"Татьянин день": увидеть, раскрыть, зацепить!

Портал "Православие и мир" продолжает путешествие по закулисью религиозной журналистики. Идея серии бесед принадлежит публицисту Марии Свешниковой, исполнение – редактору портала Анне Даниловой.

Чем была газета "Татьянин День" для студента МГУ? Для меня – это были невзрачные странички, каждого номера которых ждали с нетерпением, и хорошо, если в лавочке православной литературы напротив 11 поточки еще не раскупили. Я знала наизусть даже всю редакцию: Влад Томачинский, Игорь Палкин, Дарья Хоменко, Юрий Баженов, Сергей Сысоев... За этими страницами была жизнь православной молодежи где-то там на приходе у о.Максима. Прийти и попроситься к ним я стеснялась (даже на встречу-поиск новых авторов не пошла, так было страшно, ведь писать совсем не умеешь).

А писали авторы ТД с юмором, очень открыто, очень по-человечески, об очень важном. Вот интервью с профессором твоего факультета (а он, оказывается, верующий), а вот журналистское расследование работы секты, а вот конкурс юмористического рассказа о сессии. В общем, опыт университетской православной газеты "Татьянин День" на сегодня превзойти не удалось никому. Среди прекрасных молодежных изданий газета ТД так и осталась уникальным особняком – черно-белая, потрепанная от многих прочтений, искрометная, свежая, молодая.

Первый главный редактор газеты "Татьянин день" – Владислав Томачинский – сегодня – иеромонах Симеон, клирик Сретенского монастыря, директор монастырского издательства. Он и сам, кажется, рад вспомнить 90-е журналистские, приносит в кабинет из кельи подшивку старого ТД...

Иеромонах Симеон (Томачинский) родился в 1973 году в Москве. В 1996 году закончил русское отделение филологического факультета МГУ им. Ломоносова. В 1999 году защитил кандидатскую диссертацию по творчеству Гоголя (Выбранным местам из переписки с друзьями) и поступил послушником в Сретенский монастырь. В 2003 году был пострижен в монахи и возглавил издательство Сретенского монастыря. В 2004 году был рукоположен в священника. В 2008 году закончил Сретенскую духовную семинарию. Директор издательства Сретенского монастыря.

---

Чуть не побили

– Отец Симеон, расскажите, с чего все начиналось?

– Начиналось все интересно, сложно и романтично. Вообще-то я журналистом никогда не был, хотя когда-то собирался поступать на факультет журналистики и даже учился на подготовительных курсах. В 1994 году, когда мы затевали газету "Татьянин День", я плохо представлял себе, что такое журналистика, но был уверен, что у православного студенчества, у верующей интеллигенции должен быть свой голос, своя артикулированная точка зрения на мир, на все вокруг происходящее. Ведь тогда церковных изданий практически не было, разве что "Православная Москва" и "Московский церковный вестник". Которые были изданиями закрытого типа с официальной информацией, не привлекавшей ни молодежь, ни светских людей в целом.

А мы с Сашей Егорцевым учились на филологическом факультете МГУ, на четвертом курсе. Тогда решался вопрос об открытии Татьянинской церкви: храм еще не был возвращен, но уже была студенческая молодежная община.

– Вы нашли Татьянинскую общину или она вас "нашла"?

– Когда я читаю воспоминания о Татьянинском храме, то оказывается, что сам уже забыл, как все происходило. Так вот, в одном сборнике Саша Егорцев говорит, будто это я его в общину привел: вроде бы увидел о. Максима Козлова на выступлении в университете (он уже был назначен настоятелем университетской церкви) и резюмировал, что дескать это вменяемый, продвинутый батюшка, с которым можно иметь дело.

У меня лично проблем с поиском прихода и церковного общения не было: вначале я ходил в Донской, потом в Сретенский монастырь. Но было понятно, что в университете нужна своя церковь.

В процессе открытия Татьянинского храма и общения с людьми мы поняли, как много в МГУ православных, церковных людей, особенно среди наших преподавателей и даже среди студентов. Это сейчас православие – общепризнанное, можно даже сказать, модное течение, некий мэйнстрим, а тогда открыто назвать себя верующим было в определенном смысле вызовом. Но в ходе сбора подписей на разных факультетах выяснилось, что таких людей не так уж мало.

Процесс открытия Татьянинской церкви был долгим и болезненным. Например, однажды мы проникли тайным образом на пресс-конференцию, которую проводил театр, занимавший тогда помещение храма. Мы выступили на этой пресс-конференции, где были только противники открытия храма. Даже не знаю, чем бы это все кончилось, потому что обстановка так накалилась, что про себя мы уже начали читать псалмы. К счастью, нас вовремя вызволили оттуда старшие товарищи.

