Шестидесятые годы

1. НОЧНОЕ ДЫХАНИЕ

Что не спится тебе? Все лопочешь, бормочешь устало.
Не садись у окна! Заглядишься в осеннюю мглу.
И стихов не шепчи, чтобы тело дрожать перестало!
Отвернись от луны! Завернись в одеяло в углу!

Осторожней дыши! Чутко слушай дыханье деревьев!
И вникай в растворенье невидимых туч!
И себя самого полуночной природе доверив,
Мировой тишиною в молчанье не мучь!

Не дыши, точно йог, выдыхая в пространство тревогу!
Сердце в руки возьми! Пусть оно отдохнет!
И выравнивай пульс! Ты забудешь себя понемногу.
Слушать собственный ритм... Иногда это – медленный гнёт.
Не ворочайся, жди! Боль тебя понемногу отпустит,
И уже поплывёшь над собой в тишину.
Но не бойся во сне беспричинно нахлынувшей грусти.
Это память души у дыханья в плену.

Это память любви – твой далёкий оставленный берег-
Память всех берегов, от которых тебя унесло.
Это грусть горизонтов неузнанных волн и Америк.
Это память рожденья. Считай, что тебе повезло.

1967

2. "Какое солнце! Неба сколько!"

Какое солнце! Неба сколько!
Как жарко раскраснелся лес,
Весь в ослепительных осколках
Стекла сверкающих небес!

Дрожат пылающие клены,
Роняет липа жаркий лист,
Звенят берёзовые кроны,
А воздух ясен, сух и чист.

И столько шири вдруг в округе,
Что прозвучит во весь простор
И писк синиц, и чья-то ругань,
И смех, и кашель, и топор.

Когда бы это полыханье
Под звук весёлый топора
Стеснило вечности дыханье,
Пришла бы и моя пора.

Но я стою неопалимый,
Вдыхаю времени дымок,
Осенний и неуловимый,
И мой платок от слёз намок.

Шепчу в припадке грусти – Боже!
Твой мир... Зачем и я не с ним,
Когда, как он, пылаю тоже,
Когда, как он, непоправим!

1967

3. ПОРТРЕТ

Зачем гляжу на твой портрет
Мне этой мысли не осилить.
Но здесь магический секрет
И линии перекосились,

И всё тревогой смещено:
Плечо, рукав, щека и шея,
И ясно так освещено,
Что прядь волос на лбу рыжеет.

Здесь ожил чёрно-белый тон.
На горло тень от подбородка
Легла, как б неслышный стон,
И труден этот вздох короткий.

Его стерпеть невмоготу,
В тоске читаю, как по нотам,
Прекрасной шеи наготу
За душным платья отворотом.

И каждая твоя черта
В моих руках берёт начало.
Такую тишь читать с листа...
Всегда бы так со мной молчала!

Но за тобой такая мгла,
Не втиснуться в неё, не влиться,
И если бы душа могла,
Она б в ней высветила лица,

Она бы вылепила их –
Всех тех, кого в других не видим,
Ведь там, среди любимых, тих,
Стоял и я, почти невидим.

1967

4. "Люблю мою находчивую Музу..."

Люблю мою находчивую Музу.
Когда слова не попадают в лузу,
Она играет флейтой вместо кия
И щуке подчиняется стихия.

И это наше милое занятье
Мы ценим, ибо оба без понятья
Каков закон успеха и удачи,
А то бильярд не радует иначе.

А вот ещё. Когда хромает рифма,
Не вспоминать таблицу логарифмов,
Но доверять смущению пробела,
Чтоб тишина сама себя пропела.

А то и проще. Выругаться строчкой,
Иль помянуть не к месту, скажем, точку.
Тогда и вовсе будет то, что надо.
Но что же ты, душа моя, не рада?

Играй себе! Ведь это так приятно.
Уходишь? – Но приди ко мне обратно!
К другому разу я серьёзней буду,
Когда секрет веселья раздобуду.

