Мифы о войне

"Массовое сознание в области истории абсолютно мифологизировано"

Сколько тайн хранят военные архивы? Когда будут рассекречены все документы о войне? Почему мы до сих пор спорим о власовцах и партизанах? Известна ли нам вся правда о Катыни? За ответами на эти и другие вопросы корреспондент "Нескучного сада" отправился к историку и архивисту Андрею СОРОКИНУ.

СПРАВКА:

Андрей Константинович СОРОКИН, кандидат исторических наук, автор нескольких десятков научных работ по экономической и политической истории России конца XIX – – начала XX века. Директор Российского государственного архива социально-политической истории (РГАСПИ), главный редактор издательства "Российская политическая энциклопедия" (РОСCПЭН). Лауреат Государственной премии РФ в области науки и техники за 2002 год (награжден за подготовку и издание книжной серии "Политические партии России. Конец XIX – – первая треть XX вв. Документальное наследие" в 44 томах).

Государственная тайна

- – Все ли архивы, связанные с Великой Отечественной войной, сегодня открыты?

- – Ответить на этот вопрос можно только, если знать общую ситуацию, связанную с рассекречиванием документов архивного фонда. А ситуация эта не слишком веселая. У нас существует закон РФ "О государственной тайне", который отвечает мировым стандартам. Но есть и подзаконные акты, на основании которых действует, например, Межведомственная комиссия по сохранению государственной тайны, рассматривающая архивные документы на предмет их рассекречивания или же оставления на секретном хранении. Федеральные архивы формируют заявку в эту комиссию, предлагая рассекретить те или иные хранящиеся в них документы. Комиссия работает по пятилетним планам, в рамках прошлого, закончившегося в 2010 году, к рассмотрению было предложено 100 тысяч дел. Официальных данных о числе рассекреченных дел пока нет, но можно быть уверенными, что эта цифра составляет менее 20 процентов. На будущую пятилетку, насколько нам известно, даже к рассмотрению будет принято намного меньше дел.

Руководство комиссии объясняет эту ситуацию отсутствием кадров для формирования корпуса экспертов и необходимостью сохранения государственной тайны. Хотя в ряде случаев это приобретает откровенно забавный характер, например, когда не рассекречиваются документы 1920-х годов.

Должен сказать, что наш архив страдает меньше всех прочих, рассекречивается около 90 процентов предлагаемых нами документов.

- – А что стоит за нежеланием снимать с документов гриф секретности?

- – Я не люблю говорить за других людей и тем более за другое ведомство. Наверное, сотрудники этого ведомства искренне руководствуются собственным пониманием целесообразности, стремясь наилучшим образом делать свое дело. Но думаю, что играет роль и конкретный ведомственный интерес. Создано довольно влиятельное ведомство, достаточно вспомнить, что руководит комиссией глава администрации президента. А каждое ведомство, однажды будучи созданным, будет делать все, чтобы сохранять себя, воспроизводить себя, создавать основания своей необходимости. Есть ли за этим какой-то политический заказ и с чьей стороны – – мне судить сложно, надеюсь, что нет. Политическая воля руководителей государства как раз выражена вполне отчетливо.

- – Какие фонды, касающиеся Великой Отечественной войны, хранятся в вашем архиве?

- – Мы архив гражданский по составу своих документарных комплексов. Тем не менее у нас сосредоточены два очень важных фонда, связанных с историей войны: фонд Государственного комитета обороны (ГКО) и фонд Центрального штаба партизанского движения, переданные не так давно из Архива Президента Российской Федерации. Оба они, за исключением отдельных дел, рассекречены, с ними можно работать. Другое дело, что исследователями они практически не востребованы. Хотя что может быть более ценным для историка, чем понимание механизма принятия решений и их существа? Тем более в нашем же архиве находится и фонд Политбюро ЦК ВКП(б) за период войны. В совокупности документы этого фонда и фонда ГКО дают почти исчерпывающую картину управления страной и отчасти армией.

Хотя, конечно, есть специализированные архивы по военной истории, есть Российский государственный военный архив, где сосредоточена значительная масса документов, есть архив Министерства обороны, документы которого сейчас обрабатываются и выкладываются в интернет в рамках программы обобщенного электронного банка данных "Мемориал".

История vs. анекдот

- – Вы упомянули об отсутствии интереса к хранящимся в РГАСПИ военным фондам. С чем это связано?

