В эти дни мы вспоминаем дату, которая десятилетиями была окружена почти религиозным ореолом, событие, которое, как это торжественно провозглашалось, определило все будущее человечества на века и тысячелетия – день Октябрьского переворота. С веками вышла явная неувязка; но на десятилетия жизнь и нашей страны, и Европы в целом этот день определил. И сегодня мы продолжаем пожинать его плоды; поэтому нам стоит поразмыслить и об этих плодах, и о том, что привело к перевороту в октябре 17-того, и о том, какие уроки нам следует извлечь.
Во-первых, бедствия, которые приносит революция, намного хуже бедствий, которые ее вызвали. В 1917 году страна переживала тяжёлую, изнурительную войну – но эта война уже близилась к завершению, Германия и ее союзники проигрывали, еще немного – и Россия была бы в числе стран-победительниц. Да, в стране существовали серьезные проблемы, у людей были причины для недовольства – но эти проблемы были, в принципе, решаемы. Революция обернулась поражением в войне – брестский мир был, фактически, капитуляцией – и началом опустошительной гражданской смуты. Революция привела к гибели множества людей и несравненно ухудшила положение выживших. Как писал в 1918 году святой Патриарх Тихон, "Никто не чувствует себя в безопасности, все живут под постоянным страхом обыска, грабежа, выселения, ареста, расстрела. Хватают сотнями беззащитных, гноят целыми месяцами в тюрьмах, казнят смертью часто без всякого следствия и суда, даже без упрощенного, вами введенного суда. Казнят не только тех, которые перед вами в чем-либо провинились, но и тех, которые даже перед вами заведомо ни в чем не виновны, а взяты лишь в качестве "заложников", этих несчастных убивают в отместку за преступления, совершенные лицами, не только им не единомысленными, а часто вашими же сторонниками или близкими вам по убеждению. Казнят епископов, священников, монахов и монахинь, ни в чем не повинных, а просто по огульному обвинению в какой-то расплывчатой и неопределенной "контрреволюционности". Бесчеловечная казнь отягчается для православных лишением последнего предсмертного утешения-напутствия Св. Тайнами, а тела убитых не выдаются родственникам для христианского погребения.
Не есть ли все это верх бесцельной жестокости со стороны тех, которые выдают себя благодетелями человечества и будто бы сами когда-то много претерпели от жестоких властей?"
Когда "утихомирились бури революционных лон", и власть большевиков прочно утвердилась, революция обернулась тиранией, беспощадно умерщвлявшей как своих противников (реальных или предполагаемых) так и верных сторонников, недавно с энтузиазмом приветствовавших предыдущую волну арестов и казней.
Русская интеллигенция, так много сделавшая для наступления этих событий, с ужасом обнаружила, что сама сделалась жертвой демонов, которых безрассудно вызвала. "Ваня раскаялся, но было поздно – его уже съел волк". О, если бы эти люди могли вернуться из 1918 года – или, если они дожили до него, из 1938-го, в 1911! Все их поведение было бы совершенно иным. Но, увы, в 1918 (и в последующие годы) такой возможности уже не было. Такая возможность – влиять на будущее, которое еще не наступило – есть у нас.
И тут нельзя не обратить внимания на явные параллели между настроениями определенных общественных кругов сто лет назад, в начале десятых годов ХХ века, и сейчас. И тогда в этих кругах считалось не просто хорошим тоном, но чем-то обязательным, необходимым признаком приличного человека презирать свое государство и Церковь – отчасти потому, что Церковь считалась опорой этого государства, отчасти – из-за принципиальной враждебности к вере в Бога как таковой. И тогда было принято негодовать на реальные или предполагаемые огрехи власти, на ее неспособность и коррупцию, на нехватку свободы и демократии, на отсталость России от "передовых европейских стран". И тогда "приличные" и "думающие" люди не могли – да и не хотели – придумать ничего приличного, что отвратило бы грядущую катастрофу.
Многое видится только на расстоянии – невыносимая "тирания Романовых" выглядела уже совсем по-другому после того, как граждане понюхали Ленина и Троцкого, а кто дожил – и Сталина. "Жестокость царской охранки", вызывавшая такое негодование в 1911 году, могла вызвать только грустную улыбку в сравнении с ЧК. Люди, язвительно шутившие по поводу "столыпинского галстука" и "столыпинского вагона", вскоре столкнулись с Дзержинским и Ежовым. Все познается в сравнении, и, как говорит пословица. "что имеем – не храним, потерявши – плачем". Задолго до катастрофы Александр Сергеевич Пушкин писал в "Мыслях на дороге": "Лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от одного улучшения нравов без насильственных потрясений политических, страшных для человечества". Но он не был услышан; в итоге мы получили то, что получили – страшные потрясения.
"Улучшение нравов без насильственных потрясений" требует упорной работы ума и сердца, и проходит без таких адреналиновых выбросов, как революционные бури. Это упорный, часто незаметный и не слишком увлекательный труд. Людям часто хочется порубить все гордиевы узлы, призвать явление дивного нового мира – и революция, надо признать, это мощный наркотик. "Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые". Впрочем, революционер не столько блажен, сколько пьян и одурманен. Одурманен настолько, что принимает зверя, исходящего из бездны, за божество свободы, а в отсветах геенны видит зарю нового мира.
