"Собеседник": Михаил Сердюков. Андрей Кураев: И рок-шоу может стать проповедью. (Интервью с диаконом А. Кураевым)

Патриарх Алексий II позволяет ему спорить с собой. А с ним самим кто только не спорил — от буддистов до староверов. Ректор МГУ Садовничий вручил ему медаль «Почетный выпускник МГУ», а рериховцы заранее шлют в ректораты и прокуратуры письма с требованиями запретить его лекции. Рокеры Юрий Шевчук и Константин Кинчев называют его другом. Кто же он, человек в «спецодежде» церковника, но не священник, самый молодой персонаж словаря «Философы России XIX—XX столетий», ставший и самым молодым (в 35 лет) профессором богословия в истории России?

Полгода скрывал от родных, что крестился

— Так кто же вы, господин Кураев?

— Прежде всего — православный христианин. Затем — диакон (служу в храме Иоанна Предтечи на Красной Пресне). Профессор с зарплатой 1200 рублей. Богословом назвать себя не дерзну...

— Но до Бога дошли?

— Дойти невозможно. Но можно приблизиться...

— Что для этого нужно? На собственном примере, пожалуйста.

— Мой путь шел через поиск смысла. Как пел в 80-х один рок-музыкант (ныне священник в Макеевке): «Если меня разложить на молекулы — что ж, стану молекулой. А если меня разложить на атомы — что ж, стану атомом. Скучно». Вот это ощущение скуки как последнего предела мироздания и было для меня толчком к вере. Ну не может же скука быть последней истиной!

— Стало обидно?

— Захотелось добраться до истины.

— Как же вы добирались?

— Очень много ниточек сходилось в один узел. Например, однажды я понял, что нечестно заниматься изучением религии, если ты сам никакой веры не имеешь. Веры-то в марксизм у меня не было точно. Но и никакой другой — тоже. Меня задели и даже обидели слова отца Сергия Булгакова о том, что неверующий человек, который занимается изучением чужой религии, похож на евнуха, который сторожит гарем. И я решил попробовать войти в этот мир. Честно говоря, когда шел креститься, то это было не столько выражением веры, сколько желанием найти веру. Эксперимент, который я ставил сам на себе.

— А как же родители, они разве были к такому готовы?

— Никто готов не был. Я крестился и полгода от родных это скрывал. Говорил, что иду на дискотеку, а сам шел в храм... Я понимал, что правда для них будет слишком болезненна, потому что у них были свои представления о том, какую я должен был делать карьеру.

— Когда родители узнали о вашем крещении, состоялся, наверно, нелицеприятный разговор?

— Слезы были. Дело в том, что я уже решил идти в семинарию. Но сразу после университета сделать бы это не удалось: во всех анкетах красовалась «кафедра атеизма» в качестве последнего места работы да еще красный диплом МГУ...

— Ваши родители не пострадали за сына?

— У моего отца, известного философа, как раз тогда была перспектива поехать на работу в ЮНЕСКО. Он не только не получил новую должность, на которую рассчитывал, но и старой лишился.

— Вячеслав Иванович сильно переживал? Ваши отношения из-за этого не испортились?

— У меня хороший отец, бывший детдомовец. И прекрасная мама. Они все способны понять. К тому же в нашей семье карьеристов не было никогда.

Патриархам «нет» не говорят, но я сказал

— Вам довелось работать с Патриархом Алексием II, но продолжалось это недолго. Известная ваша строптивость стала причиной того, что вы расстались?

— С Патриархом Алексием я работал два года. Это были ключевые годы перемен — начало девяностых. Святейший как раз подбирал себе команду помощников, рекомендовали ему и меня. В Троице-Сергиевой лавре я представился Патриарху, и наш первый разговор начался довольно примечательно. Патриарх сказал, что слышал обо мне как о человеке, у которого есть склонность к писательству. На что я быстро ответил: «Нет».

— Вообще-то патриархам не возражают...

— Но я действительно считал, что мое призвание не в сочинительстве, а в педагогике, пишу же я от лености — чтобы двадцать раз не повторять одно и то же. Патриарх улыбнулся. Потом началась нормальная работа. Для меня она значила то, что я получил возможность изнутри посмотреть на мир принятия важных решений в сфере высокой политики. Приходилось общаться не только с иерархами церкви, но и с политическими деятелями страны. В известном смысле это меня раскрепостило, потому что по характеру я все-таки интроверт — трудно схожусь с людьми... То, что сегодня я все время в дороге — это как раз заслуга Патриарха, потому как он, сам будучи мобильным человеком, для которого путешествие — естественный образ жизни, приучил к тому и всех остальных. Как известно, сердечный приступ случился с ним не в московских покоях, а во время посещения Астрахани...

