Без визы Вигилянского материалы о Церкви не публиковать!

Портал "Православие и мир" начинает серию бесед о церковной журналистике 1990-2010-х. Мы заглянем за кулисы церковной журналистике: кто и что рассказывает нам о Церкви на протяжении этих лет, как меняются отношения СМИ и Церкви, что и как писать о православии – об этом мы говорим с теми, чьи тексты и имена мы знаем уже много лет.

Идея серии бесед принадлежит публицисту Марии Свешниковой, исполнение – редактору портала Анне Даниловой.

– Здравствуйте, я к отцу Владимиру Вигилянскому, сообщаю охраннику на входе в легендарном Чистом переулке, 5. И он показывает мне на ступеньки второй двери, ведущие в референтуру – я оказываюсь в редакции сайта "Патриархия.ру". Собственно, редакцией это помещение особо не назовешь – две крохотные комнаты, видимо, сделанные из одной: три стола в самой редакции, маленькая комнатка главного редактора, в которой помещается стол, шкаф – дверь в нее открыта, подобие коридора – это тоже чье-то рабочее место – даже сесть некуда. "Пресс-релиз мы разошлем в течение часа" – это диакон Александр Волков объясняет кому-то по телефону, параллельно что-то исправляя в этом самом пресс-релизе, отец Владимир Вигилянский объясняет корреспонденту план ближайшей работы.

Протоиерей Владимир Вигилянский – руководитель пресс-службы Патриарха Московского и всея Руси, публицист, литературный критик, член Союза журналистов России и Союза российских писателей. Окончил Литературный институт им. Горького. Работал в журналах "Огонек" (сотрудник отдела литературы и член редколлегии журнала), "Нью-Йорк таймс" (редактор-стилист русской версии газеты), "Московские новости" (главный редактор воскресного приложения газеты "Московские новости"), одновременно с этим был внештатным сотрудником Издательского Отдела Московской Патриархии. Стал одним из самых обсуждаемых клириков в православной блогосфере, после того, как призвал священников не быть анонимными в интернете.

– Отец Владимир, Вы пишете о Церкви и для Церкви уже около тридцати лет...

– В Издательском совете я работал еще в начале 80-х годов – при советской власти, внештатно, не афишируя этого. Работал с замечательными людьми – один из них ныне архиерей, другой – всем известный отец Андроник (Трубачев), внук отца Павла Флоренского. Мы занимались изданием Миней, я писал житийные справки: летние месяцы и некоторые осенние.

– Вы совмещали отдел с основной работой?

Я быстро стал там своим человеком, меня даже позвали работать в журнал Московской Патриархии, но духовник, поразмыслив, из-за разных семейных обстоятельств меня не благословил.

– А где была основная работа?

– В секторе художественных проблем средств массовых коммуникаций Института Искусствознания.

– И какие же проблемы вы изучали?

– Мы искали и изучали язык технических средств информации – радио, телевидения, фотографии, грамзаписи – это была довольно новаторская вещь, и не только для российского, но и для западного искусствоведения. Мы были "белыми воронами". Нам все время говорили: "Какой-такой еще язык у телевидения?".

Телевидением мы занимались профессионально. Я написал монографию "Поэзия: читатель, слушатель, зритель" – об истории изменения восприятия поэзии и о том, как трансформируется поэтика в расчете на восприятие, адекватное современному миру. Кроме того, я писал о функционировании традиционных видов искусства в технических средствах, изучал фотографию и грамзапись.

– После Института искусствоведения – журналистика?

– В 1988 году я ушел в журнал "Огонек", там работал в отделе литературы. Потом стал заведующим издательского отдела журнала и – на короткое время – членом редколлегии. В 1991 году ушел оттуда.

Затем была корпорация "Московских новостей", где я работал редактором-стилистом газеты "Нью-Йорк Таймс" – русскоязычного приложения в "Московских новостях". Потом я даже был назначен главным редактором воскресного приложения "Московских новостей", и вот с этой должности я в 1995 году ушел в диаконы.

Так что я прошел искусствоведческую, журналистскую подготовку, удалось поработать и в журналах, и в газетах, еженедельниках.

– И уже в сане вы вернулись в Издательский отдел?

