Сектанты, обещающие конец света на 21 мая, вытеснили из новостных лент другую, более важную новость – в этот день, день Собора новомучеников, в Бутове пострадавших, который празднуется ежегодно в 4-ю субботу по Пасхе, Святейший Патриарх Кирилл по традиции возглавит служение Божественной литургии под открытым небом на Бутовском полигоне вблизи храма Новомучеников и исповедников Российских.
Церковь почитает мучеников за веру вовсе не затем, чтобы сказать какое-то слово в текущих политических дебатах; мученики – свидетели веры в Воскресение и жизнь вечную, и обращаясь к ним, мы вспоминаем о реалиях, гораздо более подлинных и глубоких, чем текущие политические конфликты.
Тем не менее, свидетели веры оказываются также и свидетелями того, что наша страна пережила в ХХ веке – и разговор о них неизбежно звучит на фоне разговора, начатого Советом при Президенте РФ по развитию гражданского общества и правам человека. Разговора о десталинизации.
Предложения десталинизации были встречены общественностью довольно холодно – даже те, кого никак нельзя заподозрить в симпатиях к Сталину, отнеслись к программе без энтузиазма. Почему?
Этому есть несколько причин, и их стоит рассмотреть последовательно. В программе десталинизации присутствует желание изгладить имя злодея – но парадокс в том, что с задачей такого изглаживания успешно справлялся только один режим – как раз сталинский. "Великого Сталина Преданный Друг" (например, Ежов) засыпал, будучи окружен всенародным признанием, благодарностью и любовью, а просыпался предателем подлым, фашистским шпионом, террористом, заговорщиком, агентом множества иностранных разведок, и, для комплекта, педерастом. Граждане моментально убирали портреты, забывали имя, и переносили свою любовь и признательность на другого, верного соратника – которому, в свою очередь, потом приходило время оказаться шпионом и предателем.
Когда люди знали, что упоминание некоторых имен может стоить им жизни и свободы, имена успешно забывались. В брежневские годы, как заметно более гуманные, упоминание недолжных имен грозило карьере и было исключено из полностью контролируемых государством СМИ, но все равно оставались портреты Сталина за ветровым стеклом или самодельные фотокалендарики, попуподпольно продавшиеся в поездах.
В наше время изгладить чье-либо имя – включая Сталина – из общественного восприятия невозможно именно потому, что нынешний режим – не сталинский и даже не брежневский. Попытки заняться его изглаживанием могут только обернуться его дополнительной рекламой.
Людей невозможно заставить перестать поминать те имена, которые они хотят, и так, как они хотят – с придыханием или скрежеща зубами.
Любая кампания по искоренению симпатий к кому бы то ни была возможна в сталинском СССР, да, наверное, в маоистском Китае – в любом менее репрессивном обществе она обречена забуксовать. Государство не располагает сколько-нибудь эффективными механизмами прямого давления, а попытки заставлять при невозможности заставить могут только вызвать обратный эффект.
Что можно сделать для преодоления симпатий, которые люди выражают к Сталину? Прежде всего, попробовать понять их корни. Эти корни довольно разнообразны. Да, существует чисто языческое поклонение могуществу и насилию – то же самое, которое заставляет молодые нации восточной Европы выбирать себе в национальные герои самых мрачных персонажей их истории. Но это не единственная, и, думаю, даже не главная причина симпатий к вождю народов.
Такие симпатии носят во многом протестный характер, и лучший друг советских физкультурников поминается примерно в том же контексте, что и некий другой персонаж, которого призывают в минуту сильного раздражения – что-то вроде "Сталин вас всех побери". На фоне коррупции, удручающей слабости государства и его видимой неспособности добиться исполнения своих законов, Сталин вызывается как чума и язва на головы беззаконников и коррупционеров.
Попытки запретить людям изъявлять свое раздражение таким образом могут привести только к большему раздражению – тем более, что причины их негодования никуда не исчезают.
Другая сложность десталинизации – то, что она прочно ассоциируется с кругами, которые у нас называются "либеральными", и с воззрениями, безнадежно себя скомпрометировавшими в глазах большинства людей.
Одна из черт этих "либералов" – их подчеркнутый антипатриотизм, и глубокая неприязнь не только к Сталину и большевизму, но и к исторической России. Парадоксальным образом, при всей своей декларативной враждебности к большевизму, они полностью – и без изменений – инкорпорируют в свое мировоззрение большевистский миф о "тысячелетнем рабстве", "вековой отсталости", "свинцовых мерзостях" и прочем "проклятом царизме".