— Работая с Патриархом всея Руси, вам пришлось столкнуться с какими-то интригами, внутрицерковной борьбой? Не стало ли это для вас тяжестью, не привело ли к негативным ощущениям?

— Думаю, что нет. Я ведь не с улицы пришел, несколько лет семинарской жизни тоже не всегда сахаром были... К тому же я совсем не интриган по натуре.

— Почему расстались с Патриархом?

— Был создан Российский православный университет — моя мечта. И он меня отпустил.

— Но сегодня Патриарх делает вам какие-то замечания — после ваших выступлений, скажем, в печати, острых высказываний, отличных от общепринятых в церкви?

— Никогда не делал. А потом, что значит «общепринятых»? Парадокс моей жизни в том, что в большинстве спорных (спорных внутри самой церкви) вопросов я поддерживаю и аргументирую официальную позицию. И именно за это мне достаются самые сильные тумаки со стороны церковных же сплетников. В советские годы в семинариях не разрешалось прямо критиковать марксистский атеизм. И помыслить нельзя было о том, чтобы дать критику работ Маркса или Ленина. Но умные преподаватели делали так: они брали брошюрку какого-нибудь урюпинского доцента Мышкина и критиковали его: «С точки зрения доцента Мышкина, религия есть опиум народа... Мы же в ответ на это скажем...» Вот так же поступают и мои сегодняшние критики. Вместо того чтобы вступить в полемику с Патриархом, смело нападают на меня. Да, а парадокс состоит в том, что сама церковная власть не просит меня вступаться за нее. Просто наше видение многих проблем совпадает.

Приятно, что наш президент носит крестик, но...

— Наблюдая воочию сильных мира сего, вы, по-видимому, смогли сделать определенные выводы. Насколько верующим человеком был, по-вашему, первый президент России Борис Ельцин?

— О вере его я судить не могу, но был случай, после которого я потерял всяческое уважение к нему как к политику. Где-то за неделю до первых президентских выборов я увидел интервью Ельцина итальянскому ТВ. Журналист спрашивает: «Борис Николаевич, не кажется ли вам, что православие с его традициями аскетизма, монашества — это то, что мешает России войти в общество рыночных отношений?» Ельцин отвечает: «Это, конечно, сложность, но мы ее преодолеем». Второй вопрос: «Не кажется ли вам, что православие с его традицией соборности — коллективизма является препятствием на пути к демократическому обществу, где ценится индивидуум?» Ответ в том же стиле: «Трудность есть, но мы и ее осилим». Буквально через полчаса мне звонит Аркадий Мурашов — он тогда работал в команде Ельцина. «У Бориса Николаевича встреча с Патриархом назначена, и он интересуется, о чем ему с ним говорить. Можете что-нибудь предложить?» Я отвечаю: «Знаете, уже полчаса как могу...» На следующий день с утра еду в Белый дом, где пытаюсь объяснить Бурбулису: неприлично, просто немыслимо ни в одной стране мира, чтобы кандидат в президенты обещал преодолеть «тяжкое наследие» исконной религии большинства своего народа. Это что, демонстрация известного принципа «правительство отказало народу в доверии»? Через три часа прибывает в Белый дом Патриарх, и я уже официально его сопровождаю. Входим к Ельцину, и он встречает Патриарха такими словами: «Ваше Святейшество! Тут вот некоторые говорят, что православие и демократия несовместимы, так вот знайте: я с ними решительно не согласен!..» После этого я за Ельцина больше не голосовал.

— Но в дальнейшем Борис Николаевич трогательно демонстрировал свою любовь если не ко всему православию в целом, то уж к Патриарху Московскому и всея Руси — непременно! Это что, обычный политес, который, как известно, вещь лицемерная?

— Дело не в лицемерии. Просто я тогда понял, что этот человек, ставший первым президентом России — не самодержец. Он слишком подвержен влияниям и советам. Самодержавна страна, которая сама решает свои вопросы, в которой нет управленцев, назначенных извне. И совсем неважно, кто управляет ею: царь, парламент или президент. Главное, чтобы страна не становилась зависимой от внешних сил. СССР был самодержавной страной. Если бы Ельцина даже короновали на царство — самодержавия Россия при нем не получила бы. Он был управляемым человеком, и тот, кто получал доступ к телу, переворачивал мнение главы государства в любую выгодную для себя сторону.