Ты мне не веришь, дорогая? – Ладно.
Дай подышать, пока ещё прохладно!
Дай позабыть о чём-то самом чёрном
И не буди меня злачёным горном!

1968

5. "Легко мне, Господи, молчать!"

Легко мне, Господи, молчать!
Слова не утоляют боль.
Молчанье – любящих пароль,
Их сокровенная печать.

Когда слова, слова, слова,
От них немеет голова.
Но бессловесна мысли суть.
Евангелист, не обессудь!

О, если б грешный мой язык
Из подъязычной тишины
Извлёк бы истину на миг,
То в ней звучал бы стон струны.

Лишь эта музыка права.
Она молчанию сродни
И прорастает, как трава,
Как рифмы горькие одни.

1968

6. ВОПЛОЩЕНИЕ

Не Музой и не демоном храним,
Я принял в дар провидческое око,
Покров мой – шестикрылый серафим –
Ужасный гений древнего пророка.

И оттого так лёгок мой ярем.
Я верую, что Дух владеет мною.
До времени и немощен, и нем,
Мысль в горечи питаю тишиною.

Но жизнью вдруг, что ядом напоён,
Глагол обугливает губы,
И жаркий звук, бесстыдно оголён,
Из тишины глядит, как плоть из шубы.

Тогда слова – единственный покров.
Прозрачные, они полны смиренья.
И если бы душа не знала слов,
Нагая суть не выдержала б зренья.

Спалила бы сама себя тотчас –
Сгорела б со стыда в грехопадении.
Но стих скрывает чудо, расточаясь
Молчанием в словесном совпадении.

Мгновение, и тайна во плоти.
Душа вошла в обыденное слово.
И то, что у неё был на пути –
Я словом был, но вот молчу я снова.

1968

7. "Душа моя, зачем тебе летать?"

Душа моя, зачем тебе летать?
У нас, людей, не вырастают крылья.
Не лучше ли с утра с постели встать
И отложить напрасные усилья?

Не лучше ли, душа моя, забыть,
Откуда мы пришли с тобой однажды,
И в буднях ежедневья полюбить
Обычный день, что не даётся дважды?

Не лучше ль крыльев – ноги, две ноги
И две руки; штаны, пиджак, рубаха?
Пока не надоели сапоги,
Не хватит ли нам пешего размаха?

Всего-то и усилий – два шага
С постели до стола. Полёт без риска.
Для этого нужна одна нога,
Другой подвинешь стул, он где-то близко.

Одной рукой блокнот найдёшь, другой
Нащупаешь в стакане авторучку.
На кой тебе крыло? Скажи, на кой?
И без него рука поставит точку.

Смотри, и стол достаточно высок,
Чтоб разглядеть в окно сугроб январский.
А у окна – старинный образок,
И в форточке – звезда-подарок царский.

1968

8. ПЕРЕД ЗАКРЫТОЙ ДВЕРЬЮ

1.
Есть некий дом. Не дом, а храм.
Сей храм в Сионе, на Фонтанке,
С мемориальностью в осанке,
Открытый звёздам и ветрам.

Туда ходил я по следам
Одной прелестной иностранки,
Там во дворе рыдал по пьянке,
Расстроенный, молился там.

Я прихожу туда, смущённый,
И пульс колотит учащённый,
И становлюсь, как прежде, свят,

И зрю: под куполом парадной
На штукатурке безотрадной
Я вновь невидимо распят.

2.
Я вновь, оболган и распят,
Молюсь в заплеванной парадной,
Где роспись гроздью виноградной
Из-под побелки смотрит в сад.

Там за окном деревья спят
В тиши осенней и прохладной.
Там кошка поступью балладной
Обходит двор сто раз подряд.

И, одинокий у колонны,
Я бью неистово поклоны
Перед квартирой 25.

Там женщина, моя святыня.
Она взяла чужое имя.
Но мне молиться, не пенять.

3.
Приду по мысленным следам
Души в район родной Фонтанки
Искать нетленные останки
Любви, которой не предам.

