В гостях у пустынников

Долгая дорога в Безымянку

Иркутск экспедиция из четырёх "охотников за фольклором" покинула в первых числах февраля. Добравшись через Красноярск до Енисейска, они пересели на два

"УАЗа" и отправились таёжными тропами, всё больше удаляясь от цивилизации на север, в Туруханский край, Енисейский район, на реку Кемь. Передвигаться приходилось по зимнику, потому что староверы специально уходили в такие таёжные закутки, куда невозможно добраться на машине летом. Специально снарядили две машины, чтобы одна вытягивала другую из снежных заносов на бездорожье.

– Было очень много полярных волков, которые в это время скрадывают оленя, то есть постоянно находятся в режиме охоты. И мы по тринадцать часов не выходили из машины – было опасно, – рассказывает предводитель экспедиции Галина Афанасьева-Медведева. – Волков отгоняли специальными факелами. Добирались до первых поселений больше трёх дней на машинах, а потом на лыжах, с проводником.

Целью экспедиции было добраться до поселений староверов-пустынников, которые в начале XVII века, когда начались гонения и исход старообрядцев, ушли с Алтая в Томск, Красноярский край и далее в тайгу и в 1641 году поставили свой первый острог на том месте, где река Кулинга впадает в Лену. С тех пор их быт практически не изменился – по сути, прожившие более трёх веков в изоляции, они являются последними хранителями и наследниками истинных сибирских традиций и духовности.

– Мы должны были отследить динамику развития или уничтожения этой культуры, сравнить с тем, что видели десять лет назад, когда были в тех местах в последний раз, – объясняет Галина Витальевна. – Русские староверы жили там поколениями, и до сих пор в сёлах живут представители тех фамилий, которые туда пришли несколько веков назад, – Шеметовы, Белоусовы, Житовы...

На верхней Лене осели сразу три ветви пустынников, три "толка" – странники, часовенные и веры кефалической. При этом веры они придерживаются одной и той же, но настолько в мелочах расходятся в обрядовой стороне быта и религии, что между собой живут очень отчуждённо и недружелюбно – например, даже если проходят мимо поселения другого "толка", то никогда не заглянут в гости. Всего енисейские пустынники насчитывают четыре общины, примерно сотню человек, около трети – маленькие дети. Сейчас их становится меньше, а ещё десять лет назад было вдвое больше. Молодёжь уходит в большой мир.

Негостеприимные отшельники

Когда экспедиция достигла деревни Усть-Кемь Енисейского района, трое участников остались в ней из-за трудностей пешего перехода, а Галина Афанасьева-Медведева с проводником, на лыжах отправилась дальше, к старообрядческим поселениям. И ещё через несколько дней достигла Безымянки – небольшой, в двадцать дворов, деревеньки часовенных староверов, не имеющей собственного названия, на берегу реки Кемь. Название этого "толка" произошло от того, что жители поселения молились не в молельном доме, а в собственной часовне. Ещё дальше в тайге жили на отдалённых заимках в несколько домов странники и в скитах одинокие отшельники.

– Мы подходили к деревушке днём, шёл снег, – вспоминает Галина Афанасьева-Медведева. – Подошли к дедушке Иллариону Пудовановичу. Они дают детям старые русские имена по святцам – Пудован, Сильвестр, Мавра, Импинет... Помните, в "А зори здесь тихие" было Легонтово озеро – это гидроним от старорусского имени Легант, нам встречались и такие. Они носители старой культуры. Заходишь в дом – как в семнадцатый век: все крестятся у порожка... А дедушка Илларион со мной общаться отказался. Они все так: тебя не видят, смотрят сквозь тебя, ты им не интересен.

– Почему такое отношение к чужакам?

– Они брезгуют мирскими. Пример на уровне быта: есть такой обычай – всегда закрывать воду. Чашки, крынки, вёдра, ковшики – всё закрывается крышками, открытая вода никогда не стоит. Я спрашиваю у бабушки: "Почему?" Она отвечает: "А чёрт купается в них!" А мирские этого не понимают, поэтому они "грязные", живут по соседству с чёртом. Староверы даже посуду стараются мыть в проточной воде в реке – там ангелы купаются. Приносят её домой, сразу закрывают – и она святая, в ней ангелы остаются, охраняют её. Это верование определяет бытовое поведение, формирует взаимоотношения людей – если ты не понимаешь этого сам, то и не надо с тобой общаться.

– Вы там уже были десять лет назад, знаете этот обычай. Сидите за столом, чай пьёте, и если кружку закрываете, и к вам другое отношение?

