"Я больше ничего не хочу, кроме справедливости..."

В новой вышедшей в издательстве "Кучково поле" книге старшего научного сотрудника Института российской истории РАН, кандидата исторических наук Игоря Курляндского на многочисленных архивных документах, значительная часть которых впервые вводится в научный оборот, по-новому раскрыт ряд малоизученных проблем политики советского государства по отношению к религии в 1922 – 1953 годах. Большое внимание уделено роли и личности И.В. Сталина как многолетнего лидера советского государства, оказавшего решающее влияние на выработку его конфессиональной политики на разных исторических этапах.

На страницах книги также ярко представлены образы других большевистских вождей, занятых "штурмом небес": В.И. Ленина, Л.Д. Троцкого, Н.И. Бухарина, Е.М. Ярославского... Автором исследуются причины и механизмы выработки важнейших решений власти в деле антирелигиозной борьбы. Автор останавливается и на вопросах "религиозной" мифологии большевизма в творчестве писателя Андрея Платонова.

Очень интересно вслед за автором проследить, как – в зависимости от политической конъюнктуры – менялось отношение к религии и ее служителям бывшего семинариста Иосифа Джугашвили.

Публикуем фрагмент книги – всего одну историю, показывающую, насколько Сталин был не озабочен справедливостью по отношению к жертвам еще только строившейся им тогда государственной репрессивной машины.

Подлинное отношение Сталина к положению духовенства в годы коллективизации и "раскулачивания" хорошо высвечивает следующий малоизвестный факт.

20 ноября 1930 г. генсек неожиданно получил письмо от томящегося в застенках ОГПУ украинского сельского священника Павла Купчевского из с. Животово Оратовского района Киевской области. Письмо было необычно тем, что носило ярко выраженный личный характер; автор ссылался на свое знакомство с вождем еще по временам революционного подполья и обращался к Сталину необычно – не "Иосиф Виссарионович", а "Иван Осипович", вероятно, имея в виду то обстоятельство, что знал Сталина в Петербурге именно под этим именем, представлявшим одно из подпольных прозвищ революционера. Привожу ниже это письмо; подчеркивания в нем, очевидно, сделаны Сталиным (сделаны тем же карандашом, что и резолюция на письме):

Дорогой Иван Осипович!

Долго я крепился, но не выдержал и пишу тебе. Не писал я тебе, боясь твоего высокого положения – ведь ты теперь мировая единица; собственно не хотелось бы тревожить тебя своей персоной: я – сельский поп, деятельность, наиболее нелюбимая советской общественностью. Но, помня твои убеждения, думаю, что ты согласишься с тем, что это не мешает мне говорить человеческим языком и иметь право на человеческую жизнь.

Пишу из районной камеры заключения, а потому и карандашом. Сижу я здесь по непонятному для меня обвинению и, без сомнения, несправедливому. Если я в чем-либо виноват, то только в том, что по стечению материальных и других грустных условий я попал в попы. Возможно, что мои убеждения, как и мысли, не соответствуют современным, но за них ведь не наказывают, если не проявляется никакой активизации.

По идее, как помнишь, я всегда был согласен с тобой... (здесь и далее отточие в документе. – И. К.). Я пишу тебе, а ты думаешь: кто бы это? Возможно, что и забыл. Ведь больше 20 лет, как мы вели споры в Петрограде (так в тексте, Петроградом Петербург стал в 1914 г. – И. К.) на Галерной улице, на квартире композитора Проценко. Эти споры для меня не забываемы. Помнишь, как Проценко копировал на пианино лису и мы хохотали! Помнишь, как я пел "Несчастливу долю" моего сочинения? Если помнишь, то вспомнишь "дьячка – революционера беспартийного" П.П. Купчевского.

Не на основании знакомства, если ты забыл, а на основании любви к справедливости, о которой мы так много говорили, скрывая в то время тебя от преследований полиции... Ты, как революционер, был виноват... и мы спасали тебя... Я же не контрреволюционер (так в тексте. – И. К.), ни в чем не виноват перед советскою властью – обрати же внимание на меня как на несправедливо гонимого. Я больше ничего не хочу по отношению к себе, кроме справедливости.