Любовь... Не помню счёт годам.
Но иногда сочит из ранки.
Тогда сильнее нет приманки,
И всё за встречу с ней отдам.

Забуду мать, заброшу лиру,
Пойду звонить в алтарь-квартиру.
Звони, как колокол, звонок!

Плыви, мой благовест, над бытом!
Провой на языке забытом:
Воскресни, друг, я одинок!

4.
Есть в Ленинграде дом старинный
С мемориальною доской.
Я прихожу к нему с тоской,
Как ходят в храм с душой повинной.

Но сей рассказ не самый длинный.
Я не нарушу ваш покой.
Не возражайте же! На кой!
Мне дорог некий дом пустынный.

Там на небесном этаже
(С тех пор он третьим стал уже)
Жила красавица. Мой Боже!

Её сосватал муж-спортсмен.
Но это всё не суть, но тлен.
Она досталась мне дороже.

1968

9. ЛЕТУЧИЙ ГОЛЛАНДЕЦ

         Ю.Ш.

Давно так не звездило по ночам.
Все осень, осень, облака да тучи...
Эпохи поворот тем круче, круче,
Чем чаще люди ходят по врачам.
Увы, меня не тронула простуда!
Хоть весь продрог, я не о том скорблю.
Смотрю в пучину в жуткой жажде чуда,
Но не дано разбиться кораблю.

Давно так не звездило по ночам.
Все ветер, ветер, сумрак и ненастье...
Пусть непогода треплет наши снасти,
Но бури нет и дождь по мелочам.
Так муторно, что хочется к причалу.
Но берег, берег... это позади.
И плаванье не обратить к началу,
Когда еще бессмертье впереди.

Давно так не звездило по ночам.
Все свечи, свечи, тусклая каюта
И паруса в полете без приюта,
Да ржавчина по доблестным мечам.
И, ужас наводящая, свобода,
Когда покой, как призрак в тишине.
И дух не утоляет непогода,
И вечный парус, парус при луне.

Давно так не звездило по ночам.
Все бегство, бегство: комната и книги...
В пространстве – туч имперские квадриги,
В столетьях – плач все видевшим очам.
Лишь палуба Летучего Голландца
Вне времени, законов, перемен.
Но и на ней опасно без баланса.
Свободен дух, но и скитанье – плен.

1968

10. "Если Родина мне уготовит..."

Если Родина мне уготовит оружие к бою,
Мама, мама, не будем прощаться с тобою.
Все равно не вернусь я прощенным из бойни и ада.
Не ищи меня, мама, в бессмертной толпе Ленинграда.

Но к шинелям солдат, я молю, не питай отвращенья.
Нам, убитым, уже не приснится прощенье,
Потому что мы бились и гибли, и пали как жертвы
В этом братстве врагов, где одни уцелевшие мертвы,

Потому что солдат не убийца, но праведный воин,
Не губить, но погибнуть оружьем твоим удостоен.
Но затем, что повинны не руки, не камни и танки,
Не ищи меня, мама, в роддоме на тихой Фонтанке.

Не ищи меня там во дворе, где детишки из школы.
Это все без меня: и футбол, и колы, и глаголы.
Если выбьют стекло, не гляди, отвернись, не вреди.
Самый гибельный бой у мальчишек твоих впереди.

1968

11. НОЧНОЕ ПЛАВАНЬЕ

          Плывет. Куда ж нам плыть?..
          А.П.

Ни облачка, ни паруса, ни берега.
Далеко ль плыть? И где она, Америка?
Гляжу вперед за горизонты дворика.
Ни ворона, ни голубя, ни дворника,
Ни кошки нет, ни друга человечьего,
Гляжу вперед. Но ничего и нечего.

Такая ночь. Бессоницы история.
Я влип. Мигрень, беда, фантасмагория.
Передо мною звезды. Океания.
А комната моя – кают-компания.
Дым сигарет плывет синей покойника,
Да образы, как зыбь у подоконника.

