Инокиня Ольга (Гобзева): Для человека естественно сомневаться

Инокиня Ольга (Гобзева) – человек очень занятой. Достаточно сказать, что она является председателем Координационного совета женских благотворительных организаций Русской Православной Церкви. День, когда была назначена наша встреча, для матушки оказался напряженным: она успела побывать на нескольких встречах, одна – еще предстояла, кроме того даже во время нашей беседы ей приходилось решать какие-то вопросы, связанные с помощью одиноким актерам. И, наверное, она очень устала. Но об этом можно было лишь догадываться. За время двухчасового интервью матушка Ольга ни полувзглядом, ни намеком не показала этого. Ни нетерпения, ни раздражения – лишь улыбка, причем не "дежурная", а настоящая, доброжелательная.

Инокиня Ольга (в миру – Ольга Фроловна Гобзева) родилась в 1943 году. До принятия пострига – актриса театра и кино. Выпускница ВГИК (мастерская Б.Бабочкина). Снялась более чем в 40 фильмах. Работала в Театре киноактёра с 1966 по 1990 год.

В 1992 году приняла постриг с именем Ольга.

Председатель координационного совета женских благотворительных организаций при отделе по церковной благотворительности и социальному служению Московского Патриархата.

Ограничения естественны для нашей природы

– Монахиня в мегаполисе...?

– В мегаполисе вообще всем сложно. Я родилась и выросла в Москве, здесь прохожу послушание и вижу, что с каждым годом жить становится сложнее: всё больше напряжения, суеты. Но можно попытаться не включаться в суетный поток, или, по крайней мере, стараться не ходить в городе в часы пик.

Ну и, конечно, помнить о двух таких неразделимых понятиях, как молитва и труд. Если ты трудишься, но при этом не молишься, – справиться с давлением суеты тяжело. А вот когда стараешься, вспоминаешь на ходу короткое "Господи помилуй!", – жизнь начинает восприниматься по-другому, в твоей душе все утихает, и ты уже можешь не замечать нервные ритмы окружающего мира.

– И все же эти городские ритмы мало оставляют места для Бога ..

– Общение у каждого из нас с Богом – свое, особенное. Чаще всего человек открыт для такого общения в момент какого-то глубокого переживания, беды, потери близкого. А в обычной жизни сосредоточиться бывает очень трудно, но без некоей внутренней работы, мне кажется, нельзя. Так же, как нельзя жить, не ограничивая себя. Неправильно, если человек идет только вслед за своими желаниями и не задумывается, а для чего, собственно, ему так много желать? Для чего, например, покупать столько одежды, компенсировать свою усталость обильной едой? Не свойственно подобное нашей русской культуре. Ограничения советского периода, когда все люди жили достаточно скромно, на самом деле были естественны для нашей природы.

Большая ошибка кроется в том, что сегодня люди вдруг решили: самое главное – потребление. На самом деле счастье – как раз в аскезе. Это, кстати, сказал мой сын – служащий, семейный человек, а не монах.

– Счастье в ограничении?

– Когда ты ограничиваешь себя по собственной воле, то и получаешь больше радости, понимаете? Хотя трудно говорить о том, чего ты глубоко не испытал. Мне не приходилось сталкиваться с излишествами ни в детстве, ни в годы молодости. Наша семья жила скромно: папа работал, мама воспитывала пятерых детей. Я сама шила себе одежду, и она не отличалась роскошью.

Тщеславие

Сейчас я наблюдаю за одиннадцатилетней внучкой и стараюсь привить ей вкус, объяснять, например, что блестящая яркая одежда поглощает человека, за ней исчезает его личность, взгляд, мысли.

На самом деле, и детям, и взрослым не нужно много одежды: они привыкают к каким-то определенным вещам, а остальные (если они есть) часто просто пылятся в шкафу. Если только нет задачи показать себя, а показывать себя не только неполезно, но и духовно опасно. В группе риска оказываются как раз молодые – юноши, девушки...

– Но ведь почти в каждой женщине есть стремление нравиться другим. Разве это плохо?

– Смотря в какой период. Если ты молодая девушка, в тебе начинают играть гормоны – это выглядит совершенно естественно, если не переходить какие-то границы допустимого. Девушка хочет себе найти избранника – красивого, умного, желательно молодого, создать семью, родить детей. И она где-то инстинктивно, где-то сознательно прилагает к этому усилия. И в этом совсем нет ничего плохого.

Желание нравиться (не выглядеть достойно, а "распускать хвост"), если ты уже замужняя женщина, у тебя дети – уже грех, нарушение некой внутренней этики.

А женщины, которые стремятся нравиться в преклонные годы, вызывают во мне чувство острой грусти. Особенно часто встречается это у актрис, когда желание иметь успех у публики стало уже привычкой, и оно не уходит и в 75, и в 86 лет. Может быть, это попытка уцепиться за жизнь, когда человек вдруг понимает, что она, жизнь, уже вытекает из кувшинчика, и ее осталось немного – по капельке. А самые прекрасные моменты, которые вспоминаются – связаны с тем, что она нравилась окружающей публике, что её любили...