– И в практически еще не созданном приходе первым делом возникает газета?

– Остро не хватало издания, где на современном языке говорилось бы обо всем, что волнует молодого человека: о духовной жизни и культуре, о спорте и учебе. Мы понимали, что нужно молодежное издание для людей, тянущихся к религии, к вере. Понимали, что предрассудки, которые культивируются средствами массовой информации, не дают человеку даже приблизиться к вере. Эти мифы поддерживались даже существовавшими церковными изданиями, они были словно отгорожены от мира.

– Какие наиболее яркие мифы того времени?

– Миф о том, что вера противоречит науке, что все связанное с Церковью – это мракобесие, что вера загоняет человека в рабство, ограничивает его свободу, мешает его самовыражению.

– Вы совмещали газету и учебу?

– Конечно, газета отнимала много времени, и приходилось жертвовать учебой. Когда мы только создавали газету, я думал, что вот мы сейчас запустим это дело, поставим на нужные рельсы, и я буду заниматься учебой, но потом оказалось, что чем дальше, тем больше на нее уходит времени. С другой стороны, через других людей, через интересные материалы открывалось что-то важное, что очень укрепляло и помогало в той же учебе.

– В это время родилось сразу несколько православных изданий: "Фома", "Альфа и Омега", "Встреча".

– Наш поиск совпал с аналогичным поиском других, теперь уже титулованных людей, таких, как Володя Легойда. Мы с ним очень оживленно обсуждали создание православного журнала: собирались на Погодинской в Издательском отделе Московской Патриархии, где у нас были общие американские друзья. Мы часами обсуждали, каким языком разговаривать с людьми, как должен выглядеть журнал – все придумывалось на пустом месте. Так практически одновременно были созданы и газета "Татьянин День", и журнал "Фома". "Встреча" появилась несколько позже.

– Чем отличались издания?

– В "Фоме" основным было исповедальное начало: много писем читателей, лирических отступлений, много рассказов, поэзии, никакой политики. (К настоящему времени журнал претерпел существенную эволюцию.) А "Татьянин День" был более "раздолбайским", студенческим – мы старались чем-то зацепить человека.

– И чем вы старались зацепить?

– Хотя бы бытовыми историями из студенческой жизни. А вообще у нас был довольно широкий диапазон разных жанров – и фельетон, и интервью, и журналистские расследования, полемика была с другими изданиями.

У нас всегда была установка на диалог, мы публиковали самые разные материалы, порой совершенно не отражавшие позицию редакции. Помню, что у нас всегда были ужасные споры с криками, молодые еще были, горячие. За какие-то тексты мы бились со страшной силой. Право вето было только у главного редактора, то есть у меня, и у отца Максима.

– Пользовались правом вето?

– Не помню таких случаев, если только пару раз, и то в заголовках.

Были у нас и серьезные расследования, которые делал Саша Егорцев, продолжавшиеся чуть ли ни целый год – целая "мыльная опера". За одно такое расследование дела с кришнаитами на нас даже пытались в суд подать.

– Что произошло?!

– На биологическом факультете МГУ действовала вегетарианская столовая. Мы провели расследование, собрали много материалов, выяснили, что это кришнаиты, которые скрывают свое лицо. Опубликовали, потом материалы попали в руки ректора. Слава Богу, Виктор Антонович хорошо относился к нашей газете, некоторые номера даже финансово поддерживал и давал свои интервью. В один день – одновременно, представляете? – на стол к нему легли предложения о том, чтобы организовать целую сеть таких вегетарианских столовых в МГУ, и, с другой стороны, наши расследования. Когда в ректорате изучили все материалы, то решили такой сети не давать зеленого света, и кришнаитская университетская столовая была закрыта!

– Это же все небезопасно.... Александр Егорцев ведь проводил много таких расследований?

– Еще как! У него уже в то время была продвинутая аппаратура, которую он прятал под одеждой, проникал на разные собрания – и сайентологов, и других сект, а ведь это все были очень влиятельные организации, в т.ч. в финансовом плане. С сайентологами была связана история с так называемым читальным залом Рона Хаббарда на журфаке МГУ – долгое время с ним боролись, писали и, в конце концов, его закрыли.

В общем, горячих тем было много, но главное для нас было показать, что человек верующий – это человек думающий, даже во многом более продвинутый, чем обычные люди. Мы не стеснялись об этом говорить, хоть у нас и небольшое издание было, маленький тираж на газетной бумаге.