Там яблоня в цвету, как привидение
В неоновом июня наваждении.
И не пуская мглу, твое предание
Мучительно, мой Пушкин, до свидания.
Ни полчаса для ночи, ни минуточки –
Все Муза упражняется на дудочке,

Все Греция, скитанья Одиссеевы,
Старинные пространства ахинеевы.
А мой кораблик утл, почти что лодочка.
Ни весел, ни руля, да в трюмах водочка.
Куда ж нам плыть?.. – Авось, куда, и вынесет!
Вода тебя, пловец, как глину, вымесит,

И ты опять, творение художника,
Модель в руках портного и сапожника.
Так и всегда. Закурим, что ли, дурочка,
Душа моя, голубка, птичка, курочка!
Петух уже пропел свою заутреню.

1968

12. "Когда поэт не помнит боль..."

Когда поэт не помнит боль
И видит сны,
Какую он играет роль
В игре весны?

Быть может, облачка перо –
Его душа?
Он теплит свечку над бюро,
Едва дыша.

Он слышит небо в глубине
Ночной поры
И лепет сосен при луне,
И рост коры,

И сам лепечет, как сосна,
Почти сквозняк,
Ныряет, как луны блесна,
В озерный мрак,

И мечутся его слова,
Как ветви ив,
И в нем шумит едва-едва
Волненье нив.

Душа не знает, где сейчас
Плывет он сам.
И наступает дивный час –
Предел часам.

Но время входит в обиход.
Пора, нора!
В деревне выгоняют скот,
Ревет гора.

А за горой орет петух,
Пылит большак.
И свет свечей погас,
потух, И жмет кушак.

Раздеться, что ли, догола
И загорать?
Даль облаков белым-бела –
В снежки играть.

Еще бы ночи полчаса!
Поговорим!
Но солнце плавит небеса,
Как стеарин.

И тело переходит в дрожь.
Скулит комар.
Боль – это вновь людская ложь,
Дневной кошмар.

1968

13. "Я верую в спасенье..."

Я верую в спасенье,
В тишайший день субботний,
Когда тебя, весеннюю,
Я жду у подворотни.

Кругом сумбур и сутолочь:
Машины, люди, зданья,
Но в тишину укуталась
Минута ожиданья.

Она легонько тикает,
Невнятно лепеча,
Певучая и тихая,
Как в алтаре свеча.

И в этом ясном пламени
Лицо и голова,
И набережной камни
Озарены едва.

В глазах – дерев качанье
И влажный неба свис,
И всех молитв нечаянней
Заплаканный карниз.

С утра, капелью звякая
О черный диабаз,
Весна зеркальной склянкою
Порадует твой глаз,

Когда сойдешь, вечерняя,
Мглы сумерек свежей
В неоновом свеченье
Преданьем этажей.

1969

14. "Когда глядел я на тебя..."

Когда глядел я на тебя
И предо мной ты, как в киоте,
Молчала, книгу теребя,
Мерцало небо в позолоте.

Там шла вечерня облаков,
И доносилось из-за окон
Глухое пение стихов,
И солнце жгло твой рыжий локон.

И всю тебя прошла насквозь
Весны вечерняя молитва.
А в окна дерево рвалось,
И там в ветвях кипела битва.

А на руках твоих закат
Сгорал дотла, желтей огарка,
И скат плеча был так покат,
Как будто ты – сквозная арка.

Тогда я вглядываться стал
В твои черты, в лицо живое,
И кто-то нас перелистал,
Как ветер ветви над землею.

И мне запомнилось одно:
Твоя щека искала встречи,
Клонилась грудь, молились плечи,
Ломилось дерево в окно.

1969

15. "За садом вздрогнул свет и, падая, погас..."

За садом вздрогнул свет и, падая, погас.
Деревню усыпил свирелью Волопас.
И в темной тишине в тональности A-dur
Валторной золотой даль огласил Арктур.

И тут же за бугром ему ответил пес,
И сумрачный эфир осиплый лай донес
До самых дальних звезд – туда,
где Млечный Путь –
Прозябшая река, мерцающая ртуть...