— У Владимира Путина есть задатки самодержца?

— Задатки-то есть. Но беда в том, что, передавая власть Путину, Ельцин сказал, что больше всего ценит в нем верность однажды избранному курсу. И речь шла о курсе, избранном до Путина и без его участия.

— Но зато новый президент России — настоящий православный христианин. Вас это разве не вдохновляет?

— Когда я вижу внешнее проявление его веры, иногда это радует. Помню, Путину на сабантуе в Казани предложили залезть головой в таз с молоком. Он снял рубашку, и тут выяснилось, что у нашего президента есть нательный крестик. Навряд ли он надел его специально для телекамер... Я порадовался, конечно. Но с другой стороны...

— Что-то вас все-таки не устраивает в нынешнем президенте России?

— При встречах с разными людьми, теми, от кого зависит принятие важных решений или кто их сам принимает — политиками, бизнесменами, я ко всем пристаю с одним простым вопросом: скажите, а что хорошего сделал для России Путин? Всем известно, что именно Гайдар разрабатывает Путину экономическую линию и стратегию. Ладно, пусть экспериментируют дальше — я не экономист, в конце концов. Но кто-нибудь может мне назвать ситуацию, когда бы интересы Запада требовали одного, а интересы России другого и нашему президенту на самом деле удалось бы вопреки этому требованию отстоять свой интерес, интерес России? Я такого случая не знаю. Надеюсь, причина во мне, в ограниченности моей информации, а не в президенте.

Вера доставляет Шевчуку болезненные переживания

— С чем связано ваше знакомство с рокером Юрием Шевчуком?

— Меня буквально взял за руку мой студент из богословского института и повез на «Горбушку». Сказал, что у знаменитого рокера день рождения, будет концерт, на который Шевчук приглашает и меня. Было это два года назад. Так я впервые попал на рок-концерт. Хотя к року я даже в юности дышал равнодушно... Шевчук меня поразил тогда тем, что свой день рождения он превратил в повод для чествования своих друзей. На послеконцертном закулисном фуршете он произнес длиннющий тост, в ходе которого по несколько минут рассказывал о каждом из приглашенных гостей: кто он, почему в этот день здесь, что значит в жизни самого Юрия... Но еще больше, чем сам Шевчук, меня поразили потом его юные фанаты. Они бросались к каждому выходящему из служебного входа и спрашивали: «Когда Юлианыч выйдет?» Когда уже за полночь вышел я, бросились и ко мне. Но созерцание моей «спецодежды» — рясы — вызвало замешательство в их рядах: почему здесь священник, кто он, зачем? Наконец они пришли в себя, и один паренек меня спрашивает: «Скажите, почему в Евангелии от Иоанна отсутствует тема гефсиманского одиночества Христа?» Нокаут... Все мои былые представления о рокерах как «воинствующих сатанистах» были разбиты одним ударом. Ну а другие ребята, помладше, попросили меня: «Отец Андрей, при следующей встрече скажите Юрию Юлианычу, чтобы он на сцене больше не курил — нам плохой пример подает!..» До этой встречи рокеры представлялись мне какими-то страшными существами, жить с которыми на одной планете небезопасно. И вдруг, встретившись с ними впервые лично, а не посредством телевизора, я увидел совершенно чистые лица, хорошие и умные глаза... Еще до этого мне звонил Кинчев, лидер группы «Алиса», и предложил выступать вместе. Но тогда мы, подумав, с обеих сторон тормознулись. Кинчев потом мне сказал, что испугался, как бы «алисоманы» не обидели меня — они плохо управляемы. А я боялся, что если соглашусь с Кинчевым выступать в концерте, то какой же слух пойдет по нашим монастырям... Сработает правило испорченного телефона, и через какое-то время — наверняка! — начнут говорить, что на рок-концерте пьяный диакон Кураев танцевал в голом виде и много чего еще вытворял. Из этой опаски я тоже тогда не решился. Два года я обсуждал эту возможность с епископами, священниками, семинаристами... И в конце концов был приглашен — не Кинчевым и не Шевчуком, а епархией! — проповедовать на рок-концерте. Он прошел в Санкт-Петербурге на святках.

— Сам-то концерт вам понравился?

— Музыки я почти не слышал. 14 тысяч человек собрались на концерт «Рок к небу» в Петербурге. Ради рока или ради Неба? Кем я стану для них? В лучшем случае досадной помехой. В худшем — клоуном в рясе... Тогда, второй раз в своей жизни, я написал проповедь заранее. И выучил ее наизусть.

— А первый раз вы сделали это при каких обстоятельствах?