- – В силу целого ряда причин наша страна и наша культура, как ни печально это признавать, деградируют. Деградация эта касается и исторической науки – – уходят специалисты, уходят целые предметные поля. Достаточно сказать, что сегодня в Москве не осталось ни одного исследователя-аграрника. Общественный интерес к истории невелик и мало чем отличается от подмеченного в свое время Ключевским увлечения анекдотом, что свойственно, как он писал, неразвитому уму или детскому восприятию. В истории ищут отвлечения, развлечения, но не ответа на вопросы окружающей действительности. В условиях, когда наука институционально деградирует, ожидать всплеска интереса к тем или иным темам можно только при условии, что власть имущие сформулируют некий социальный заказ. Вот тогда тут же появляются желающие этот заказ обслужить. Хотя в нормальной ситуации такой заказ рождает общество, интересующееся своим прошлым.

- – А насколько мифологичен тот образ войны, который существует в массовом сознании?

- – Массовое сознание нашего общества в области истории абсолютно мифологизировано. Это касается и вопроса о происхождении Руси, и норманнской теории, и реформ Петра Великого или Александра II, и эпохи Сталина. То же самое и с историей войны. Мы очень много знаем о наших победах, как военных, так и экономических, но мы никогда не задаемся вопросом: какой ценой они были достигнуты? Мы не спрашиваем себя, почему мы потеряли 27 миллионов жизней. И уж точно не вспоминаем о двух миллионах пропавших без вести. Людей, умерших в результате ранений через два-три года после войны, мы не причисляем к военным потерям и вряд ли когда-нибудь удосужимся подсчитать и их. Исчислить общее число погибших, в том числе по вине бездарного военного и политического руководства, практически невозможно, да эта задача и не ставится. Мы предпочитаем гордиться, не задаваясь вопросами, которые усложняют окружающую нас действительность, в прошлом ли, в настоящем ли. Отсюда и такое количество проблем, с которыми мы все время сталкиваемся в нашей общественной жизни. Мы не работаем с проблемами, которые нас окружают, мы предпочитаем мифологию.

- – Если использовать слово не из научного лексикона, ожидают ли нас какие-то сенсации, когда военные архивы будут полностью открыты и когда те архивы, которые сейчас лежат мертвым грузом, будут введены в оборот? Изменится ли картина войны в целом либо будут просто заполнены некоторые частные лакуны?

- – Не нужно ожидать сенсаций непременно от рассекречиваемых архивов. Множество документов, поражающих воображение, находятся во вполне доступных фондах. Безусловно, мы еще узнаем много важного и интересного как о конкретных военных операциях, так и о жизни в тылу, о механизмах принуждения граждан к той самоотверженной работе, о которой мы столько слышали. Это не умаляет подвиг народа, но помещает его в несколько иной социальный контекст. Сегодня героями войны по-прежнему являются политические руководители и военачальники. А те, кто реально делал всю чудовищную работу войны, остаются за кадром. Этих людей, этих подлинных героев надо выдвигать на авансцену. И об этом архивы могут сказать еще очень много.

- – В РОССПЭН ведь выходила серия "Человек на обочине войны", которая как раз и была посвящена тому, о чем вы говорите.

- – Да, с 2005 года мы выпускаем такую серию, в ней вышло полтора десятка книг, посвященных людям самых разных судеб, самых разных военных и невоенных профессий: от медсестры до остарбайтера, от младшего офицера, прошедшего всю войну, до коллаборациониста. Совершенно разные люди, через судьбы которых мы видим повседневность войны. Говоря научным языком, все это публикация источников личного происхождения: мемуаров, дневников, переписки. К сожалению, с коммерческой точки зрения серия убыточна, тем не менее в прошлом году мы выпустили в ней четыре книги, и, я надеюсь, найдем возможность ее продолжить.

- – Если мы говорим о документах личного происхождения, то где та черта, за которой они становятся историческим источником? Возможно ли провести границу между документом, который принимается на архивное хранение, и тем, что остается за бортом?

- – Конечно, в каждом конкретном случае решение принимает экспертная комиссия. Но вообще говоря, проблемы отвержения документов нет. Архивные фонды активно пополняются, и мы рады бы принимать среди прочего и частные архивы от людей, не занимавших каких-то видных постов.

- – То есть если сохранилась переписка дяди с племянником, которые жили в разных поселках Ивановской области и на протяжении 1950-1960-х годов более или менее интенсивно обменивались письмами, вы ее примете? Но ведь таких документов бесконечное число.

- – Не думаю, что бесконечное. Переписки такого рода велись в основном между людьми определенного социального статуса, достаточно интеллектуально развитыми, да еще имеющими вкус к подобным вещам. На мой взгляд, такого рода источники обладают колоссальным интересом и должны быть частью архивного фонда Российской Федерации. Мы имеем в составе наших фондов огромное количество документов, касающихся политической и административной истории, но того, что касается истории социальной, микроистории, в наших архивах чрезвычайно мало. А понять, как жило общество и что им двигало, понять социальную психологию, опираясь только на решения Политбюро и резолюции Сталина, невозможно.