– Денег не хватало на хорошую полиграфию?

– Да, но это был и своеобразный имиджевый ход: студенческая газета не должна быть глянцевой и гламурной.

– Какие тексты больше всего памятны?

– Мне больше всего нравятся многие интервью, которые мы брали. Впоследствии мы даже издали сборник интервью "Судьба и вера". В ходе беседы очень ярко раскрывался человек, и сам для себя ты многое открывал.

Помню, с Виктором Петровичем Мазуриком было интересное интервью о японской культуре и том, как ее воспринимать с христианской точки зрения. С Александром Александровичем Волковым, с Никитой Ильичом Толстым. Интервью с Андреем Чеславовичем Козаржевским – прямо перед его смертью – он был практически "крестным отцом" нашего издания, ведь это интервью было самым первым в "ТД", а потом один из номеров мы посвятили уже его памяти.

Иногда происходили самые настоящие чудеса. Нужно было какой-то материал найти, и вдруг он возникал просто ниоткуда. Так, у нас была полемика о Туринской плащанице: одним физиком была высказана гипотеза о том, что Нерукотворный образ Спасителя и Туринская плащаница – это одно и то же. Но ведь церковное предание и традиции исключают такую возможность. И вдруг нам пришла из Парижа статья Б. Успенского, которая всех примирила и все акценты расставила верно.

– Кто для вас был образцом того, как надо писать, на кого вы ориентировались?

– Как писать – определенного идеала у меня не было, а вот образец редакторского подхода – это, конечно, "Независимая газета" Третьякова. Я там очень многое для себя почерпнул.

– Например?

– Например, полифоничность: сталкиваются совершенно противоположные позиции, но не в режиме ругани, а в режиме интеллектуального дискурса и полемики. И редактор умеет все это организовать, подать, преподнести. Как редактор Виталий Третьяков, конечно, абсолютно гениальный человек, газету и приложения он строил очень интересно, они сразу же раскупались.

Кстати, Третьяков первым ввел в газету целую вкладку, посвященную религии. Тогда о религии в прессе в лучшем случае был один абзац, и то связанный с каким-то скандалом.

– По сути дела, это был первый такой прорыв информационной блокады?

– То, что в светской газете появилась подобная вкладка – это, конечно, был прорыв, тем более что вкладка выходила внутри газеты, которая пользовалась огромной популярностью у интеллигенции. Тогда не было журналистов, пишущих о религии, и приходилось изощряться, чтобы найти материалы и авторов. Возможно, поэтому многие публикация в "НГ-религии" оставляли желать лучшего, особенно в сравнении с уровнем основного издания. Но они всегда активно обсуждались.

Я в редакторской работе старался ориентироваться на сделанное Третьяковым и лучшее из этого брать: мы начали делать свои вкладки, пробовали разные схемы, ведь если издание не развивается, то оно умирает.

– А если говорить о текстах рубежа веков, которые вы помните и сейчас? Я вот, например, могу точно сказать, что "Татьянин день" в своей печатной версии у меня стойко ассоциируется с замечательным рассказом студента Свято-Тихоновского института "Тайное средство для сдачи экзаменов".

– Для меня самым памятным был цикл материалов о новомучениках за Христа пострадавших – выпускниках университета, практически наших современниках, которые закончили юридический, филологический и другие факультеты. Образованные люди, подвижники науки, они приняли мученическую смерть за Христа. В материалах о них давалась небольшая справка, приводились фотографии, и то, что это люди университета, для нас было очень важно. Эти материалы произвели самое яркое, просто колоссальное впечатление.

Затем, конечно, это цикл расследований Саши Егорцева, потом все наши интервью, которые лично мне очень многое дали.

Недавно мы ездили на могилу погибшего монаха Михаила в день его памяти. Он в свое время закончил филфак Питерского университета, потом был в Псково-Печерском монастыре, потом – в Сретенском. Мы в "Татьянином Дне" публиковали его стихи под псевдонимом, а через какое-то время уже – некролог. Монах Михаил был зверски убит...

– Вы издавали книгу по материалам публикаций?

– Да, у нас вышло несколько книг. Одна была по материалам публикаций Саши Егорцева о сектах "Тоталитарные секты: свобода от совести". Другая – "Вавилонская башня", это был сборник разных материалов, посвященных, условно говоря, "новому религиозному сознанию". Потом был сборник интервью. Две или три книги Ирины Силуяновой на тему современных медицинских технологий, мы и в Сретенском монастыре потом их переиздавали. Кстати, ее материалы всегда вызывали отклик, порой довольно резкий, даже яростный.