Трудно мне говорить, не могу я быть судьёй в этих случаях... Просто очень люблю и жалею своих бывших коллег.

Страх смерти

– Сегодня традиция наших бабушек, когда заранее готовилась одежда "на смертный день" кажется чуть ли не дикой... Многие хотят забыть, что есть болезни, смерть, стремятся к "вечной молодости"...

– Тут очень постарались наши вновь образованные средства массовой информации, которые многое взяли из чужих культур, не очень глубоких, к сожалению...

Молодящаяся старуха – трагикомичное явление, ведь это же против естества. И что бы мы ни делали, к каким бы ухищрениям ни прибегали, чтобы обмануть возраст, всё равно – она, красавица наша, придёт с косой, в час, который ты не ждёшь... И – заберёт тебя. Конечно, это мучительно. Но если мучительно умирал Христос, каково это должно быть для нас!

Скорее всего, люди и боятся этой муки. Потому часто можно услышать: "как хорошо, что он внезапно умер!" А ведь в этом – ничего хорошего нет, сколько осталось в человеке не раскаянного...

Очень надеюсь, что принесенное к нам в девяностые годы стремление жить только "здесь" уйдет, не привьется в нашей культуре глубоко.

Свобода – в Боге

Наверное, я идеалист. Но идеалист и христианин – это по сути однородные явления. Потому что мы верим в Того, Кого не видим. И я так же верю в наш народ и наше будущее...

– Несмотря на то, что сегодня происходит в стране?

– Сейчас народ испытывают на прочность немыслимой амплитудой колебания. Например: раньше-то бомжей не было, так же как не было олигархов. Олигархи породили бомжей, – это одна ветвь, одна линия. Только одни думают, что свобода – исключительно в богатстве, а другие убеждены, будто свобода в ничего не делании и ничего не хотении.

Стремление к "воле" – очень русская черта, но раньше она выражалась в странничестве, а сейчас – в идейном нищенстве. И пока эта амплитуда не уменьшится, не перестанет быть такой драматичной, каждый человек будет испытывать ощущение совершенной незащищенности, некоего краха. Причем не важно, наверху или внизу социальной лестницы он находится. Кстати, и олигархи, и бомжи умирают, по больше части, рано и во многих случаях насильственной смертью. Долгожителями оказываются малоимущие интеллигенты, продолжающие работать и в преклонном возрасте. Так что, оказывается, не надо быть слишком богатым и совершенно ни к чему идти в бомжи. Только не нужно с брезгливостью относиться к одним и с ненавистью к другим – это ставит нас в очень незавидное положение.

– Бомжи и олигархи в своем стремлении к свободе в итоге оказываются в зависимом положении.

– А свобода – в Боге. Свобода может быть венцом монашеского жития, монашеского дела. Это очень долгий, непростой путь, позволяющий ощутить себя свободным от каких либо социальных напряжений, зависимостей. Но чтобы становиться на этот путь, не обязательно уходить в монастырь.

Я всегда вспоминаю своего покойного отца, Фрола Акимовича, он работал шофером в гараже Московского Комитета партии. Ему приходилось содержать большую семью. Мама не работала – занималась домом и нашим воспитанием. Понятно, что ему было нелегко, и жили мы очень скромно. Я всегда с большим волнением вспоминаю, как он на даче (то, что родителям удалось ее построить, уже было чудом) выходит в сад и говорит: "Слава Тебе, Господи!". И столько вкладывает в эти слова искренней любви, искренней благодарности к Богу за все, что это стало для меня важным уроком на всю жизнь. Я поняла, что нужно быть благодарной Господу в любой жизненной ситуации, даже если кажется, что чего-то не хватает. И мы, дети, учились радоваться всему. Нет денег, например, для того, чтобы подростку Оле или подростку Танечке – моей сестре – купить платье, они сами сошьют. Из обрезков ситца, который выдавали папе для того, чтобы мыть машины...

Посторонняя женщина в зеркале

– Актерство не предполагает свободы человека?

– Почему? Когда я была актрисой, то никогда не могла идти против своей натуры, никогда не могла согласиться с тем, что противоречило моему внутреннему убеждению. Я сейчас с удивлением смотрю на то, как молодые актеры ломают себя ради не понято чего, и идут вслед за режиссерами, которые обладают какой-то извращенной психикой и видением мира, терзают классику нашу в угоду своего эго – " я так вижу!".

– Но человек вольно или невольно "впускает" в себя персонажа, которого он играет...

– Могу сказать из своего опыта, может быть, уже переосмысленного, что когда тебе предлагается какая-то роль, всегда нужно находить точки соприкосновения с собственной жизнью, чтобы понять и оправдать своего героя, его поступки. А потом – посмотреть на него с птичьего полета, со стороны... Это самый безопасный путь.