– Через полгода после дьяконской хиротонии меня позвали в Издательский отдел, председателем его был епископ, а ныне архиепископ Тихон Бронницкий. Он устроил журналистские курсы при Издательском отделе, я стал там преподавать. А потом мы с Владыкой Тихоном организовали факультет журналистики при Российском Православном Университете имени Иоанна Богослова, где я пять лет был деканом факультета журналистики.

– Трудно было преподавать?

Как известно, чтобы разобраться в каком-нибудь предмете, надо его попреподавать (смеется). Так я и узнал, что такое журналистика: что я только ни вел – и радиожурналистику, и мастер-классы, и основы теории журналистики.

– Можно ли говорить о религиозной журналистике в 90-е годы?

– Это было замечательное время, когда, с одной стороны, многое возрождалось, а с другой – творилось новое. В 90-х годах было очень много религиозной журналистики. "Огонек", в котором я работал, был открывателем многих тем и жанров. Кстати, в "Огоньке" я на редколлегиях все время критиковал материалы, связанные с Церковью.

– За что же?

Началось с того, что я разгромил обложку, на которой напечатали Троицу Рублева.

– Почему?!

-Понимаете, очень многие люди отрывали эту обложку и вешали как икону, а там прямо в углу иконы Троицы были ордена Ленина. В редакции говорили: "Ну, кто на это обращает внимание?". А я объяснял, что это кощунство, что только невежественные люди могут повесить такую обложку с Лениным как икону. А они отвечали: "У нас мешки писем от людей, благодарных нам за то, что мы сделали эту Троицу".

– Начальство терпело вашу критику религиозных материалов?

Тогда еще на меня не обращали внимания, а потом у нас публиковались интервью на грани фола, которые делал Александр Нежный. Одни были очень хорошие, а вот в некоторых он не вымарывал высказывания, оскорбляющие Церковь и конкретных людей. Он сам верующий человек, но бывало, что собеседники говорили всякие гадости. Я боролся с публикацией таких высказываний. В конце концов, главному редактору Виталию Коротичу надоело мое буквоедство, и он стал все материалы, связанные с Церковью, отсылать ко мне, чтобы я проверил их на правильность и тональность: "Без визы Вигилянского материалы о религии и Церкви чтоб не публиковали".

– Но общий профессионализм был значительно выше?

– Несомненно. Я видел, как работали профессиональные журналисты, как проверялись все факты, как давалась объективная информация врезами в статью, как делалось досье о ситуации – я мечтаю, чтобы наши церковные журналисты так же работали. Сейчас этот профессионализм утрачен – и в светской журналистике тоже, мы опять вошли в застой. Нет ничего нового и интересного. Когда появилась газета "Коммерсантъ" – это было чудо. Эта газета постаралась говорить на другом языке.

– Как это – на другом языке?

– В журналистике советского периода вы должны были писать так, чтобы это всем было интересно. Материалы же "Коммерсанта" были направленными, интересными людям корпорации: людям дела, бизнеса, людям с определенным менталитетом, вкусами, модой. Это самое интересное. За связью между тем, кто сообщает, и тем, кто получает эту информацию, очень интересно следить. Мы как бы снаружи наблюдали эту индивидуальность и особенности корпоративного сленга. Сейчас ничего этого не происходит.

– Оставались ли силы писать?

– В то время я очень активно начал сотрудничать с церковными средствами массовой информации, но еще я не понимал, может ли священник быть публицистом. Мне казалось, что я как священник не могу писать о некоторых вещах или пользоваться некоторыми стилями, очень смущался. Поэтому я печатался и под псевдонимами.

– Чем руководствовались в выборе подписи?

-Когда я чувствовал, что я выступаю именно как священник, то публиковался под своей фамилией, когда писал именно как журналист, то под псевдонимами. Сейчас я понимаю, что эта двойственность священника и публициста остается до сих пор.

– Вы призывали священников избавляться от анонимности в интернете...

– Да, год назад я призвал священнослужителей к тому, чтобы они не выступали под псевдонимами, за что получил очень много критических замечаний. Но я понимал их положение, потому что сам оказывался в такой ситуации как журналист.

– Продолжаете писать под псевдонимами?

– Нет, в конце концов я для себя сделал выбор, что никогда не буду писать под псевдонимами, и буду отвечать как священник за свое слово.

– Были любимые издания?