— В семинарии, в выпускном классе. Надо сказать, что по окончании моей первой в жизни проповеди преподаватель тяжко вздохнул и сказал: «Я многое в жизни слышал, но худшей, чем твоя, не встречал».

— Где теперь тот педагог?

— Он, конечно, епископ. И естественно, в его епархиальной газете травят «Гарри Поттера»...

— Вы считаете, что делают это напрасно?

— Лучше читать эту сказку вместе с детьми: с чем-то споря, с чем-то соглашаясь. В конце концов, то, что понравилось миллионам детских сердец, не может быть мерзким.

— И рокеров ваш епископ не любит тоже?

— Наверно, если б он знал тогда, где я буду проповедовать — поставил бы не четверку, а двойку... Вспомнив годы учебы, я написал и вызубрил свою рок-проповедь. А потому, к сожалению, не смог послушать ни Шевчука, ни Гребенщикова... Решил: выйду на сцену, и пусть хоть атомная бомба взрывается в зале, но я должен произнести те слова, которые считал должным сказать.

— О чем была ваша проповедь?

— О самом главном — смысле жизни. Отдельные свистки, конечно, были. Но свист стал явно одобрительным, когда я сказал, что «русский рок в своих лучших песнях — это болевые уколы в совесть. Это борьба за право думать, за право быть одиноким, за право выпадать из толпы». Начальник охраны стадиона был потрясен: никогда еще он не видел, чтобы с рок-концерта расходились без давки, драк и люди улыбались друг другу.

— С рок-музыкантами вы общаетесь только как церковный деятель или бывает и простое дружеское общение?

— Я не умею отличать себя как человека от себя как «церковного деятеля».

— Вам интересно с ними общаться? Например, что вы думаете о Юрии Шевчуке?

— Думаю, это одно из имен, которым Россия оправдается перед лицом истории за свои позорные девяностые годы. Он настоящий поэт.

— А как вам его вера — она глубока, устойчива?

— Скажем так: вера доставляет Юрию сегодня болезненные переживания — это нормальный признак христианина. Когда появляются свои поводы для переживания, раскаяния, самоосуждения, копания в себе. Формула обращения известна: «Сначала я критиковал Евангелие, потом Евангелие начало критиковать меня». Шевчук сейчас уже во втором возрасте.

Зюганову график жизни дочь составляет по гороскопу

— Где у вас больше недоброжелателей — в среде атеистов, представителей другой веры или среди православных церковников?

— Больнее всего переживать упреки от своих... А ненависть со стороны тех же рериховцев скорее смешит. Они уже три книжки против меня выпустили. Уровень аргументации таков: «Настенька спросила: почему в сказке ножки у избушки не куриные, а курьи?» Дедушка ей отвечает: «Корень «кур» необычный. Поле битвы света и тьмы — КУРУ зовется». Дальше идет пересказ сюжета «Бхагавадгиты» о битве при Курукшетре. Затем — Куликова битва и Курская битва. И вывод: «Значит, все битвы, чьи имена включают корень «КУР», — это битвы света с тьмой». «Дядя, почему же у избушки на курьих ножках ног-то — четыре?» — спрашивает девочка, и после этого начинается долгое повествование о битве рериховцев с КУРаевым...

— Но ведь и вы не остаетесь в долгу: «Сатанизм для интеллигенции», книга о Рерихах и православии, — многого стоит!

— Один из признаков тоталитарности сознания — это неспособность понять, что человек может искренне меняться. Равно как и неспособность понять, что твой оппонент может быть не согласен с тобой по велению своего разума и совести. Рериховцы же все время считают, что их враги или подкуплены кем-то, или одержимы темными духами. А это уже опасно. Это признак тоталитарного мышления — когда твоя позиция кажется тебе единственно нормальной. Если такие люди дорвутся до серьезной власти, мало никому не покажется.

— Есть вероятность, что такое получится?

— Массовое сознание в России, да и во всем мире, сегодня скорее оккультное, нежели христианское. Поэтому нельзя исключать, что через несколько поколений могут и в политике оказаться люди, ориентированные на оккультное мировоззрение. Если даже Зюганову график жизни дочь составляет по гороскопу, а у Ельцина был личный астролог, то я не вижу оснований для беспечального созерцания современного политического бомонда.

P.S. На днях Святейший Патриарх Московский и всея Руси Алексий II наградил диакона Андрея Кураева высокой наградой Русской Православной Церкви орденом Сергия Радонежского — за активную миссионерскую деятельность и в связи с сорокалетием.

"Собеседник"