Священник Иоанн Миролюбов: Церковь не приемлет полицейских мер

"Фома" продолжает дискуссию о личности Патриарха Никона. На этот раз своим взглядом на его роль в истории страны и раскола делится секретарь Комиссии по делам старообрядных приходов и по взаимодействию со старообрядчеством при Отделе внешних церковных связей Московского патриархата священник Иоанн Миролюбов.

Чтобы полностью понять трагедию этого человека, нужно понять эпоху, в которой он жил. Московское царство в середине XVII века еще только вставало на ноги после потрясений Смутного времени. Начинали расширяться границы: в новое государство вошла Украина, активно осваивалась Сибирь. Греки, приезжавшие в Москву, падали ниц перед царем и Патриархом, умоляя о помощи и защите. Фактически наша страна стала единственным свободным православным государством, при этом государством, набирающим силу, способным защищать единоверцев. Сознание этого росло, но в то же время было весьма очевидно технологическое отставание Москвы того времени от остальной Европы, и все понимали, что это необходимо как можно скорее исправить, приоткрыв барьеры на европейских границах страны. Собственно, уже тогда начинались все те процессы, которые затем продолжил Петр, с той лишь разницей, что, издавая западные учебники по артиллерии и ратному делу, в эпоху царя Алексея не пытались ломать национальной самобытности, а наоборот, стремились ее сохранить, обогатив европейским опытом.

Примерно то же происходило и в церковной жизни, где также сказалась анархия времен Смуты. Но на самом деле многие проблемы того времени сегодня преувеличены. К примеру, в фильме "Раскол" многогласие на "дониконовской" службе представляется как гвалт из множества голосов и полная какофония, царившая за богослужением, но это очень далеко от реальности и показано в явно утрированной форме.

Однако проблем хватало и без того. Самая главная из них – крайне низкий уровень образования. Отсутствие учебных заведений и специалистов, кризис богословской традиции, низкий уровень грамотности рядового духовенства и верующих. Не решив этой проблемы кардинально, не подготовив почву, проводить какие-то реформы, тем более с наскока, было просто опасно: никто бы не понял их смысла, произошел бы социальный взрыв... Собственно, так и случилось. Тем более, что реальная направленность этих реформ до сих пор у многих (и у меня) вызывает недоумение.

Среди тех, кто видел церковные проблемы и пытался их решить, в первых рядах был кружок "ревнителей благочестия", в который поначалу входил и сам Никон, и его будущие оппоненты-противники. Именно "ревнители" оказались во главе исправления церковной жизни. Ими возвращалось в храмы живое слово, живая проповедь, происходила реформация в церковном пении, в чтении – протопоп Аввакум был одним из ревнителей перехода на наречное пение. То есть именно ими, теми, кто затем встал во главе раскола, начиналась грандиозная программа изменения церковной жизни, и в том числе исправление книг, ставшее затем камнем преткновения. Идеи у "ревнителей" были общие, все понимали необходимость реформ, вопрос был лишь в том, что большинству они виделись как нечто плавное и эволюционное, к тому же с должным уважением к русской традиции. Собственно, такая эволюция уже шла в течение целого века: за сто лет до реформы Никона состоялся знаменитый Стоглавый собор, объявивший о необходимости исправления старых книг – с тех пор правка шла постепенно в течении всего времени – она вовсе не была начата Никоном.

Его вклад был в ином: при нем эволюцию попытались заменить фактически революционными преобразованиями, резким рывком вперед, но в результате именно из-за этого случился надлом. Разве можно было предавать анафеме, да как впоследствии выяснилось – совершенно напрасно, собственную церковную традицию?

На драматичное развитие событий влияло стечение массы обстоятельств, включая тяжелые природные катастрофы и болезни, подорвавших общественное спокойствие тех лет. И уж никак нельзя сводить все к противостоянию "темных реакционеров" и "прогрессивных реформаторов". Трагедия как раз в том, что при всей своей неудержимости протопоп Аввакум – тоже выдающийся человек своей эпохи, которого считают первым русским писателем, использовавшим не книжный, а живой русский язык. Обрядовер – да, но проблема в том, что обрядовером (и, как мне представляется, даже еще большим) был и Никон. Да по тем временам иначе и быть не могло.

Характеризуя Никона, митрополит Платон (Левшин) говорит, что это был просветитель выше своего века. Разумеется, человек, который оставляет после себя такой след в истории, не может быть позади этого своего века в просвещении. Но Никон не был примером блестяще образованного человека. Сам он даже не знал греческого языка. И он, и его русские оппоненты проходили одни и те же "университеты". Главные его достоинства – необыкновенная сила воли, решительность, делающие его необычайно привлекательным для многих. На таких, как Патриарх Никон, царь мог положиться и доверять ему выполнение самых трудных задач. Но порой Никон был своенравен и горяч, даже до излишества. Что правда, то правда.