От "Такси-блюза" к "Острову"

– Сама творческая атмосфера была необыкновенной, и постепенно преодолевались многие предрассудки и стереотипы. Недавно мы обсуждали с отцом Владимиром Вигилянским, что за десять-пятнадцать лет произошло самое настоящее перерождение интеллигенции. Я даже по себе скажу: вот 1991 год – мы ходили на концерт Мамонова и на премьеру фильма "Такси-блюз" Лунгина. В 2006 году тот же Лунгин с тем же Мамоновым снимает уже "Остров", причем это не просто конъюнктура, а люди действительно прошли этот путь – от "Такси-блюза" к "Острову". Для меня это живое свидетельство перемен. И масса людей проделала такой путь.

Наверное, есть какая-то и наша капля в этом море Божественной помощи, которая дала возможность людям преодолеть существовавшую пропасть между интеллигенцией и Церковью.

– Как распространялась газета по университету?

– Распространение всегда было сложной задачей, нам никто не помогал. Часть номеров мы раздавали, часть продавали на журфаке, часть в гуманитарном здании МГУ. Поскольку сам Татьянинский храм находится в центре города, то люди и в храм заходили, и газетой интересовались.

– Было ли живое общение со сверстниками?

– Да, у нас была целая программа в рамках наших изданий "Фома", "Встреча" и "Татьянин День", когда мы ездили по разным городам – Липецк, Воронеж, Ставрополь – и выступали в университетах перед молодежью. Также в МГУ, в МГИМО. Формальным поводом было представление молодежных изданий, а по сути, это был разговор о вере, о духовных вопросах – и на том уровне, на котором могли, мы старались отвечать. Это было интересно и для нас, и для молодежи. В этих поездках принимали участие Володя Легойда, Саша Егорцев, нынешние отцы Петр (Еремеев), Евфимий (Моисеев), Нестор (Сиротенко), Филипп (Рябых) – тогда все еще были мирянами.

– Как, на ваш взгляд, развивается современная православная журналистика?

– Мне трудно делать какие-то глобальные обобщения, поскольку я не имею возможности отслеживать все значимые публикации. Но общее впечатление таково, что по сравнению с серединой 90-х годов религиозная журналистика стала более профессиональной. Но при этом она стала более благополучной, "глянцевой". Сейчас все более гладко, красиво, солидно, но не хватает каких-то нестандартных подходов, яркого письма, да и жанровая скудость бросается в глаза. В наших изданиях первых лет было много недостатков, но всегда чувствовалось живое дыхание, не отформатированное, не загнанное в рамки – и именно это привлекало молодежь...

– Может быть, журналисты исписались? Ведь одно дело написать о том, что обдумываешь годами, и другое дело, когда авторы пишут по четыре статьи в неделю...

– Может быть. Но думаю, что то время было временем экстремальным, когда ты противостоишь и множеству соблазнов, и довольно враждебному окружению, а сегодня время, когда тебя окружают друзья, и все более-менее удачно складывается во всех отношениях. Сейчас Церковь имеет совершенно потрясающие перспективы, но это благополучие тоже таит в себе опасности.

– Какие вы могли бы назвать безусловные табу для религиозной журналистики и что обязательно должно быть в каждом издании о религии?

– Мы в свое время решили, что у нас вообще не должно быть никаких табу на темы. Но сейчас, я думаю, это не совсем правильно. Наверное, есть такие вопросы, которые не стоит затрагивать. Должно быть табу на определенную манеру подачи материала, мы не можем использовать оскорбительные формулировки даже в рамках ернического стиля.

– Вы писали о внутренних проблемах жизни Церкви?

– Тут действовала некая внутренняя цензура. Мы старались не писать о внутрицерковных проблемах, потому что обращались к аудитории светской – зачем надо было вовлекать людей в наши внутренние проблемы? Никто не скрывал, что проблемы есть и что не все идеально в Церкви, но специально мы не об этом не писали.

– А вообще возможно полноценное православное издание без разговора о существующих внутрицерковных проблемах?

– Это большой вопрос, который не имеет однозначного ответа. Сегодня приходится слышать, что в православной журналистике стилевое однообразие в изданиях, не хватает ярких авторов и интересных новых подходов. Это все так, но ведь светская журналистика, напротив, порой страдает гиперкритичностью и разбором грязного белья. Думаю, что мы не можем идти по этому пути.

Другое дело, что не хватает откровенного разговора о каких-то глубинных проблемах, соблазнах, опасностях, которые нас подстерегают, и здесь обязательно должна быть свобода дискуссии. Без нее ни журналистики, ни православия не существует.

– Спасибо!