Максим Соколов: "Интеллигенция злится на трудящихся и называет их быдлом"

Начиная серию разговоров о русской интеллигенции, "Фома" делает своего рода эксперимент. Интеллигенция – уникальный общественный феномен, присущий исторически только российскому обществу. О ее судьбах и роли в жизни страны спорят много. Решили поговорить об этом и мы. Вопросы у "Фомы" те же, что и у многих. Плюс – есть и свои, особенные.

Как складывались отношения Церкви и интеллигенции? Почему именно она в XIX веке оказалась в авангарде безбожия и нигилизма, а затем через сто лет также в первых рядах защищала Церковь? Какова вера интеллигенции? Каково ее будущее?

Мы пытаемся собрать разные мнения, разные позиции, посмотреть с самых неожиданных точек.

Наш первый собеседник в рамках проекта "Интеллигенция" – публицист Максим Соколов. По его словам, не стоит забывать, что интеллигент, как правило, идет в Церковь спасать ее, а не спасаться самому.

– Максим Юрьевич, на Ваш взгляд, какие исторические изменения претерпела интеллигенция в постсоветское время и в какую сторону трансформировалась как сословие?

– Она утратила гарантированность своего бытия, своего благосостояния. Вообще все зависит от того, как определять интеллигентское сословие. Социальные критерии, которые действовали при Советской власти, сейчас уже не действуют. А что касается каких-то умственных или ментальных особенностей, то это несколько иной случай. Интеллигенция обладает своими особенностями сознания, родимыми пятнами, и так далее. Притом что с точки зрения своего социального бытия интеллигенция поменялась весьма сильно, а в плане ее сознания поменялось не очень много, как мне представляется. В известном смысле то, что про нее говорилось сто лет назад, может быть сказано и сегодня. Всяческая мечтательность, прекраснодушие – плоть от плоти помещичьего прекраснодушия. Живет на средства отечественной буржуазии, а служит исключительно народу.

– Но тогдашнюю интеллигенцию можно было назвать народнической. Ее идеал – служение народу, он был ее кумиром. Нынешнюю же интеллигенцию вряд ли можно назвать народнической.

– Тут я с Вами согласен. Служение народу ей как-то прискучило. Более того, одним из весьма распространенных интеллигентских выражений является слово "быдло", что свидетельствует о весьма специфическом народничестве.

– Не могли бы Вы дать определение интеллигенции? Что она такое – то есть, о ком идет речь собственно?

– Сословие людей, живущих умственным трудом и в своих отношениях с обществом и государством претендующих на учительство и наставничество.

– А считаете ли Вы себя интеллигентом?

– Не слишком. Быть героем "Вех" не так уж и почетно, а порой даже совсем непочетно. Конечно, обозревательскую деятельность при желании можно подвести под учительство, но моя неинтеллигентность здесь выражается в том, что я всего лишь пою, о чем вижу и что думаю, никак не претендуя на то, чтобы всех строить по флигельману.

– А как изменилось отношение интеллигенции к Церкви за эти годы?

– Оно чрезвычайно изменилось. При Советской власти, по крайней мере, при поздней Советской власти, то есть в брежневскую эпоху, отношение к Церкви было скорее положительным, но, боюсь, что это основывалось на некотором недоразумении. Церковь рассматривалась как своего рода естественный союзник интеллигенции в противостоянии власти, как некая структура, которая в силу своего положения вынуждаема к некоей Фронде.

А сейчас выяснилось, что, во-первых, Церковь не есть враг моего врага, и, следовательно, какой же она мне друг? Во-вторых, выяснилось, что представление о Церкви как о диссидентской или квазидиссидентской структуре было не вполне верным. Церковь мыслит свое бытие несколько в других категориях. Далее, с прекращением гонений, как это всегда бывает в церковной истории, наружу явились самые разные черты церковного обихода, в том числе и не самые привлекательные. При этом не надо забывать, что с точки зрения верующего человека есть некое различие между земной Церковью со всеми ее немощами и нестроениями и Церковью небесной. Если же для человека Церкви небесной не существует, а есть только то, что он видит земными глазами, то он, очевидно, может найти много поводов для критики. Наконец, не надо забывать про такое замечательное свойство интеллигентов, что он приходит в Церковь не спасаться, а приходит в Церковь, чтобы ее спасать.