– Я печатался в газете "Радонеж", она интересовала меня как газета интересного жанра – полемики и публицистики. Ничего подобного не было в светской журналистике. В "Радонеже" был свой язык, иногда и грубоватый и наотмашь, но мне было интересно работать в этом жанре: я увидел, что внутри Церкви существуют разные полюса и они друг с другом могут полемизировать и даже конфликтовать.

– Ваш взгляд на полемический жанр изменился?

– Я считаю, что он очень важен и нужен. Другое дело – границы дозволенного в этой полемике должны быть осмысленными. И неслучайно мы со студентами на протяжении нескольких лет создавали свой кодекс православных журналистов, который я опубликовал в "Независимой газете" в приложении, которое редактировал Максим Шевченко. Это этический кодекс. Я тогда призвал всех поучаствовать в его составлении.

– Многие приняли участие?

– Не поступило ни одного дельного предложения. Но со студентами мы кодекс обкатали: на каждом курсе я начинал занятия с обсуждения и доработок. Вот если бы журналисты жили по кодексу, который они сами приняли для себя...

– Какая была информационная обстановка в отношении Церкви в то время?

– В 90-е годы Церковь была мальчиком для битья в средствах массовой информации, были страшные нападки на Церковь. Это меня очень возмущало, я не мог понять, что нужно сделать для того, чтобы это все прекратить, рвался в бой по любому поводу, бодался со всеми, вплоть до того, что писал личные письма. Народ очень хорошо относился к Церкви, а вот журналисты вдруг увидели некую корпорацию, которая им ничего не отвечает, и стали с ней сражаться. У меня были очень хорошие связи в светской журналистике, сложившиеся за время работы в "Огоньке" и в "Московских новостях", и это давало мне возможность хотя бы немного бороться с информационными войнами против Церкви.

– Это противостояние было только в российских СМИ?

– Нет, были некоторые медийные проекты наших братьев католиков, направленные, к великому сожалению и кошмару, против Русской Православной Церкви: очень агрессивная деятельность, с одной стороны, радиостанции "София", с другой стороны – парижской газеты "Русское слово". При "Русском слове" был издан церковный общественный Христианский вестник, в котором работали действующие (!) клирики РПЦ, и их главной задачей было откопать все негативное, что происходит в Церкви.

Этот проект меня поразил своей агрессивностью, и я тогда написал, к великому сожалению, под псевдонимом, брошюру, в которой напрямую обвинил католическую церковь в заинтересованности в проекте "Русское слово". Книжка называлась "Для новых гонений на Церковь уже все подготовлено", 20 тысяч экземпляров разошлись за полгода. После издания этой брошюры приложение было закрыто.

– Впечатляет. А еще подобные примеры публичной полемики были?

– Была история с показом фильма "Последнее искушение Христа". Я написал брошюру о том, как освещала эту проблему печать: все средства массовой информации написали, что, дескать, Церковь устанавливает цензуру. А я доказал на всех примерах, что мнение Церкви никто не выслушал, никто не опубликовал, хотя все его интерпретировали и пересказали с заведомо ложной установкой.

Я очень страдал от того, что у Церкви нет ни сил, ни методов, ни инструментов, ни средств массовой информации, ни связей со СМИ для того, чтобы противостоять дезинформации.

– А если в суд подать?

– Церковь никогда в жизни не подаст в суд, не будет судиться за клевету.

– И никто не вступался за Церковь?

– В 90-е годы были единицы церковных журналистов: в газете "Труд" Валерий Коновалов, в ИТАР-ТАСС – покойная Оля Костромина. Но в тот период агрессивного отношения СМИ к Церкви даже бывшие церковные журналисты (не хочу называть фамилии) влились в хор хулителей. Некоторые из них, пройдя через этот ужасный период, уже сейчас вернулись назад.

Удивительное дело, что "Независимая газета" в церковном приложении "НГ-религии" тоже в этом участвовала, хотя на фоне остальных она выглядела довольно порядочно. Но ведь и там бывали материалы, которые сейчас дико читать. Из-за этого отсутствия чувства границ допустимого я просто разругался с моим приятелем Максимом Шевченко. Сейчас мы опять приятели.

– То есть это не было временем расцвета свободы в журналистике?

– Поразительно – сейчас демократы и либералы говорят о том, что были изумительные времена в 90-е годы, когда была абсолютнейшая свобода СМИ.

