"Я верю в будущее России..."

Большим событием в культурной жизни Саратова стал приезд Игната Солженицына. Лауреат премии Avery Fisher, художественный руководитель и главный дирижер Камерного оркестра Филадельфии, главный приглашенный дирижер Московского симфонического оркестра, профессор Филадельфийской консерватории по классу фортепиано, Игнат Солженицын известен как один из наиболее выдающихся современных музыкантов, успешно совмещающий карьеру дирижера и пианиста. Приехал он по приглашению Саратовской областной филармонии им. А. Шнитке. 12 ноября маэстро дал пресс-конференцию. Очень открытый, доброжелательный, Игнат Александрович беседовал с саратовскими журналистами более полутора часов. По-русски он говорит прекрасно, без малейшего акцента. Вопросы задавали самые разные: о его творчестве и музыкальных предпочтениях, о жене и детях и, конечно же, о его великом отце. Предлагаем ответы на некоторые вопросы, заданные корреспондентами разных изданий.

– Какое впечатление произвел на Вас Саратов?

– Мне очень нравится ваш город. Я давно стремился сюда попасть: этот регион России я плохо знаю. Меня приглашали, и я должен был приехать в 2007 году, но заболел. Город милый, располагающий к себе, купеческий русский город – такое у меня впечатление. И люди приветливые; мне кажется, приветливее, чем в среднем по России. Приятная встреча с оркестром.

– Где находится Ваш дом и сколько времени Вы проводите в разъездах? Какое место в этом занимает Россия?

– Живу в Нью-Йорке. В разъездах – очень много. Больше времени, наверно, провожу в пути, чем дома: гостиницы, самолеты... Россия – фактически второй дом, а в сердце даже – первый дом, главный, в моем жизнепонимании. В России я провожу два-три месяца в году. Конечно, в первую очередь – это Москва и Петербург. Сейчас я еду в Петербург, в Мариинский театр, дирижировать симфоническим оркестром. Кроме того, я с удовольствием езжу по другим городам, в провинции – Нижний Новгород, Екатеринбург, Новосибирск, Смоленск, Самара... На Дальнем Востоке был: во Владивостоке, Хабаров­ске, – в общем, во многих городах побывал.

– Какое место музыка занимала в жизни Вашей семьи? Ваш жизненный выбор – откуда он произошел?

– Я затрудняюсь сказать. Потому что не было в нашей семье музыкантов: ни папа, ни мама, естественно, ни бабушки-дедушки... С другой стороны, музыка занимала важное место в жизни родителей. У них было много пластинок: Рихтер, Гилельс, Ойстрах, Ростропович – и наши все звезды, и западные. Так что музыка в доме звучала. Конечно, это повлияло, наверное, очень сильно. Но вот братья росли в том же доме... Они музыку любят, но у них это не проявилось так, как проявилось у меня. Но родители нисколько не пытались влиять ни на кого из нас в выборе профессии.

– Игнат Александрович, простите, если вопрос покажется личным. Вы в детстве получили православное воспитание. А Ваши дети? Вы их воспитываете в православной традиции или предоставляете вопросы веры их выбору, когда они вырастут?

– Нет, я считаю, что вот этого как раз не надо: предоставлять детям такой выбор. Потому что тогда дети решат, что это и родителям неважно. Да, дети мои воспитываются в православной вере, во всяком случае, мы пытаемся их так воспитывать. Они крещены, ходят в церковь, мы стараемся их приобщить к церковной жизни, а что будет дальше, когда они подрастут, – это, действительно, вопрос очень личный. Это уже каждый человек решает сам: жить ему с Богом или без Бога. Но если родители дают детям такое направление, веру – это мне кажется очень важным для их последующей жизни.

– Расскажите о Ваших детях, супруге.

