Крещение Господне: "И лица светлели"...

Я смотрю в окно из библиотечного уютнейшего тепла. Я уже взял книги, оделся, застегиваю с треском металлическую молнию на куртке и не могу оторвать глаз.

Сыплет пятнами беспорядочными крупный и рыхлый снег. Вот с проводов сорвался длинный высокий пласт и, разломившись в воздухе на куски, полетел вниз. Женщина молодая на ходу поймала лицом такую сырую пушистую плюху и, не успев понять, в чем дело, только махнула перед лицом запоздало рукой, и исчезла за изгибом оконной рамы.

Я подумал, что лицо у женщины, конечно же мокрое теперь, и на ресницах капли, а она наверное утирается, смеясь, и щеки у неё разрумянились... Может быть вспомнила, как в школе, празднуя первый снег, "мылили" друг друга нещадно на переменках так, что снег забивался даже за воротник и стекал по груди и спине леденящими струйками – предвестницами весны.

Сегодня Крещение Господне и, если облако можно считать источником вод, то, как знать – может быть, оно освятилось накануне ночью? Облако опустилось на город и бойкий, веселый снег набросился разом со всех сторон. Миллионы снежинок вылетали, кажется, отовсюду: из окон, стен, фонарных столбов, деревьев... – вылетали и носились беспорядочно в поисках самых угрюмых, затаенных лиц. И лица светлели, словно их оплескал священник, широко размахивая кропилом.

А снегу все больше и очертания, краски предметов скрадываются потихоньку, чтобы отдохнуло наше внимание от пестрой, увлекающей суеты. Чтобы сердце вздохнуло...

Нищий, сутулый в коричневых вязаных перчатках, протягивает ладонь:

– Поможите чем могете, поможите, а? Христа ради... чем могете...

И сыплются копеечки бесшумные густо, как снег. Праздник сегодня – радостный день!

А облака, кажется, вовсе нет. Есть безымянное пуховое, свободное движение и кресты церковные в нем как спасительные маяки. Туманится, дышит пространство, неотличимое уже небесное от земного – все перемешалось сегодня в веселую, праздничную кутерьму. И в этой кутерьме белоснежной темнеет проталиной, тянется вереницей смиренной от самых церковных ворот, через всю мощеную (помнится) площадь – очередь. Вот так та-ак!

Когда же я видел такую очередь в последний раз? Около мавзолея? В гастрономе лет двадцать назад, когда давали, ставших вдруг дефицитными, кур? В чем возникла нужда такая острая и спешная, что в снежном крошеве люди стоят, переминаясь с ноги на ногу, и ждут. Чего?

А представьте себе: не хлеба, не зрелищ – Духа, Духа Святаго ждут! За свяченой водицей очередь!..

Вот они – перспективы не зримые вершителям судеб экономических, политических... и каких там еще? Вот они – сокровенные перспективы народа, стоящего в очереди за святостью. Души изголодавшиеся, истосковавшиеся по Жизни, кто вас привел сегодня, созвал, собрал здесь – у церковной ограды?..

Я промолчу, но пусть в молчании моем будет больше веры, чем в самых отчаянных дебатах, в самых трескучих, сенсационных статьях и в самых решительных аргументах. Устала душа наблюдать как мучают Слово; как рвут Его на части, терзают... Где же то настоящее, по которому соскучилось сердце, которое не подменишь ничем и которое, пускай не теперь, позже – я верю! – ручейками живительными прольется от сердца к сердцу и возродит уснувшую, было, память. Память промелькнувшего детства и сквозящую тонко, волнующую, как запах набухающих почек – память весны!

Высоко на Петропавловской колокольне неумелый юный звонарь решительно взялся за дело; тут же запутался, сбился, но не бросил, выровнял звон и так старался, что когда закончил, наверное, взмок. Тогда он переклонился через перила и поглядел вниз, словно ожидая ответа на свой вопрос:

– Ну, как?

И тут потянуло властно, разорвало пуховую шапку и в клочковатое, разрастающееся оконце хлынули синие-синие небеса и щедрый, ослепляющий солнечный свет. И этот ответ прочитали все, зажмурившись на мгновение от пронизывающего, живого тепла:

Так хорошо!..