Во-вторых, в 1917 году проявила себя определенная идеология – идеология атеизма и веры в прогресс, ради которого надо отбросить "религиозные предрассудки". Именно эта идеология и определяла поведение новой власти.
Власть может ставить перед собой разные задачи. Как правило, это задача поддержания порядка, внутреннего спокойствия, обуздания мятежников и разбойников, сохранение обороноспособности на уровне, способном обеспечить прочный мир. В этом случае задачи власти совпадают с теми, о которых говорит Апостол: "дабы проводить нам жизнь тихую и безмятежную во всяком благочестии и чистоте (1Тим.2:2)". Власть может деградировать, и тогда на первый план выходят соображения личного обогащения ее представителей. Но иногда власть оказывается обращена не к этим, общеполезным или эгоистическим, но в целом прагматичным целям. Иногда власть оказывается идеологической. Тогда задачи, которые она перед собой ставит, связаны с Великим Проектом, со стремлением переустроить весь мир и "железной рукой загнать человечество к счастью".
Жизнь и благополучие людей в этом случае с легкостью приносится в жертву "счастью будущих поколений", всякое чувство сострадания к боли живых людей подавляется во имя миража "светлого будущего", которое наступит когда-то потом. Как говорит Макар Нагульнов в романе "Тихий Дон", "Как служишь революции? Жалеешь? Да я... тысячи станови зараз дедов, детишек, баб... Да скажи мне, что надо их в распыл... Для революции надо... Я их из пулемета... всех порешу!".
Мечтаемое царство разума и свободы обернулось безумием и деспотизмом. Это было так не только в нашей стране – везде, где открыто атеистические движения приобретали хоть какую-то политическую власть, будь то во Франции в конце XVIII века или в Камбожде в конце ХХ-того, это всегда приводило к одному и тому же результату – к резне и тирании.
Почему это так? Дело в том, что атеизм связан с определенным взглядом на историю и человеческую природу. Для христианина то Царство Божие, которое он полагает целью своей жизни, осуществится не в результате человеческих усилий, а в результате сверхъестественного вмешательства Бога. Никакие человеческие силы не могут помешать Богу установить это Царство, и не могут помешать верующему, личным покаянием и верой, в него войти. Если наш сосед – воинствующий атеист, все, что он может сделать – это лично за себя отказаться войти в это Царство. Он никак не угрожает ни Царству, ни нашему спасению.
Другое дело для атеиста, который ожидает Царства Добра и Правды, которое носит принципиально посюсторонний характер. (Конечно, отдельно взятый атеист может никакого светлого Царства и не строить, но когда атеисты становятся организованной силой, строительство Царства неизбежно) Это Царство должно быть осуществлено человеческими усилиями, и злонамеренные люди вполне могут помешать его наступлению. Злонамеренные – это те, кто не разделяют светлой атеистической идеи, то есть, прежде всего – верующие. Чтобы установить Светлое Царство Добра и Разума, нужно избавиться от религии. Как же этого добиться? Ну, поначалу – агитацией. Пускай атеистические лекторы объясняют массам, как нелепа, антинаучна и зловредна религия. Но это мало помогает, пототому что верующие выдвигают из своей среды ученых, которые объясняют, как нелеп, антинаучен и зловреден атеизм. И вообще верующие упираются и добрых слов атеистических агитаторов слушать не хотят. Что же делать? Строители Светлого Царства люди, конечно, не кровожадные, а, напротив, великие гуманисты, но что же делать великим гуманистам, если враг не сдается? Если добрые слова не помогают? Мы знаем, что происходило, и что произойдет в будущем, если дать этому случиться: "Ваше слово, товарищ Маузер".
Это неизбежно – если Светлое Царство, которое Вы ищете, носит посюсторонний характер, у Вас будут враги, которые будут мешать Вам его строить – не обязательно активно, просто самим фактом своего существования. И Вам придется с ними что-то делать. А по-хорошему уговорить удастся немногих. Вы либо отказываетесь от строительства Светлого Царства, либо отправляете их на Бутовский Полигон. В исторической реальности все приводило именно к Бутовскому Полигону.
Почему об этом так важно помнить? Потому что идеология, породившая 1917 год – и все ужасы ХХ века – не исчезла. Та же самая антицерковная – и антирелигиозная – риторика, которую мы находим у Ленина, звучит и в наше время. Настроения революционной интеллигенции наших дней – антиправительственные и антиклерикальные – практически буквально воспроизводят настроения столетней давности. В некоторых кругах считается хорошим тоном исходить презрением по отношению ко всему, что связано с общественным порядком, безопасностью, государством, Церковью, причем в характерно ленинской манере. Как-то мне довелось присутствовать при беседе о том, каков смысл всех бедствий, постигших нашу страну в ХХ веке. "Ну, по крайней мере, мы показали другим народам, как не надо делать" – заметил один из участников разговора. Увы, люди редко учатся на ошибках – и тут сложно говорить, научили ли мы чему-нибудь другие народы. Хорошо бы самим научиться. Уроки истории ХХ века были слишком страшными, чтобы их повторять.
Источник: Радонеж