– В чем на Ваш взгляд причина распространенности штампов о Церкви, связанных с темами "Церковь и богатство", "Церковь и государство", "агрессивная экспансия Церкви" и т.д.?

– Во-первых, надо бы заметить, что у этих штампов очень давняя история, не то чтобы почтенная, но очень давняя. Как только Церковь выходит из катакомб, она начинает заниматься храмосозиданием, начинает проводить богослужения с полной торжественностью. Я думаю, что где-нибудь в 6 или 7 веке от Рождества Христова какой-нибудь житель тогдашней одичавшей Европы, глядя на храмосозидание, мог сказать то же самое, что говорится в 21 веке. То есть, согласитесь, что величие храмов и роскошь убранства и богослужений прямо наводит на подобные мысли. В конце концов, если Вы не верите в Бога или в Церковь, и считаете, что с Господом Богом вы как-нибудь сами договоритесь, то возникает вопрос, зачем тогда вообще нужна Церковь. И тогда вы вполне логично приходите к выводам в духе Емельяна Ярославского или более ранних авторов, того же Вольтера, что все дело в корыстолюбии попов. Зачем они все это устраивают и дурят трудящихся, когда и на этом свете жить совсем неплохо, а если тот свет даже и есть, то я и сам как-нибудь разберусь? А тут какие-то попы... Наверно, у них есть какая-то корыстная составляющая. Это довольно естественный ход мыслей.

– А для Вас это естественный ход мыслей в контексте европейского Просвещения, или это скорее какая-то аномалия европейского развития?

– Я думаю, что если Вы отвергаете Церковь, и ищете разные аргументы, чтобы себя и других убедить в том, что ничего полезного в этом учреждении нет, то к мысли о своекорыстии вы придете автоматом.

– А чем, все-таки, на Ваш взгляд, вызвана такая острая полемичность определенной части интеллигенции в адрес Церкви? Чем Церковь их так раздражает?

– Ожесточенность и взвинченность всегда была присуща атеистам. Давно замечено, еще со времен Римской империи, что спокойный агностицизм – довольно редкий духовный дар. "Я не имею такого органа чувств, мне это представляется неактуальным и неважным, но другим это представляется актуальным, ну, наверно, им это надо, ну и пусть, а я на этот счет не имею никакого мнения" – такой спокойный агностицизм достаточно редок. В основном же это приобретает характер вражды, злобы, а к тому же становится одним из доказательств бытия Божьего. Если Бога нет, что же вы так яритесь и что же вас так корчит? Можно ли так корчиться по поводу несуществующих вещей?

– Нынешняя интеллигенция отличается от дореволюционной в плане отношения к Церкви? Изменилось ли тут что-то?

– Все скорее повторяется. На самом деле отношения к власти, отношения к Церкви, отношение к разным прочим традиционным институтам как-то очень сильно практически воспроизводится. Как-то получается, что ничего не забыли и ничему не научились.

– А наша страна чему-то научилась?

– Наша страна чему-то научилась. Если бы она ничему не научилась, тогда интеллигентская критика власти, Церкви, всего прочего встречала бы больший отклик в сердцах трудящихся. Трудящиеся тоже, возможно, весьма многим недовольны, но недовольны как-то по другому, не так, как им предписывает интеллигенция. А интеллигенция на это злится и называет трудящихся быдлом.

– Рискну задать такой вопрос: какова, на Ваш взгляд, главная ошибка интеллигента?

– Горд очень.

– Сформировалась ли на сегодняшний день на Ваш взгляд церковная интеллигенция или она только складывается?

– Она есть, думаю, она всегда была. Была даже в годы гонений. Была и в годы до гонений. Какое-то количество церковных интеллигентов всегда было, есть и будет. Другое дело, что церковная интеллигенция действительно стоит как-то особняком относительно основной интеллигентской массы.

Дело, наверно, в том, что гордых людей гораздо больше, нежели смиренных.

Р.S. Редакция "Фомы" будет очень рада отзывам на этот и другие материалы нашего "сериала "Интеллигенция"", а также на критику самого подобного формата интернет-публикаций, который пока является для нас новым.