- – Нынешние споры о коллаборационизме, о власовцах – – это признак нравственного нездоровья либо, наоборот, достижения некоторой исторической зрелости?

- – Скорее второе, на мой взгляд. Давать оценки, в том числе морального характера, нужно на основе некоторого положительного знания, которого нам продолжает не хватать. Мое отношение к Русской освободительной армии и к Власову отрицательное, есть некоторые рубежи, переступать которые нельзя никому. Но это не может быть основанием для отказа от изучения этой темы, ее надо исследовать, так же как и другие острые темы, например тему депортации народов. Отказ от обсуждения и анализа проблем заводит в конце концов в исторический тупик.

Коллаборационизм – – явление всеевропейское, в каждой оккупированной стране мы найдем группы людей, а иногда целые социальные слои, которые прямо сотрудничали с нацистами. Для нас до сих пор является тайной, что нечто подобное имело место и в Советском Союзе. И речь не о том, что колхозники на территории, занятой немцами, продолжали пахать поля. Были люди, сознательно перешедшие на сторону врага. Их очень много, не десять, не сто тысяч, а более миллиона. Понять, почему они оказались по ту сторону баррикад, чрезвычайно важно. Дорога в РОА у каждого была своя, нужно осознать, что много людей попали туда "случайно", а многие пришли, чтобы бороться с советским режимом. Источники по этой теме надо искать не только в российских архивах, документы по власовскому движению и личные дела коллаборантов откладывались во множестве и по ту сторону границы.

Что касается фальсификации

- – Депутат Виктор Илюхин выступил недавно с очередным заявлением о фальсификации документов так называемой "катынской папки". Понятно, что никакой реальной основы у его слов нет, но вообще вам как специалисту известны случаи, когда в архивах хранились бы фальсифицированные документы по советской истории: например, созданные при Хрущеве, чтобы опорочить Сталина, или при Брежневе, чтобы опорочить Хрущева?

- – Начнем с того, что господин Илюхин в нашем архиве, где лежит "катынская папка", не был и документы этой папки в руках не держал. Что касается фальсификации документов советской истории, то на моей памяти, на памяти моих коллег таких примеров нет. Советская система была, как известно, сильно забюрократизирована, для фальсификации нужно сфабриковать не один документ, а целую цепь, причем сделать это в нескольких копиях и разложить эти копии по фондам разных ведомств, где они по принадлежности должны в обязательном порядке находиться. Это целая спецоперация.

- – Закончено ли катынское дело с точки зрения архивиста?

- – В наш архив передано не все катынское дело, а только уже упомянутая "катынская папка", которая передавалась от генсека к генсеку. В ней содержатся несколько документов: записка Берии в Политбюро с предложением о ликвидации пленных поляков с положительными резолюциями членов Политбюро, выписка из решения Политбюро, утверждающего предложение Берии, записка Шелепина Хрущеву с предложением уничтожить документы по Катыни, оставшаяся без ответа. То есть существуют документы, не оставляющие сомнений в том, что было принято политическое решение об уничтожении польских военнопленных. Но, по мнению ряда исследователей и юристов, остаются лакуны в документах, подтверждающих факт совершения этого преступления. И работу по устранению этих лакун, если они действительно существуют, или по разысканию соответствующих документов нужно продолжать, даже несмотря на те риски, которые она в себе несет.

- – Еще один вопрос, который сегодня пересматривается и проблематизируется, это вопрос о партизанском движении в период Великой Отечественной войны. Написана ли его настоящая история?

- – Я думаю, что эта история мало исследована. В советские времена партизанское движение было непременной составляющей мифа о войне. Потому что если население на оккупированной территории есть, а партизан нет, то непонятно, как с этой реальностью с точки зрения идеологии работать: никто с оккупантами не борется, быть такого не должно.

Я не хочу сказать, что не было партизанского движения – – было, и огромного размаха. Но то, что вместо его изучения развивалась упомянутая мной идеологема, для меня совершенно очевидно. Стояла задача доказать его всенародный характер, и не сомневаюсь, что в рамках поставленной задачи советская историография могла заходить очень и очень далеко.

Кто в реальности участвовал в партизанском движении, по каким мотивам, сколько было этих людей, каков реальный ущерб, причиненный ими гитлеровской военной машине и мирному населению, – – все это вопросы, на которые нужно искать ответы, если мы хотим написать правдивую историю войны. Эта история должна включать как те проблемные зоны, о которых я говорил, так и память о той победе, которая все-таки была достигнута, несмотря на заплаченную чудовищную цену.