Именно эти качества его и подвели. Решив форсировать перемены в Церкви, он со всей своей горячностью начал менять все так решительно, что многие просто растерялись. Константинопольский Патриарх Паисий в ответ на вопрос о том, следует ли править обряды, чтобы привести их в соответствие с греческими образцами, прямо призвал Никона вообще воздержаться от перемен, дабы избежать потрясений и раскола. Церкви разделяют ереси, различия в сути веры, а не обряды, пытался объяснить он, но, к сожалению, не был услышан.

В условиях отсутствия систематического образования, всеобщего обрядоверия и распространения эсхатологических настроений (Эсхатология – система религиозных взглядов на конечную цель существования мира и конец истории. Под эсхатологическими настроениями стоит понимать свойственное определенным эпохам особое ожидание близкого конца света – прим.ред.) реформы Никона наткнулись на непонимание, страх и сопротивление в народе, но чем ответил на это Патриарх? Не смиренной проповедью и не попыткой медленно, мало-помалу изменить ситуацию, но полицейскими мерами, что было свойственно его экспрессивной и бескомпромиссной натуре. Вот только меры такие даже в государственных делах подчас сомнительны, а в делах веры и вовсе невозможны.

Кроме того, будем откровенны: перемены Никона были действительно сомнительными по качеству. Пользуясь недостаточным уровнем образования московского Патриарха, вокруг него собирались всевозможные авантюристы из Греции и сомнительных духовных достоинств киевские монахи, покинувшие свою родину подчас именно из-за дурной славы. Впрочем, слава их была не лучшей и в Москве: Арсений Грек, один из ключевых деятелей никоновской реформы, был найден Патриархом в соловецкой тюрьме, где оказался совсем не случайно. Неудивительно, что вместо того, чтобы действительно приводить русские книги в соответствие с древними греческими и древнерусскими образцами, как решали церковные соборы, переводчики правили их, используя новые тексты как на греческом, так и на украинском языке. Последнее даже преимущественно, как показал профессор Киевской Духовной Академии А. А. Дмитриевский. То есть речь правильнее вести не об исправлении книг, что было бы трудной задачей и для современных ученых, а о замене великорусской их редакции – южнорусской, да еще с новыми и грубыми ошибками.

Сегодняшняя неспешность Церкви в решении некоторых вопросов кажется кому-то излишним ретроградством, но, если вспомнить Никона, становится понятна мудрость нынешних иерархов. Церковь не приемлет революций, не приемлет силовых решений вероучительных споров. Пастырское служение, и тем более служение Патриарха, требует умения поддерживать церковный мир, сохраняя единство в главном и не препятствуя многообразию во второстепенном.

Отдельный вопрос – весьма специфические взгляды Никона на отношения с государством, которые стали, собственно, главной причиной его отстранения от патриаршества. Сегодня у нас много говорят о византийской теории симфонии как примере отношений Церкви и государства. Ее смысл в том, что духовная и светская власти делают одно дело, но важным и неотъемлемым ее аспектом является то, что каждый делает это по-своему. У Церкви своя роль, у государства – своя, они находят точки соприкосновения, скажем, в укреплении нравственности и патриотизма людей, но Церковь не может подменять собой государство и действовать по государственной логике. Ведь патриотизм и государственное строительство – не главная ее цель, а отказавшись от главной цели или задвинув ее на задний план, Церковь перестает быть собой. Так же, как, собственно, и государству не следует вмешиваться в дела веры. Господь разделил земную власть и Церковь – Богу Богово, кесарю кесарево. Именно в этом кроется суть симфонии, но именно этого Никон и не понимал.

Он стремился превзойти царя во всем, брал на себя функции государственного руководителя и в какой-то момент времени, оставаясь формально предстоятелем Церкви, начал действовать в рамках абсолютно государственной логики. А отсюда пошли все те же силовые меры, резкие решения и стремление во что бы то ни стало изменить Церковь так, чтобы она отвечала имперским интересам государства. Ради этого началась реформа, которая кончилась разделением на долгие века.

В целом Патриарх Никон видится мне фигурой глубоко трагической. Думается, что Алексей Михайлович, видя неоспоримые достоинства Никона и сознавая собственную слабость, возвысил его для того, чтобы получить действенный инструмент для реализации собственных планов. Этими планами, да не без участия заезжих греков, Никон увлекся со всей страстностью своей горячей натуры, но... с какого-то момента стал опасен, да уже и не особенно нужен Государю.

И все же мне представляется, что поступки, совершенные людьми того времени, неправомерно оправдывать спецификой тяжелого и жестокого века. Какой бы суровой и кровавой ни была эпоха, христианская нравственность всегда одинакова, и грех тоже всегда одинаков. Совершен ли он под влиянием иных людей, внешних обстоятельств или личных мотивов – он в равной степени опасен в первую очередь для самого грешника. Это, увы, испытали на себе все те, кто пережил раскол – одну из самых кровавых страниц в истории Русской Церкви, которую превзошли разве что гонения XX века.