– Старшему, Мите, девять лет. Он занимается на фортепиано, очень любит читать, увлекается математикой. Анне семь, она играет на скрипке и фортепиано. Я их не заставляю заниматься музыкой, сказал: как они сами хотят, но им действительно это нравится. Андрюше два с половиной года. Супруга, Кэролин, американка. Она перешла в Православие, выучила русский язык. Кэролин очень органично вошла в нашу семью – семью Солженицыных. Она глубоко знает, очень любит произведения отца. У них был какой-то очень теплый контакт, хотя она с ним была знакома только последние десять лет его жизни. С детьми я говорю только по-русски. С мамой они говорят больше по-английски, но дети и русским, и английским владеют совершенно свободно. Это очень нелегко – сохранить родной язык, когда живешь за границей, но, с другой стороны, у них есть огромное преимущество, которого не было у нас, – они все время приезжают сюда, у них здесь двоюродные братья, друзья... У нас этого не было, поэтому родители должны были восполнять все. Когда я впервые вернулся в Россию, в сентябре 1993 года, для меня было праздником читать даже вывески на русском языке.

– Вы не испытали разочарования, впервые взрослым приехав в Россию, соприкоснувшись с нашей действительностью?

– Нет. Переживания были очень сильные, разносторонние. Но разочарования не было – думаю, потому, что я очень реально представлял, что у нас происходит. Мы пристально следили за событиями в России, очень переживали по поводу всего. Так, этот шок цен, который все помнят, – 1 января 1992 года – мы тоже это переживали, хотя нас здесь не было. Так что ничего меня не удивило. Все было, как я себе и представлял, но... некоторые вещи немножко были неожиданными в своем воздействии на меня. Я сказал уже о приветливости саратовцев – большей, чем в других городах... Вот этот момент, к моему сожалению, не сглаживается за двадцать постсоветских лет. Меня огорчает та будничная невежливость, которая у нас скорее правило, чем исключение. Ну, не мне вам объяснять. Заходишь, например, в кассу... Спрашивается, почему со мной так? Я же вежливо спросил – почему мне грубят? Почему неприязнь какая-то у людей друг к другу? Вот это как-то немножко... Но, с другой стороны, понятно: жизнь мало чем радует. Никто не хочет возврата в прошлое, кроме, может быть, некоторых пенсионеров, но и они скорее сожалеют о том, как бездумно было многое разрушено. В эти два десятилетия было много хорошего, но люди не смиряются и не должны смиряться со многими бездумными поступками власть имущих за эти годы. Так что я понимаю тревогу людей. И все-таки позволю себе высказать уверенность в будущем России. Не может такая обширная и талантливая нация, даже, лучше сказать, многонациональный народ – не может все это пропасть.

– Какие качества старался привить Вам отец? Каким он был в семье – строгим, добрым, ласковым?

– Родителям было очень важно вырастить нас в правильных нравственных представлениях. А как они это делали... Мне кажется, это было больше на их примере – как они общались друг с другом, как относились друг к другу, к нам. Это был великолепный брак: очень тесная связь во всем. А специально каких-то лекций не было: просто на своем примере они нас воспитывали.

Мой отец... Он был хорошим отцом. Он был добрым, внимательным, вдумчивым человеком. Все, что он говорил, он взвешивал очень осторожно и не рубил сплеча. Когда я к нему приходил с какой-то проблемой, он очень внимательно меня слушал, и я рассказывал даже больше, чем сначала собирался. Он был человеком, на которого можно положиться, и любой его совет был ценен, потому что он исходил из богатейшего, труднейшего жизненного опыта и проницательного, проникновенного анализа человеческой природы. Отец был крайне непритязателен в бытовых нуждах. Единственное правило в нашем доме было: соблюдать тишину, не мешать ему писать. Особенно он дорожил утренними часами, он был жаворонок, и до 15.30 нам не разрешали шумно играть, громко кричать. Конечно, мы ощущали, что живем рядом с великим человеком. Но мы чувствовали это из-за той энергии и силы, которые от него исходили, а не потому, что он как-то пытался дать нам это понять...