Жил я в Животово Оратьевского района (так в тексте. – И. К.), в быв(шей) Киевской губернии. Сейчас нахожусь в камере заключения при Оратовском районе. Говорят, что пошлют в Винницу или в Умань.

1930 г.

Ноября, 20 дня.

Бывший.

Когда-то твой приятель Павел Купчевский.

П.С. Обвинительный против меня материал: "библия, переписка с друзьями за 1901-8 гг".

(РГАСПИ Ф. 558. Оп. 2. Д. 81. Л. 1, 2.)

Удивительно, но письмо безвестного узника – сельского священника – не застряло в недрах ОГПУ или какой-либо из партийных канцелярий, а попало в руки самому Сталину. Вероятно, сыграло роль то обстоятельство, что священник назвался знакомым вождя, и различные передаточные инстанции не рискнули оставить такое письмо у себя, предполагая: "А что если автор письма прав, и Сталин – его знакомый еще по дореволюционным временам?" Однако фактическая сторона изложенных Купчевским событий знакомства со Сталиным вызывает сомнения. Сталин в 1909 г. действительно в июле несколько дней проездом находился в Петербурге – однако ни о каком знакомстве будущего диктатора ни с революционером-"дьячком" Купчевским, ни с композитором Проценко в многочисленных биографиях вождя сведений не имеется. Не встречается данных и о том, что у Кобы тогда был псевдоним "Иван Осипович", хотя революционеры в то время меняли различные клички часто. Вероятно, решение Павла Купчевского назвать себя "приятелем Сталина" было продиктовано отчаянной попыткой хоть таким образом довести свое письмо непосредственно до высокого адресата, чтобы прокричать ему горькую правду о своих незаслуженных страданиях – страданиях невинного человека, православного священника, одной из бесчисленных жертв политики бесчеловечного "раскулачивания". Если это так, то расчет Купчевского, что письмо дойдет до Иосифа Виссарионовича, оправдался.

Сталин, прочитав письмо, написал на нем следующую резолюцию, которую адресовал председателю ОГПУ В.Р. Менжинскому:

"Т. Менжинскому. Прошу расследовать бредни автора этого странного письма бывшего попа Купчевского. Никакого Купчевского никогда в жизни не знал и не встречал. Этот бывший поп либо спутал меня с кем-то (он именует меня Иваном Осиповичем), либо сознательно врет с какой-то только бывшему попу понятною целью. Хорошо бы поставить его на место. И. Ст.". (РГАСПИ Ф. 558. Оп. 2. Д. 81. Л. 1).

Неизвестно, лгал ли вождь, отрицая свое знакомство с Купчевским, или автор письма ему действительно не был знаком. Обращает на себя внимание то, что Сталин называет священника "бывшим попом", имея в виду факт его ареста, а не снятия сана. В решении генсека отсутствует указание рассмотреть жалобу отца Павла на несправедливо примененную к нему репрессию. Жесткое "хорошо бы поставить его на место" ориентировало органы на совершенно другие действия.

Резолюция Сталина стала немедленно исполняться. Менжинский написал: "Запросить у т. Балицкого (председатель ГПУ Украины. – И. К.), за что сидит сельский поп Купчевский Павел, находящийся в заключении при Оратовском районе, возможно, посланный в Винницу или Умань. Прислать подробную справку, в чем обвиняется". О дальнейшей судьбе священника Киевской области Павла Петровича Купчевского, 1880 г.р., сведения удалось найти в электронной базе Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета. 17 декабря 1937 г. он был последний раз арестован в Рязанской области, где, видимо, находился в ссылке, и всего через девять дней, 26 декабря 1937 г., был приговорен к расстрелу тройкой при УНКВД СССР по Рязанской области со стандартным для тех лет обвинением: в "антисоветской агитации, распространении пораженческих настроений, защите врагов народа и выражении террористических намерений к членам ВКП (б)". Виновным себя П.П. Купчевский не признал.