– Ну что вы! Мы с ними чай за одним столом не пили, мы мирские, а значит, грязные. В некоторых домах мы видели отдельные столики для чужаков, стоят в чулане. Чужих с собой не садят – приносят этот столик и накрывают отдельно. И посуду для мирских держат отдельную и отдельно, на полочке в кладовочке, – попросишь попить, тебе в специальный стаканчик нальют, унесут и тут же тщательно его помоют. Ночевать приходилось в бане – к себе они не пускают на постой.

– Как же вы общались?

– Я их разговаривала, у меня есть свои специальные методики. Привозила им обязательно подарочки – чай, конфеты. Чай у них очень ценится, это хороший подарок. Раньше, когда у нас был дешёвый текстиль, платочки привозила бабушкам...

Особый говор, вымирающий язык

Пересказать это невозможно, поэтому лучше дать слово самим пустынникам. Они рассказывают:

"Мы всю жизнь в работе. Ни отдыха, ничё же не было. Валдохали и валдохали. И родить-то некогды было. У нас даже от, одна женска, у ей стоко много ребятишек было. Дак она и на работе рожала. Ехали, на заимке они были, мне-то, я ешшо небольша была, мама тоже там, молотили хлеб. Вечером нету и нету мами, нету и нету. Я:

– Это чё же тако?! Мами нету и нету. Чё же сделалось?

Ну, чё?! Ужну сварила каку могла,

потом она приходит. Я грю:

– Мама, а ты чё так долго-то?

А она гыт:

– Ой, не говори. Марфушка, – гыт, – родила.

Я говорю:

– Где?

Она гыт:

– Да вот, половина дороги проехали, – говорит, – и родила.

Она там, у ей схваточки начались, а она звеновому-то сказала:

– Мне нады домой.

А он гыт:

– Ну, потерпи до вечера.

Потом они поехали домой-то, до половины доехали, а четыре километра же ехать-то надо было. Они два километра проехали, а она маме моёй говорит:

– Авдотья, я ведь рожаю.

Она гыт:

– Да ты чё?!

Ну, мама сняла с себя юбку (а было-то уж осенью, холодно было), пальтишонко сняла, юбку сняла, но она родила, да и они завернули ребёнка да и поехали дальше, домой поехали. Ребёнок потом этот умер...

Она сама, эта женшшина, рано умерла. Дети у ей маленьки остались. Она после того всё равно ешшо родила девчонку".

"Раньше-то чё?! Каку мало-мальну одежонку оденешь, чирчишки, гармошку в руки – и пошёл! Мой-то дедушка гармонист, балалаечник, Иннокентий-то. Молодой же был. За нём девки бегали – ой-ё-ёй! Ну, вот он у нас и игрок был! Полянки были, чуть завечереет – все на полянке на этой. В лапто играли. А счас только ходить пить. Страмщину всякую, да пиво пить, да всё".

"Покос когда был, бабы-то браво одевались, чистенько. У нас платки были одне красные. Тут одна у нас Арина Ивановна была старшая:

– Вот, девки, давайте, все платки берите красные на покос.

Они какие-то толсты, и вот поглядишь: красно, все в платках косили-то, со стороны-то браво-то как! Враз-то вот так вот. И не уставали ничё, вот тоже мы тут с песнями ездили. С песням! Туда-то уедешь на покос-то всяко-разно, а вечером-то уж как только на ходок вот этот сели, на коня, и поехали, запели. Запевалы были у нас.

И кофточки шили к покосу, юпочки. Ешшо так было, вот в юбке этой приедешь, снимешь её, а там нижние у нас юбки ешшо были, вот в той мы косили. А потому что болото-то, до колена в воде, она к вечеру-то уж, юбка-то, коробом стоит. Замоешь её, назавтра опять её одеёшь, а эта уж чистенькая у тебя, чёренькая юпочка. Всё чёренькие юпочки шили. Но кохточка-то белая".

Неприхотливые в быту

Енисейские староверы иркутским фольклористам известны лет двадцать. Узнают о них от жителей тех деревень, куда они выходят менять добытое мясо, ягоды, травы и орехи. Меняются они на муку и ткани.

– Как вы их находите?

– Ну, например, там, где Кемь впадает в Ангару, стоит деревня Фомка. Я там часто бываю, ночую, расспрашиваю людей. А староверы приходят туда, занимаются меновой торговлей. Они же живут охотой, собирательством, земледелием и животноводством. Много среди них битоков – бьют орехи. Мне об этом рассказывают местные, я нахожу проводника – и в дорогу.