Я знаю, что очень хорошие артисты, к которым я причисляю Маковецкого, знают момент, когда нужно смотреть на героя, которого он внутренне оправдал для себя, со стороны, как уже на отдельный образ.

Но опасность того, что образ, пусть даже на какое-то время, может войти в тебя, существует. В пьесе "Сегодня праздник" у меня была очень интересная роль, которую я с удовольствием играла. Однажды в антракте зашла в гримёрную – поправить грим, причёску, платье...

Взглянув в зеркало, увидела, что на меня смотрит совершенно незнакомая женщина, даже с другими чертами лица (изменившиеся глаза, рот, нос с горбинкой)! Только платье то же...

Тогда я очень испугалась. Притом, что психика у меня весьма устойчивая – от родителей. Я пошевелила пальцами – посторонняя женщина в зеркале тоже пошевелила. Из гримёрной вышла ошарашенная, а мимо как раз пробежал мой сын – тогда ему было 12 лет. Он не обратил на меня никакого внимания, пробежал мимо, так если бы перед ним был чужой человек. Потом мимо прошел режиссер – постановщик спектакля. Он тоже меня и не узнал.

Я кое-как доиграла эту пьесу до конца, и решила прекратить всякие отношения с актёрской профессией. Сначала сказала, что заболела, не могу играть – а потом действительно заболела сильно и надолго – воспалением лёгких. Спектакль сняли с репертуара, потому что не было другой актрисы для этой роли. Я поняла, что не хочу, чтобы во мне жил кто-то иной. Если Господь создал меня такую, какая есть, то не стоит впускать в себя какой-то другой образ...

– То есть у вас не было сильных переживаний по поводу того, что вот взяли и бросили любимое дело?

– Судьба, сам человек, его внутренний мир – гораздо важнее, гораздо интереснее, глубже любого дела, любой актёрской, режиссёрской или какой-либо профессии, любой профессии. И душа человека всегда пытается найти нечто необходимое для нее, зовёт, и надо прислушиваться к этому зову...

Важно, чтобы не дело руководило человеком, а наоборот. Это, конечно, сказать легко, все мы – рабы привычки... "Привычка свыше нам дана: Замена счастию она", – Пушкин сказал очень точно.

"Ангелы за владыкой!"

– Помните знаковые встречи в Вашей жизни, которые помогали двигаться дальше?

– На меня колоссальное впечатление произвели встречи со старицей Любовью, которая жила в Питере, потом какое-то время – в ивановском Николо-Шартомском монастыре. Я собственными глазами увидела, как силой благодати может измениться, преобразиться лицо старой больной женщины – самым прекрасным образом. Тогда мне подумалось: такой, наверное, она будет в Раю, как и все, кто удостоятся там оказаться. Она многое сказала очень точного – и мне, и афонским монахам, с которыми я приехала. Я думаю, что она теперь во святых и молится за нас.

Также как и владыка Питирим. Этот был человек необычайной красоты – прежде всего – духовной, мощи, внутренней силы. Сколько он сделал для Церкви! Мне посчастливилось в конце девяностых потрудиться в Издательском отделе Московского Патриархата, в Воскресной школе, которую организовал владыка Питирим. Его службы оставляли непередаваемое чувство, его слово, его взгляд приводили в трепет. Вокруг него всегда бегали дети, которых он очень любил, и которые его обожали.

Однажды кто-то из совсем маленьких говорит: "А за владыкой – ангелы, ангелы!". Дети-то – они не врут...

Оставили в душе свой след встречи с игуменом Борисом (Храмцовым). Значимо для меня и общение с Владыкой Сергием, Митрополитом Воронежским и Борисоглебским, не говоря уже о моём духовном отце Георгие. Когда говорим "отец" – этим словом все сказано.

Отец – был молитвенником. Мама – человеком невероятной доброты. Как я говорила, нас в семье было пятеро, но каждый ребенок чувствовал их внимание, заботу. Нас называли только Олечка, Танечка, Славочка, Зоенька... Простые люди, а сколько в них любви было. Царствие им Небесное!

– Как не уйти в отчаяние, когда много трудностей?

– А зачем уходить в отчаяние? Это тогда болезнь и нужно идти к психиатру. Для человека – естественно сомневаться, размышлять, так ты сделал или не так, зачем сказал это ненужное слово.

– Вы говорили, что для женщины важно терпение. А терпение часто воспринимается как синоним безвольности...

– Ну как же так – безвольность? Если у тебя нет воли – ты ни за что не станешь терпеть какое-то временное неудобство, особенно страдание. Но если ты от него будешь уходить – оно вернется к тебе и еще в более тяжелой форме. В семье очень важно терпение, например, когда ребёнок не слушается. Можно сорваться, накричать, а можно потерпеть, разобраться...

Мне бы вот хотелось, чтобы я шла по улице, а машин чтобы было мало, и чтобы было посвободнее на тротуарах, и чтобы ещё что-то... Но ведь это же невозможно. Поэтому терпение – оно всегда нужно. И в большом, и в малом.