На поле пал туман. В овраге фыркнул зверь.
Все, что душе дано, – не завтра, но теперь,
Пока с реки сквозняк трубит в тебя,
как в рог,
Ты – то же, что вода, и, как река, продрог.

1969

16. "Какое счастье слушать мир..."

Какое счастье слушать мир,
Впускать в окно газон, эфир,
Молву вселенской тишины,
В начале мая без луны
Внимать созвездию Лиры
В тиши родной квартиры.

Какое благо чай согреть
И чайник вылакать на треть,
Ленясь помыслить о делах
(Пускай работает Феллах),
Вдыхая время втуне
Весь май, затем в июне.

А то улечься на диван,
Как в оно время богдыхан,
Курить себе, открыв окно,
И сыпать пепел на сукно
Прохожего мундира,
И ждать кончины мира.

И ты услышишь, вот те крест,
Жук-древоточец мебель ест,
И воробья что стало сил
Клюет сородич – альгвасил,
Чему-то буйно рады,
Скворцы поют рулады.

И наслаждается трава...
В лесу казенные дрова
Растут покамест, не коптят,
Галдят по-птичьи, шелестят,
Кормильцы атмосферы,
Древесные Пастеры.

Но из низин всплывает ночь,
И зренью звезд не превозмочь.
Финифтью залит небосвод,
И в нижней бездне с позолот
Небес иконостаса –
Лик непостижный Спаса.

И pяcка рясой золотой
Мерцает, как бы под водой
Эфирной ткани темноты
В пруду, где молятся кусты
Небес изображенью –
Воды воображенью.

Все это вижу из окна.
Ночной рубашки полотна
Достаточно, чтоб телом быть,
И грудь дыханьем остудить,
И стать сознаньем ночи,
Державой снов, короче.

И, в сердце, прохлаждая лень,
Увидеть собственную тень –
Знакомый с детства силуэт,
Изглоданный трудами лет,
Под сенью небосклона
В сырой траве газона.

И благодарно созерцать
Как, самодержец, ляжешь спать,
Наследуя державный сон,
Отчизною со всех сторон
Восхищенный незримо,
Во власти Серафима.

1969

17. "Жаркие стрекозы..."

Жаркие стрекозы
Реют у пруда.
Нет милее прозы:
Ряска и вода,

Резкая осока,
Илистый затон,
И совсем без прока
Карканье ворон,
И совсем некстати
Туча вдалеке,
Солнце на закате,
Грусть на сквозняке.

Северное лето
Нищее тепло
Лютик из кювета,
Мусор и стекло,

Щуплая береза –
Ветка до земли,
Мерин из колхоза
В городской пыли.

Это ведь и есть твой
Путь, стезя твоя –
Мир в округе местной,
Тихая хвоя,

Ельник придорожный,
Луч в березняке
И слегка тревожный
Щебень на песке.

1969

18. МЕДЛЕННОЕ ЛЕТО

Такие в августе бывают вечера.
Блеск облаков над крышами неярок,
А Ленинград твой росчерком пера,
Почти как встарь, намечен без помарок.

Его старинную простую красоту
Ты незатейливой душой припоминаешь.
И остановишься невольно на мосту.
Куда плывешь, едва ли понимаешь.

Такие в августе бывают вечера –
Преданья Достоевских, невских арок.
Мерещатся притоны, кучера
И парус рыбаря, и скрып флюгарок.

И финский вечер тот же, как тогда,
Но с примесью промышленного дыма.
Варяжской Ладоги былинная вода
Цветной мазут несет неуследимо.

Такие в августе бывают вечера.
Мерцает солнца тающий огарок.
И все, что было милого вчера,
Внезапно вновь дается, как подарок.

И ты глядишь на медленный закат,
Не зная сам на что еще надеясь.
И прошлое милее во сто крат,
Чем весь твой век, которым не владеешь.

1969

19. "Неужто азиат?"

Неужто азиат?
Нет. Россиянин ты.
Тому свидетель мой
Отменной чистоты.

