором все, казалось бы, наслышаны – окаменевшая девушка – не подтверждено пока Церковью, потому что нет прямых свидетельств, только косвенные сведения.

– Если святость не есть безгрешность и безошибочность, значит, это вполне нормально – когда какие-то слова или поступки святого вызывают у нас несогласие, подчас даже болезненный протест? А когда сам факт канонизации не представляется справедливым? Или нам надлежит каяться в этом на исповеди – "как посмел я, окаянный, судить святого, сомневаться в святости"?

– Я бы не назвал такую ситуацию словом "нормальная" – исходя из того, что святость должна быть уроком, педагогикой для нас. Но это и не трагедия. У нас не так много святых, письменное наследие которых принято церковью во всей полноте. Что уж говорить о поступках! Если поступок святого вызывает мое несогласие – это означает, что именно этим поступком именно этого святого я не буду руководствоваться. Но вот что действительно недопустимо для чада Церкви: публичное несогласие с соборным актом. Если Церковь соборно свидетельствовала святость – мой протест должен закончиться. Я могу быть не согласен, считать, что этот человек на самом деле не свят, но это означает только одно – что лично для меня жизнь этого человека не служит примером, не служит уроком. Образцом для подражания мне послужит другой святой, и молиться я буду этому другому. Но я не стану мешать другим молиться тому святому, которого лично я как святого не воспринимаю, и не стану публично опровергать его канонизацию. Разномыслию подобает быть меж нами, да, но только до канонизации. Профессор МДАиС Алексей Осипов, известный многим своими богословскими лекциями, решительно выступал в свое время против канонизации святых царственных страстотерпцев. Но после прославления семьи последнего русского царя Юбилейным Собором 2000 года он сразу прекратил эти выступления. В противном случае он поставил бы себя вне Церкви.

– Сегодня Церковь находит и прославляет все новых российских новомучеников. И это ведь тоже не простой процесс. У меня самой, когда я знакомилась с этими материалами, не раз возникала мысль: да какой же это святой? Обычный деревенский батюшка, не шибко образованный – кур кормил, пчел разводил, служил, как умел, а что пришли за ним и расстреляли – так ведь время такое было, многих расстреливали, далеко не только святых.

– Боюсь, у вас тоже срабатывает лубочное сознание: "Какой святой – обычный человек!". Люди не всегда готовы принять то, что любой христианин призван к святости, и чудо ХХ века – в том, что Господь явил столько святых среди так называемых обычных христиан. Эти простые сельские батюшки, прославленные ныне в сонме новомучеников – они отказывались давать ложные показания, оговаривать других, они не шли на соглашательство с государственной ложью, они оказывались способными устоять, и именно поэтому они святы для нас сегодня. Для того чтобы быть прославленным Церковью, мало просто погибнуть в 37-м году, надо погибнуть, не нарушая заповедей. Вот главный критерий для канонизации новомучеников – чисто ли человек прошел свое поприще страданий. Не дал ли признательных показаний по вымышленным обвинениям, не оклеветал ли других, не соглашался ли на сотрудничество с репрессивными органами. При этом оценивается и вся остальная жизнь также: насколько она была отражением света Христова в этом мире, был ли этот человек верным чадом Церкви, не участвовал ли в расколе, не были ли его поступки соблазном для верующих. А чудес как аргумента в данном случае не требуется: не сломаться на допросах в НКВД – это уже чудо.

В 97-м году, когда прославляли священномученика Фаддея, архиепископа Тверского, который был здесь, в Саратове, правящим архиереем, живы были еще бабушки, которых он исповедовал. И когда одна из них впервые увидела его икону, старушка расплакалась: "Батюшки, он же здесь у меня сидел, вот за этим столом, вот из этой чашки чай пил!". Если обычный человек, гостивший у этой бабушки, пивший чай из ее чашки, прошел такой дорогой – значит, по этой дороге и мы призваны идти.

– Как проходит сегодня процесс канонизации? Какова роль епархиальных комиссий, кто в конечном итоге принимает решение, что делает положительное решение невозможным?

– Все материалы, собранные епархиальными комиссиями, проходят еще одну инстанцию – Синодальную комиссию по канонизации святых. Она возвращает нам до восьмидесяти процентов на доработку. По-человечески нам бывает это обидно – ведь за годы работы эти люди становятся нам родными. Но мы понимаем – лучше перестраховаться. На нас, на комиссиях по канонизации, лежит огромная моральная ответственность – мы не можем допустить почитания недостойных, потому что если человек свят, то он образец для подражания. Одно из требований Синодальной комиссии для канонизации новопрославляемых подвижников – изучение наследия, будь то письма, книги или, может быть, сохранившиеся интервью. Не высказывал ли человек чего-то противного Церкви, не призывал ли ко греху. Насколько все это соответствует догматам христианства, христианской нравственности. Все это должно быть изучено. И если обнаружено нечто пререкаемое – насколько это можно проигнорировать, прославляя человека. В некоторых ситуациях приходится говорить: мы не знаем, свят ли этот человек. Мы не знаем, свят ли отец Павел Флоренский. Его личность, его мученический путь не могут не привлекать внимания, но ему принадлежит слишком много высказываний, некорректных с православной богословской точки зрения. И Церковь не берет на себя сегодня такую ответственность – прославить священника Павла Флоренского как святого.

Если же вердикт Синодальной комиссии таков: "Препятствий не обнаружено" – тогда материалы ложатся на стол Священного Синода. Окончательное решение принимает либо Синод как малый Собор, либо Архиерейский или Поместный Собор.

Трудами саратовской епархиальной комиссии по канонизации прославлено пять человек, шестой – в соработничестве с Москвой.

– Какие чувства рождает в Вас Ваша работа? Вы сказали уже, что предстающие перед Вами люди становятся Вам родными...

– Иногда плачем и мы. Трудно не заплакать, читая, например, речь саратовского священника Михаила Платонова на суде: "Обвинитель очень раздосадован тем, что я очень спокойно вел вчера себя здесь, что мне предъявляются такие-то обвинения и я так спокоен, высказываю свои монархические убеждения. Но, товарищи, я и сейчас спокоен, хотя вы и вынесете мне смертный приговор: разве я сказал, что небо пусто? Я верю, что небо не пусто, что там есть жизнь – и я не верю в смерть. Если вы меня убьете – я буду жить...".