Человеческое, слишком человеческое

Вопрос о том, может ли быть объективным с научной точки зрения историческое исследование, выполненное конфессионально ориентированным специалистом, обсуждается фактически уже около трех столетий. Конечно, он стал особенно актуален, когда реальностью европейской жизни стали секуляризационные процессы, а одним из важнейших проявлений секуляризации – захвативший практически все традиционные католические страны антиклерикализм. Противники Церкви в середине ХIХ века пытались доказать, что в недрах церковной науки объективные научные исследования принципиально невозможны, что исследователь заранее ограничен набором определенных принципов и правил, например, представлением о том, что недопустимо подвергать какой-либо критике распоряжения церковной власти или анализировать с научной точки зрения обстоятельства жизни церковных деятелей, признанных Церковью святыми.

Более серьезным был аргумент, возникший в недрах позитивизма. В упрощенном виде этот тезис можно сформулировать таким образом: объективным может считаться только такое исследование, которое носит беспредпосылочный характер. Другими словами, исследователь априори не должен быть связан какими-либо ограничениями, будь то представления какой-либо традиционной научной школы или религиозные взгляды самого исследователя.

Заметим, что подобная аргументация повторялась затем в Советской России, когда во всех диссертационных советах реальную власть получили исследователи-марксисты. Очевидно, правда, что беспредпосылочностью тут пришлось пожертвовать в угоду марксизму-ленинизму.

Таким образом, культурно-исторические корни противодействия в науке конфессионально-ориентированным исследованиям очевидны. Однако реальная ситуация и логика развития научных исследований вынуждали авторов обсуждаемой точки зрения серьезно корректировать свою позицию.

Во-первых, в рамках церковно-исторической науки всегда выполнялись первоклассные исследования, которые было просто невозможно игнорировать. В частности, такие исследования появились в российских духовных академиях еще в середине ХIХ века. Работы многих представителей русской богословской и церковно-исторической науки были по праву признаны западными коллегами в качестве образцовых. Здесь можно назвать действительно очень много имен – это профессора Санкт-Петербургской духовной академии Василий Болотов, Николай Глубоковский, Александр Бриллиантов, профессор Московской духовной академии Иван Попов и другие.

После революции 1917 года церковно-исторические исследования стали возможны только за пределами России. И такие высокопрофессональные работы действительно появились в научных центрах русской эмиграции в Европе, в первую очередь в Париже. Современная наука может назвать не одно блестящее сочинение архимандрита Киприана (Керна), прототоиереев Георгия Флоровского, Сергия Булгакова, Александра Шмемана, Иоанна Мейендорфа и многих других авторов. Очень характерно, что ссылки на труды перечисленных авторов присутствуют и в современных научных сочинениях, и никому из исследователей даже не придет в голову обвинять, скажем, протоиерея Александра Шмемана в необъективном обращении с историческими источниками или в предвзятой методологии. Да и довод о "связанности" авторов рамками церковного этикета также не выдерживает никакой критики. Вспомним, например, работу Антона Карташова "Вселенские Соборы", в которой автор, будучи православным христианином, тем не менее серьезно анализирует самые разные обстоятельства жизни и деятельности таких столь авторитетных в Церкви святителей, как Иоанн Златоуст, Григорий Богослов и другие. И таких примеров много.

Более того, можно утверждать, что в значительной степени именно в работах представителей так называемой парижской школы были заложены основы многих современных научных подходов, например, столь важного и актуального ныне принципа междисциплинарности. Кроме того, некоторые направления семиотических исследований, принесших столь значительный плод в школе покойного Юрия Лотмана, не могут игнорировать результаты парижских авторов.

Во-вторых, развитие философских исследований поставило под очень большой вопрос принцип беспредпосылочности. Причем очень интересно и характерно, что решительные сомнения в этом принципе высказали не только специалисты-гуманитарии, но и... физики! Я могу назвать в качестве очень яркого примера работы по философии науки нобелевского лауреата по физике 1933 года, одного из создателей современной квантовой механики Эрвина Шредингера, который убедительно показал, что даже интерпретация результатов физического эксперимента может зависеть как от состояния и некоторых личных особенностей физика-экспериментатора, так и самого интерпретатора.

Для специалистов-гуманитариев этот взгляд в последнее время становится традиционным. Все чаще в современной европейской науке беспредпосылочность требует глубокого осмысления и правильного понимания, а вульгарная интерпретация этого принципа просто не выдерживает никакой критики.

С этим последним аспектом вопроса связан третий, пожалуй, самый важный для церковных историков аргумент. В наиболее полной и убедительной форме он высказан замечательным ученым, протоиереем Георгием Флоровским в работе "Положение христианского историка". В этой статье Фроловский, отталкиваясь от замечательной формулы Марка Блока "христианство – религия историков", показал, что конфессионально ориентированный историк – носитель определенных исследовательских принципов, нисколько не отрицающих необходимости профессионального обращения с историческими источниками. Более того, именно христианин-историк способен работать на "пределе истории", потому что понимает всю силу и слабость главного объекта исторического исследования – человека, рассматриваемого в определенную эпоху. Понимание истинных основ человеческой природы, которая колеблется в диапазоне "ничтожность и убожество грешного человека – достоинство и ценность человека как высшего Божьего творения", понимания глубокой, нерасторжимой связи истории христианства и истории культуры, понимание того, что в конечном итоге история человека – это история его бессмертного духа, а не "политическая история с ее утопическими претензиями и иллюзиями" – вот главное достояние профессиональных церковно-исторических исследований. "Христианский историк будет смотреть на историю как на тайну и трагедию – тайну спасения и трагедию греха", – писал Георгий Фроловский.

Сказанное может быть проиллюстрировано одним ярким примером. Как показали материалы дискуссий последних 20 лет, современные гуманитарные исследования просто невозможны без применения специальных богословских и церковно-исторических методов. Возьмите роман Федора Достоевского "Братья Карамазовы". Очевидно, что это сложнейшее с идейно-художественной точки зрения произведение представляет собой своеобразную совокупность кодов, требующих специальной расшифровки. Обсуждение статьи Ивана Карамазова в келье старца Зосимы, главы "Бунт" и "Кана Галилейская", "Легенда о великом инквизиторе", явление черта Ивану и многие другие места романа – это своеобразные "тексты в тексте", построенные на идейных и бытовых реалиях, актуальных для автора романа и в той или иной степени понятных его образованным современникам, но часто практически недоступных современному читателю. "Пропитанность" текста Достоевского евангельскими коннотациями, постоянные апелляции к событиям русской и европейской истории 70-х годов ХIХ века, связанным с церковно-исторической проблематикой, – вот сложный фон романа, понимание которого невозможно не только без специальной подготовки, но и без применения богословских методов.

И это не случайно: осознание обсуждаемой проблемы после 100 лет господства в науке "беспредпосылочного атеизма" приводит к необходимости обратиться к той области научных исследований, которая существовала на Западе в течение всего ХХ века и которую можно назвать богословием культуры. В науку приходит понимание того факта, что реальное изучение истории и богословия Церкви возможно только "изнутри", в парадигме "причастности", потому что Церковь – не просто одна из человеческих организаций, а богочеловеческий организм, живущий по законам, заданным ему Христом.