Тому свидетель нрав
Смиренный и крутой.
Себя перелистав,
Ты вспомнишь нечто. Стой!

Не европеец ты
За так себя листать.
Мы, русичи, просты
Друг друга опростать.

Хитер характер наш.
Росс торговаться рад.
Тысячелетний стаж-
Крестьянский наш уклад.

Европа? То – уклон.
Монголы? Экий срам!
Не к немцу ль на поклон?
В Царьград, в Софию, в храм!

А то и на Восток,
За Обь – в Сибирь, в Сибирь!
Милиции свисток,
Байкал и Анадырь.

Да мало ль этих дыр'
Возьми хоть Сахалин.
А то Алдан, Таймыр
До самых украин.

А то и Колыма
Оттоль возврата нет.
Вселенская тюрьма,
Привет тебе, привет!

Да кто же ты? Бандит?
Бродяга или вор? –
Да русский я, пиит.
Не лаю на забор.

По мне закон – закон.
А беззаконие – склад
Характера. Погон
Не выношу. Vivat!

Азиец, славянин,
Отчасти финн, варяг,
Олег от имянин
И от богатства наг.

Так, от природы гол,
Как все вокруг, увы,
По матушке – сокол,
По отчеству – с Невы.

1969

20. "0т ямщика до первого поэта..."

0т ямщика до первого поэта
В России все поют на грустный лад.
Так Пушкин говорил. Россия, Лета...
Шептал другой, мрачнейший во сто крат.

Россия, Русь! О, не печалься, мати,
И не рыдай мене! – Скорбит душа.
Что из того, что я умру в кровати
На чистой простыне и неспеша!

Я жил средь вас, родные палестины,
Витийствовал, любил и бедовал.
Но наш собор – Валдаи и равнины –
Бил в колокол и сердце надрывал.

Пел колокольчик тихий и унылый,
В ночи свершались темные дела,
И день за днем тянулся век постылый,
Мела зима, всегда белым-бела.

В кромешной тьме носился темный ворон,
Беснуясь, чернь чернила белый снег.
Уклад земли до основанья взорван.
Над бездною поставлен человек.

Оборван эпос наш на полуслове.
Монголов иго даром не прошло.
Довлеет злоба съеденной корове,
И все идет чредой, куда б ни шло.

1969

21. САМЫЙ СНЕЖНЫЙ ДЕНЬ ЗИМЫ

Вчера был самый снежный день зимы.
Я умотался. Снег сгребали мы.
Что делать, если служба такова!
Не все же двигать ямб, сдвигать слова!
Приходится лопатой и движком
Работать на морозе со снежком.
Кому-нибудь приходится в метель
Распутывать погоды канитель!
Кому-нибудь и нравится?.. – О, да!
Вчера и я пришел к тому, когда

Мы вышли кое с кем расчистить двор
И тротуар. Нам ослепило взор,
Едва взглянули мы на снегопад.
Нам желтизна березовых лопат
Казалось кислой, как во рту лимон.
Сугроб соперничал с известкою колонн,
А черная ворона над Невой
На перекличке с черной полыньей
Соперничала с глубью: что черней –
Крыло вороны иль вода под ней.

Работая без отдыха весь день,
Молчали мы. В ушанке набекрень
Один был. На другом торчал картуз.
Как будто на Смоленщине француз,
Приятель мой ворочался в снегу
В испарине, при этом ни гу-гу...
И если и шибал кого мороз,
То не его. Он так в лопату врос
Руками, что метель, его крутя
Как мельницу, молола снег шутя.

Когда же был объявлен перекур,
Мы огляделись тайно сквозь прищур
Промокших век. Мело из-за угла.
Кололась Петропавловки игла.
Она прошила ватники в местах,
Где что-то колотилось в лоскутках.
Тогда я кой-кому сказал: "Гляди!
Что там? Уж не весна ли впереди?"
И он промямлил: "Дай мне рубль взаймы!
Сегодня самый снежный день зимы".

1969