Если эта свобода заключалась в том, чтобы по команде сверху организовывались информационные кампании и войны против Церкви, то у меня есть доказательство (я об этом много писал; я пытался тоже публицистикой это останавливать), что пресса была не такой уж и свободной в 90-е годы. Она спокойно, свободно вот так участвовала в клеветнических кампаниях. Если Церковь хотела что-то сделать в обществе, осуществить какие-то социальные программы, то говорили, что Церковь отделена от государства, мол, не лезьте в армию, в больницы, школы. А с другой стороны, все время писали, где Церковь? Почему Церковь молчит? В армии происходит дедовщина, а Церковь молчит.

– Критиковали со всех сторон и в любом случае?

– Да, Церковь критиковалась с любой стороны. И в то же время, вопреки этому Церковь была на первом месте в рейтинге по доверию, Президент – на седьмом месте. Это пугало ее противников.

Я поработал два года в американской прессе, где невозможно высказывать одно мнение по одному вопросу. Даже если в обществе полный консенсус, они выдумывали человека с противоположной позицией.

Наша журналистика построена совершенно чудовищным образом. Все участвуют в побивании камнями, и мнение человека, которого побивают камнями, или его адвоката, или любое другое мнение никогда не допускается. Никогда. В те годы чужое мнение было редкостью, сейчас оно нужно для плюрализма. Меня иногда зовут на Би-Би-Си, обычно все гости в студии – мои оппоненты, но я туда иду, чтобы мнение хотя бы одного человека представляло другую точку зрения.

С изменением власти в 2000 году изменилась и эта ситуация.

– Что стало решающим фактором?

– Я уже не раз писал и говорил, что выдающуюся роль сыграли интернет и электронные СМИ. В 90-е годы у нас не было своей корпорации, профессиональных навыков, язык церковных СМИ был ужасен. Церковные епархиальные газеты были на очень низком уровне, они не могли противостоять этим зубастым "акулам пера". Я все время на всех Рождественских чтениях критиковал тогдашние церковные СМИ.

Резкая перемена наступила в 2000 году, когда открылись церковные сайты. С одной стороны, это был официальный сайт РПЦ, с другой стороны – "Православие.ru", возникло очень много других сайтов. Безнаказанно врать про Церковь, клеветать, нападать на нее стало невозможно – тебя, как воришку, мгновенно поймают.

– То есть Интернет – главное достояние Церкви в информационных войнах?

– Интернет – это новое средство, дешевое, оперативное, которое может публиковать бесконечную ленту новостей, в отличие от газеты. Кроме того, уже появились церковные журналисты-профессионалы. Сейчас почти во всех московских центральных церковных СМИ работают люди, которые учились на курсах при Издательском совете или в РПИ, где и я преподавал.

– Неужели один лишь Интернет принес такие изменения?

– Не только, руководство страны стало иным. У президента Ельцина были личные очень хорошие отношения с Патриархом. Патриарх не раз критиковал Ельцина, призывал власти платить зарплаты, пенсии, социальные пособия. Он защищал людей.

– Это неприятно слушать.

– Очень неприятно! Патриарх открыто критиковал даже чеченские кампании. А была еще и внутренняя критика в переговорах, разговорах, но при этом у Бориса Николаевича было уважение и хорошее отношение к Патриарху. А советники в администрации президента все время предостерегали Патриарха, что Церковь набирает огромную силу и влияние и что это надо поослабить. По Макиавеллевскому принципу "разделяй и властвуй" они, как мне кажется, инспирировали, или просто благосклонно смотрели на некоторые информационные кампании против Церкви.

– Отец Владимир, а как бы Вы оценили современную ситуацию в современной религиозной журналистике? Действительно появилось большое количество изданий всех типов, а с другой стороны, не происходит ли некая девальвация слова и снижение интереса? Мне удивительно слышать, что Ваша брошюра разошлась тиражом в 20 тысяч экземпляров....

– Причем, очень быстро. У меня, например, жена дома спрятала один экземпляр и сказала: не дам. Этот экземпляр стал библиографической редкостью. "Для новых гонений на Церковь уже все подготовлено". У меня была брошюра, она называлась "Последняя грань". Это тоже был анализ СМИ.

– Но буквально каждые несколько дней возникает какой-то новый скандал, то часы Патриарха, то колодец не поделили...