В Безымянке Галина Витальевна прожила неделю. Когда уходила, никто не провожал, ушла – и слава богу. Дальше двинулись вдоль по Кеми, по тропам. Через сутки пути нашли другое селение. Там, в тайге, живут странники – отдельно, по несколько фамилий, подальше друг от друга. Называют их так за склонность к перемене мест: они живут заимками, а когда зверь уходит или шелкопряд вдруг выест тайгу – кочуют дальше. Общаются с мирскими они ещё неохотнее. Проводник даже сначала отказывался вести экспедицию к ним на заимки.

А самые крепкие верой уходят далеко в скиты, живут по одному в землянках, большую часть дня самоотрешённо коленопреклонённо молятся за всех остальных. Они питаются в основном подножным кормом, но могут заниматься и охотой, это не запрещено, но с некоторыми ограничениями – нельзя есть "лапчатых". Так называют животных, у которых, по мнению пустынников, след лапы совпадает со следом чёрта – "чёртова лапа". Такая лапа есть у зайца и медведя. С чужаками затворники не вымолвят ни слова – боятся замараться.

В скитах живут сами по себе. У странников правит глава фамилии. А в деревне часовенных существует выборный староста и порядок устанавливается нормой обычного права. То есть царит самосуд. За воровство лошади, например, на вора накидывают лошадиную шкуру и так ведут через посёлок. Прелюбодеев бьют жестоко, розгами. Но преступления в этих краях редкость, потому что порядок установлен верой, а не светскими властями.

В быту пустынники живут очень просто и неприхотливо. Технику не признают, да и света у них нет. Радио не слушают, так как нет батареек. Машин нет, так как нет бензина. Ритм жизни определяется ходом солнца и содержанием скота – встают затемно перед первой дойкой, с заходом рано ложатся спать. Документов тоже нет, поэтому и в армию их не забирают. Власти о них не столько знают, сколько догадываются, как они там себе живут.

Такие одинаковые и такие разные

Необычно отношение старообрядцев к браку. Поскольку живут они изолированно, жениться приходится на ограниченном количестве соседних фамилий. И в каждой семье очень точно знают "семь суставов" – семь семейных колен, их считают по суставам руки от плеча до сустава пальцевых фаланг. Если две семьи породнились, то в следующий раз, чтобы сохранить своё генетическое здоровье, их дети могут жениться между собой только после "семи суставов", через семь поколений. Сына или дочь могут отдать "на Тасей" – небольшие группы уехали искать новые земли и осели на реке Тасей, последнем левом притоке Ангары. При этом женятся тоже только между членами своего "согласия", или "толка", но никогда не случается свадеб между часовенными и странниками.

Когда человек рождается, на него надевают крест и пояс. Пояс имеет обрядовое значение, его с ребёнка первые три года вообще не снимают. Даже когда идут в баню, надевают его на голое тело – это оберег, это круг. Куда бы они ни направлялись, всегда в поясах – у мужчин потоньше, у женщин чуть шире. Называют "опоясья", или "опояски". Взрослые их красиво ткут, вышивают, украшают.

Понять суть неприязни между "толками" очень сложно – придерживаясь одной веры, они расходятся в мелочах при проведении обрядов. Например, при крещении ребёнка часовенные погружают малыша в воду с головкой, полностью. Странники считают, что достаточно слегка окунуть. Но все они категорически против обрызгивания, принятого православной церковью. Часовенные саван шьют иголкой вперёд, кладут стежок от себя. Странники – на себя. У странников саван может шить только молодая, незамужняя, нерожавшая девка. У часовенных, наоборот, шьёт старушка или замужняя женщина. Из-за несходства в таких мелочах между собой разные "толки" совсем не общаются и при встрече держатся неприязненно.

В Иркутской области последняя группа была в Тайшетском районе, но сейчас они уже полностью растворились в местном населении. Но и на верхней Лене эта культура уходит в прошлое. Уже сейчас нельзя найти песенников и сказителей, остаётся всё меньше носителей вербальной культуры, так называемых говоров.

Сохранился только обрядовый фольклор: как проводить по старой традиции свадьбы, похороны, крещение.

– Я думаю, уйдут последние старики – и эта культура исчезнет безвозвратно. А это – золотой запас духовности страны. Они носители нравственных ценностей, они очень чётко их представляют, – печально подводит итог поездки Галина Афанасьева-Медведева. – Молодёжь уходит в другие деревни, замуж выходит в граничных деревнях за мирских, они ассимилируют. Остались старики и дети, и эти дети точно уйдут из этих мест. Этот процесс необратимый – через два поколения, через полвека староверы исчезнут. Деревни и скиты опустеют, это будет мёртвая зона. Нужно успевать ездить к ним и записывать за ними.