Надо сказать, что Совет по правам человека сделал попытку уйти от таких ассоциаций, прямо сказав, что "Российская идентичность должна, наконец, основываться на том, что история России началась не в 1917, что мы страна не Ленина и Сталина, а страна и народ Пушкина, Гоголя, Толстого, Пастернака, Чайковского, Суворова, Жукова, Королева, Солженицына, Сахарова, наконец, Екатерины II, Александра II, Столыпина, внесших огромный вклад в развитие и славу страны и ее культуры"
Но преодолеть сложившуюся в общественном сознании дихотомию "Сталин – антипатриотичные либералы" едва ли можно одним абзацем. Симпатии к Сталину очень часто являются скорее антипатиями к антисталинистам; представители определенной политической субкультуры навлекли на себя настолько общую неприязнь, что если они ополчатся хоть на Чикатило, в стране явится немалое число убежденных чикатилистов.
Еще одна причина, вызывающая враждебность к десталинизации – это то, что вся программа воспринимается (с некоторым основанием) как программа разговоров о преступлениях, совершенных в России в ХХ веке. Это вызывает гнев и обиду у людей, которые хотели бы гордиться своей страной, своим народом и его достижениями. С одной стороны, в ХХ веке в России действительно совершились неслыханные по своим масштабам преступления. Такова историческая правда, и ее следует признать. Однако важна не только правда – но и то, кто и с какой целью ее высказывает. И злобный насмешник, и заботливый врач могут высказывать одну и ту же правду о болезни человека – но восприниматься она будет, очевидно, по-разному. Можно, например, высказать вполне истинное наблюдение – "ты слишком много пьешь" с совершенно разной интонацией. Одна будет подразумевать "ты ничтожный, никому не нужный пьяница, и ты умрешь под забором", другая – "я высоко ценю тебя и обеспокоен тем, что ты причиняешь себе вред". Принятие горькой правды предполагает определенный уровень доверия к тому, кто нам эту правду говорит. Есть ли в обществе такое доверие? Боюсь, что нет. Отсутствие доверия – более глубокая проблема, чем проблема симпатий к Сталину и ее необходимо учитывать.
Другая, связанная с этим трудность – непроясненность положительного идеала, точки отсчета, меры, которой мы могли бы судить наше прошлое. В начале девяностых, сразу после падения СССР, люди удостоверились, что коммунистическая пропаганда лгала, и шарахнулись в обратную крайность. На месте коварного капиталистического Запада, который зубы точит и съесть нас хочет, увиделась "семья цивилизованных народов" куда нас с радостью примут, как только мы покаемся в советских грехах. Увы, с падением коммунизма первородный грех отнюдь не исчез из мира, и народы, вместо того, чтобы "распри позабыв, в единую семью соединиться", продолжили свою историю конфликтов и взаимных претензий. То, что вина за преступления коммунистической эпохи была тут же возложена на Россию и русских, было, с одной стороны, полностью предсказуемо – а чего еще следовало делать постсоветским элитам, чтобы снять возможные вопросы к ним самим – с другой, неожиданно – мы-то надеялись на лучшее. Энтузиазм в расставании с тоталитарным прошлым был, таким образом, сильно подорван. Цивилизованный мир оказался чрезвычайно мало похож на Отца из притчи – так что у людей пропало всякое желание быть блудным сыном. Мнение авторов документа, что "Признав, что вся Россия – "большая Катынь", начав оказывать знаки уважения жертвам тоталитарного режима самостоятельно, добровольно, без принуждения, страна может только вызвать к себе уважение со стороны всех нормальных людей и народов" могло выглядеть правдоподобным в самом начале 90-тых, но с тех пор уже прошло довольно много времени, за которое выяснилось, что народы – по крайней мере, их правительства – просто преследуют свои интересы, мало беспокоясь о том, сколько уважения им внушают попытки русских осудить свое тоталитарное прошлое. Более того, те политические деятели, которые, то ли исходя из каких-то своих интересов, то ли по зову сердца использовали и подогревали антироссийские настроения, продолжили делать это несмотря ни на что.
Поэтому мотивация, предлагаемая для десталинизации – а вот нас в цивилизованной семье народов примут и полюбят – в наше время способна вызвать скорее раздражение.
Значит ли это, что никаких усилий по десталинизации не стоит предпринимать? Нет, просто их следовало бы предпринимать не с того конца. Именно, с положительного идеала, взирая на который мы могли бы судить те или иные события – или тех или иных деятелей нашей истории.
Почитание Мучеников Бутовских напоминает о таком идеале – идеале, который лежит в основании и русской цивилизации, да европейской цивилизации вообще – вере в Бога, открывшегося в Господе нашем Иисусе Христе. Православные христиане верят в Бога, который любит Россию – и именно поэтому зовет нас осудить и отвергнуть то зло, которое совершилось в нашей истории. Именно перед лицом Божиим мы оцениваем нашу историю – историю верности и отступничества, мучеников и мучителей – и именно обретя опору в Боге, мы можем исцелиться от тех язв, которые унаследовали от тех страшных времен. Конечно, людей нельзя обратить к Богу в ходе государственной программы; но можно перестать стесняться обращения к нашему христианскому основанию – как не стесняются говорить о христианских основаниях нашей цивилизации западноевропейские политики.
Источник: Радонеж