– Часы Патриарха – это очень интересный и любопытный пример стихийного информационного выброса. Я до сих пор не знаю, действительно ли это часы Патриарха или нет. Но самое главное – что на Украине их не было – это фотография другого времени. Такие явления относятся к области информационного киллерства. Я всегда отказывался верить, что есть какая-то закулиса, которая чем-то манипулирует, но разве мы не знаем, как это делается?.. Когда мы готовим к печати фотографии, то элементарно убираем лишних людей с фотографии, вставляем кого-то. Во время хиротонии восемь архиереев руку свою держат на новом архиерее, а там втиснулся какой-нибудь иподьякон. Убираем его, потому что он лишний на этой фотографии. Любые часы посадить на руку любому человеку – это ничего не стоит при современной технике.

– Отец Владимир, а как сегодня в целом складывается медийная ситуация по отношению к Церкви?

– Я считаю, что положительно. Появились люди в газетах, журналах, на радио, которые целиком отдают себя религиозной теме. Я говорил с трибун и на семинарах, что это неизбежно произойдет. Вроде, журналисты выучили, что Патриарх не обращается к верующим "с приветственным акафистом", хотя иногда по телевидению все равно ляпают ужасные вещи.

Я призываю церковных людей учиться профессионализму журналистики у светских журналистов, а светских журналистов – изучать предмет, о котором они пишут.

Огромную роль в общей благоприятной медийной картине до сих пор играют православные сайты – на любой вкус. А антицерковное лобби, которое не гнушается любыми средствами, раньше было всеобщим, эдаким мейнстримом, а теперь стало маргинальным и играет роль отдушины, которая, возможно, нужна для полноты красок. А в 90-е годы все церковное было маргинальным.

– Чего не хватает сегодня в информационном поле Церкви?

– Не хватает некоторых видов СМИ – например, телевидения, радио. Радио "Радонеж" и телеканал "Союз" – это информационные средства на безрыбье. Нам, конечно, нужны полнокровные радиостанции.

В Америке, например, около пятидесяти религиозных станций. Думаю, что и здесь поможет интернет – призываю всех открывать телевизионные студии и радио в интернете. Это очень легко. Пусть сначала по пятнадцать минут в день. Это будущее развития церковных средств.

– А если говорить о темах, что забыто, что оставлено без внимания?

Я очень огорчаюсь, когда вижу как много новых слов и идей Патриарха не замечают наши СМИ. Он – генератор идей. В каждой его проповеди, встрече или выступлении он формулирует эти идеи, говорит нечто новое, а все это тонет, втуне пропадает.

Ко мне обращаются: мы хотим, чтобы патриарх сказал о ювенальной юстиции. А я отвечаю: он уже все сказал, читайте его проповеди. Я страдаю от того, что это никто не знает.

Пока мы не нашли адекватной формы транслирования его идей.

Я только что был на его интервью украинским СМИ перед поездкой на Украину. У него спросили про массовую культуру. У меня ушки на макушке, потому что, работая в Институте искусствознания, мы занимались массовой культурой, сериальностью, и я, в определенной степени, специалист в этой области, но Патриарх даже для моего слуха сказал очень интересные вещи.

– Какие же?

Во-первых, он сказал, что массовую культуру нельзя путать с народной культурой, Массовая культура транслируема техническими видами искусства. Это не самобытная культура. А это значит, что если убрать эти средства распространения, то там ничего не останется. Массовая культура сама по себе никогда в жизни не выживет.

Это совершенно новый, по-другому поставленный вопрос. Если убрать средства трансляции у писателя, он будет писать роман в стол.

– Скажите, пожалуйста, как Вы отнесетесь к обсуждению в СМИ внутрицерковных проблем. Как это должно быть и должно ли это быть?

– Существуют области корпоративной замкнутости, которые понятны для всех. Я работал в разных редакциях газет, журналов, и постоянно были какие-то события, связанные с внутренней жизнью редакции. Главный редактор снимал одного заведующего отделом, ставил другого, ответственные секретари у нас все время менялись, это не было достоянием обсуждения многих людей, это корпоративная деятельность. А в отношении Церкви почему-то считается, что все в ней должно предаваться огласке. Если перевели человека из одного кабинета в другой, то сведения об этом должно быть достоянием общественности. Я так не считаю. Внутренняя церковная жизнь – это суверенная территория, на которую необязательно всех допускать. Есть свои мотивы, которые не должны быть обнародованы.

– Что же тогда можно обсуждать?

-Область соприкосновения Церкви с обществом, государством, местными и городскими властями, с другими государствами, другими церквями – это область публичная. Это можно обсуждать, и все неверные поступки можно обсуждать.

Как говорил Патриарх Алексий, мы не закрыты ни для какой для критики, если только это ради блага Церкви. Если это не просто сведение личных счетов или злорадство, а если это действительно забота о чистоте церковных риз, то можно критиковать священнослужителей. Если священник ошибся публично, где он соприкасается с обществом, людьми, это можно обсуждать. Мало того, это нужно обсуждать. Это очень важно, потому что в церковном сообществе не все благополучно на всех уровнях: на уровне взаимоотношения с прихожанами, государством, обществом, между священнослужителями, старшими и младшими священнослужителями. Не все в порядке.

– Самые, может быть, неудачные эпизоды религиозной журналистики последних лет? Какой бы опыт точно не хотелось повторить?

– Мне, например, не очень нравилось, как освещалась журналистами подготовка к проведению Поместного собора, на котором был избран Патриарх. Мне было стыдно за наших как правых, так и левых журналистов, публицистов, даже священнослужителей. Это было похоже на то, что происходит в светской жизни. Я был расстроен еще и потому, что там участвовали мои приятели, друзья. Многие СМИ, которые это публиковали, тоже выявили свое лицо, а ведь должны быть инстинкты, надо чувствовать, где надо проявить такт, положить предел. Мне было, что сказать, но я замкнулся и не произнес ни одного слова.

– А достижения?

– Я очень много положил усилий, чтобы создать образ открытой Церкви. Было сделано много вещей, которые раньше в Церкви были невозможны: у нас Архиерейский собор в онлайн-режиме проходил! Когда это было раньше? Один раз мы не пустили журналистов на речь Патриарха, где он критиковал архиереев, и я очень жалею, что не пустили. Он без имен это делал – намеками, но все понимали, о ком идет речь. Ведь раньше даже журналы заседаний Священного Синода не публиковались!

– А теперь мы возмущаемся, мол, почему час уже прошел с окончания заседания, а не все журналы еще доступны...

– А самым закрытым был раньше Епархиальный совет Москвы, а потом он стал самым открытым.

– Да, стало такое общемосковское событие, на которое и обычный прихожанин даже иногда может попасть. А о проблемах в журналистике?

– Что мне не понравилось в журналистике?..

Надо блюсти авторское право. Недавно Патриарх выступил перед братией Оптиной пустыни, попросив даже пресс-службу не вести аудиозаписи. Он тем самым сказал монахам: я буду откровенен, и вы будьте откровенны. Ничего страшного или секретного в его словах не было, но он хотел, чтобы состоялся разговор личный. Это полное право человека – провести личную, а не публичную беседу. И вот эта беседа появляется в Интернете...

И ведь нет более открытого религиозного лидера ни в Ватикане, ни в Англиканской церкви, ни в протестантских церквах, ни у иудеев, ни у мусульман.

Церковь очень открыта. Эти достижения, я думаю, распространяются и далее. Сайт "Православие и мир" один из самых открытых, и этим он интересен. Никаких запретных тем в Церкви нет. Есть запретные формы обсуждения этих тем. Мне кто-то говорит: "А Вы не боитесь провокационных вопросов"? Я отвечаю: "А их нет. Есть провокационные ответы". Есть вопросы, на которые человек не знает ответа. Если я не знаю, то что я могу сказать?

Новая сила придет обязательно в церковную журналистику. Надо понимать, что церковная журналистика – это не благотворительность, а профессиональное дело. Информационный продукт – один из самых дорогих. А тухлые, вялые, плохо пахнущие продукты Церкви не нужны. Нужны профессионалы, и церковные структуры должны понимать, что это стоит денег.

Когда нужно было храмы построить, дать образование будущим священникам, журналистика была десятым делом. А сейчас надо понимать, что информация – дело великое. Патриарх понимает значение силы информации и СМИ – не случайно был создан Синодальный информационный синодальный отдел.

Тот, кто обладает информацией, обладает властью, а тот, кто пользуется искаженной информацией, обладает иллюзорной властью.